Есть на Урале завод - Владислав Ромуальдович Гравишкис
Она смутилась. Ей показалось, что она уже очень давно стоит на трибуне. Стоит и молчит. Искоса она глянула в зал. На глаза попалась группа заводских футболистов с Гришей Малининым. Они сидели на третьем ряду и, не переставая, шептались между собой. Никто из них даже не смотрел на нее и, кажется, не собирался смотреть… Она оглянулась на президиум, на Николая Матвеевича. Тот смотрел упорно и нельзя было сказать, чтобы в его взгляде было одобрение, скорее, он недоумевал.
Тогда Клава решилась. Она отложила листок с началом доклада, посмотрела в зал, охватив его сразу одним взглядом, громко и отчетливо сказала:
— Товарищи литейщики! Вы, вероятно, знаете нашего формовщика Алексея Звездина? Он работает на первом станке первого конвейера, а теперь уехал в Москву по вызову министра…
— Алешку-то? Не вероятно, а на самом деле знаем, — тотчас услышала Клава чей-то голос.
Реплика прозвучала из группы Малинина. Футболисты повернулись к Клаве и смотрели внимательно, с интересом.
— Так вот, однажды Алексей Звездин обратился ко мне и попросил разъяснить ему такой вопрос. Он, формовщик Звездин, работает на совесть. Никто не имеет права упрекнуть его в том, что он не отдает производству все свои способности, все свое умение. Получается, что он осуществил уже основной принцип коммунизма — работать по способности… Заработка ему хватает на покрытие всех его потребностей. Таким образом, по отношению к нему осуществлена и вторая часть основного принципа коммунизма — каждому по его потребностям. Алексей Звездин спросил меня: может ли он сейчас, уже сегодня, назвать себя членом коммунистического общества? Не живет ли он, формовщик Алексей Звездин, уже в коммунистическом обществе?
— Ого! — прозвучал голос из другого конца зала, и тут же звякнул колокольчик.
— Я уверена, товарищи, что у нас на заводе не один Алексей Звездин интересуется этим вопросом. Каждому из нас интересно, каким он будет, коммунизм? Когда придет коммунизм? Чтобы ответить на эти вопросы, нам надо посмотреть на тот путь, которым идут простые трудовые люди нашей страны к достижению своей высокой и благородной цели, к осуществлению мечты человечества…
Голос ее окреп. Она смотрела людям прямо в глаза. Она теперь очень ясно и отчетливо видела весь свой доклад, каждую его фразу, каждую строчку и уже заранее готовилась выделить те фразы, которые ей казались особенно важными и удачными. Говорить было легко, радостно и приятно…
Лукин сидел рядом с Николаем Матвеевичем. Он был раздосадован стычкой с Халатовым и вначале плохо слушал, что говорила Клава.
Лукин прислушался к Клаве. Донеслись звонко и отчетливо сказанные слова:
— «Рабочие и крестьяне, без шума и треска строящие заводы и фабрики, шахты и железные дороги, колхозы и совхозы, создающие все блага жизни, кормящие и одевающие весь мир, — вот кто настоящие герои и творцы новой жизни»…
Да это же сталинские слова! Замечательные слова! Именно так: «настоящие герои и творцы новой жизни»! Каждый руководитель обязан хорошенько запомнить эти слова. Может быть, ошибка Халатова в том и состоит, что он перестал уважать рабочих — главных героев и творцов новой жизни? Поймет ли он когда-нибудь эту ошибку?
Лукин посмотрел в зал. Несколько сот литейщиков! У каждого своя жизнь, свои интересы, вкусы, стремления. До чего же трудно руководить, организовывать, сплачивать такую массу людей! Сумеет ли он? Не рано ли его поставили начальником цеха? Не лучше ли было походить еще в сменных мастерах? Так он и сам рассчитывал, когда заканчивал институт, но партия послала сюда. А раз послали — надо работать, сколько хватит сил…
Лукин склонился к столу и углубился в доклад, с которым ему предстояло выступить после Волновой. Таблицы и сводки, рапортички и докладные должны были отразить сложную, многогранную, непрерывно движущуюся жизнь цеха. Но все это было бледное и сухое отражение сложных жизненных процессов, происходивших в литейной. Средний цех — только и можно было сказать о результатах работы литейщиков. А почему не хороший, почему не передовой?
В зале грянул гром аплодисментов, и Лукин очнулся от размышлений. Клава говорила о социалистическом соревновании, как методе строительства коммунизма, о великих стройках коммунизма, о вдохновляющей и мобилизующей роли партии, о товарище Сталине — творце всех наших побед. Микрофон разносил по залу ее голос — звонкий и чистый, проникнутый страстной и непоколебимой верой в победу дела коммунизма. Она раскраснелась, глаза сияли, лицо дышало вдохновением. От настольной лампы ей на голову падал сноп света и мягко золотил пушистые волосы.
— Молодец! Хорошо говорит! — наклонившись к Соломину прошептал Лукин.
— Нет, ты посмотри! — живо откликнулся Соломин, — Глаз не сводит! — и он кивнул в сторону Гриши Малинина.
— Коллективной стахановской работой мы ускоряем строительство коммунизма… — Заканчивая доклад, Клава говорила о стахановском цехе и заводе. «Это хорошо, что она так кончает… — думал Лукин. — Я продолжу ее мысль и расскажу, какие у нас есть реальные возможности для коллективной стахановской работы, раскрою наши резервы».
— Слава партии, слава товарищу Сталину, ведущим нас в коммунизм! — провозгласила Клава.
Загремели аплодисменты.
Николай Матвеевич, спокойно улыбаясь, смотрел в зал.
— Вопросы к докладчику будут, товарищи? — негромко спросил он, когда стихли аплодисменты.
Неожиданно с места поднялся Гриша Малинин. Он протянул руку к президиуму и с подчеркнутой вежливостью сказал:
— Извините, пожалуйста! Меня один вопрос интересует. Предположим такую ситуацию: человек не выполняет норму. Как считать в этом случае? Он не борется за коммунизм? Я, конечно, так рассуждаю, что не борется, но вот интересуюсь — как вы?
Клава ответила быстро и горячо:
— Нет. Не борется.
Она даже не оглянулась на Николая Матвеевича, который хотел ей что-то подсказать. Она была внутренне убеждена, что Грише на его вопрос надо отвечать именно так, а не иначе. Гриша кивнул.
— Значит, отстал? И ему не догнать? — спросил он так тихо, что из зала кто-то крикнул: «Погромче!»
— Отстал. Но догнать может.
— Может? Благодарю вас, я понял! — Он сел, сердито посмотрев в ту сторону, откуда раздался возглас.
Больше вопросов никто не задавал, и Николай Матвеевич объявил перерыв.
Вместе с Лукиным он вышел за кулисы покурить. Здесь был полумрак. Где-то на большой высоте светилась одинокая лампочка, оттуда же свисали веревки и шнуры. Всюду были прислонены к стенам натянутые на рамки полотнища декораций.
Под сенью картонного куста сидел Коля и, тихонько растягивая меха, на баяне аккомпанировал Симе Черновой. Та вполголоса напевала частушки. Когда за кулисами появились Соломин и Лукин, ребята замолчали.
— Какова
