Расссказы разных лет - Лев Маркович Вайсенберг
— Но мы работали с Еленой Августовной, — продолжал Волков, и голос его стал тверже и громче. — Мы сдули с нее пыль комнатных вкусов и вызвали к жизни дремавшие способности, и теперь Елена Августовна — профессионал! Не будем переоценивать ее работы — до мастерства, конечно, еще далеко. Однако путь к мастерству — трудный, но прекрасный — открылся перед ней. И не может художник нашей страны презреть этот путь, сколько бы трудностей он ни таил. Я хочу видеть нашу Елену Августовну идущей вперед, как движется вперед всё мастерство нашей страны, вся страна. Великие задачи требуют великого мастерства! В добрый путь, Елена Августовна!..
— Да здравствуют советские художники! — не удержался Борька.
— Желаю успеха, Люсенька!
— Здоровье Елены Августовны!
— Люська, твое здоровье!
Все тянулись к Люсе, спешили чокнуться с ней. Она благодарила всех, всех. Какие все были милые в этот чудесный вечер! Никогда она еще не чувствовала себя так хорошо. Она не могла понять: то ли вино на нее так приятно действовало, то ли действительно все сегодня такие милые? Люся жалела, что не позвала еще кое-кого с завода — места хватило бы!
«Даже Мрозевский был бы кстати сегодня», — мелькнуло в голове.
И вдруг ей захотелось говорить, говорить громко, и чтобы все ее слушали. Она хочет ответить на приветствия и поздравления.
— Друзья! — сказал она, подняв руку. — Я хочу сказать вам спасибо за ваше внимание и за ваши хорошие чувства ко мне. Без вас — вы сами знаете — мне бы не сделать того, что я сделала. Но вот теперь моя работа стоит среди ваших работ, потому что я сама тоже с вами, в вашем кругу. Я хочу выпить за ваше здоровье...
Люся поднесла рюмку к губам и вдруг, точно вспомнив что-то, остановилась.
— Я хочу сказать спасибо и тому человеку, — продолжала она, — без которого мне бы не справиться было с последней работой. Человек этот ухаживал за мной во время моей болезни, как сиделка, помогал мне, ободрял меня, сам того, быть может, не зная, когда я готова была впасть в отчаяние. Ему я тоже обязана своей удачей. Я хочу выпить за здоровье Петра Константиновича.
Петр смутился: ну вот, Люся всегда что-нибудь выкинет. Он махнул рукой, покраснел. Но все громко и весело кричали «ура!» Люся протянула Петру через стол рюмку, и ему пришлось встать и чокнуться с ней. Тонкий звон стекла прозвучал в наступившей короткой тишине.
Все сидели вокруг Стола, и только двое — очень высокий мужчина и смуглая женщина в светлом — стояли, разделенные столом, протянув друг другу руки. Казалось, все пьют за них двоих, будто за новобрачных.
Когда встали из-за стола, Верочка крикнула:
— Танцы! — и подхватила Петра.
— Я не танцую, — сказал Петр.
— То есть как так? — ужаснулась Верочка, но, овладев собою, твердо сказала: — Я буду обучать вас. — С суровой решимостью она принялась обучать Петра танцам. — Танцевать в наше время необходимо, — пояснила она ему.
И гости были согласны с Верочкой.
Танцевали все без исключения, весело и непринужденно.
Даже Виктория Генриховна, вальсируя с Борькой, перестала вздыхать о старинных вальсах, в которых кружилась, будучи молодой, в немецком ферейне в Риге, а затем в Петербурге, и старалась приспособиться к современному темпу.
Даже старые вещи вдруг оживились: давно не доводилось им видеть такого веселья. Особенно прыток был, с их точки зрения, старый муфельщик: ну и даму нашел себе старикан — Галочку! Это было, разумеется, весело, когда старикан и Галочка отплясывали краковяк. Седина в бороду, а бес в ребро! Вещи и сами не прочь были пуститься в пляс.
Потом пили чай.
Люся вытащила из горки чашечку:
— А Галочке мы дадим эту чашечку, где пионеры (это я сама для тебя нарисовала). Да, Галочка?
— Да, — снисходительно ответила Галочка, протянув ручки к чашке.
Она держала ее обеими руками, пила большими глотками, эта маленькая девочка. Люся то и дело подкладывала Галочке конфет и торта, несмотря на укоризненные взгляды Виктории Генриховны. Время от времени Галочка ставила чашку на блюдце и внимательно рассматривала роспись. По белому фарфору чашки, гремя в барабаны, полыхая алыми флагами, неутомимо шли вперед пионеры.
— Хорошо, тетя Люся! — говорила Галочка, улыбаясь и касаясь пальчиком росписи.
Люся целует Галочку в пухлые нежные щечки, в шею.
— Щекотно! — ежится Галочка.
— Но, Люся!.. — укоризненно сдерживает Люсю Виктория Генриховна. — Она разобьет чашку. Возьми у нее.
Галочка исподлобья смотрит на бабушку и крепко сжимает чашку ручонками.
— Нет, нет, — говорит Люся, — пусть играет: это ее чашечка. Верно, Галочка?
— Да, — убежденно отвечает Галочка, не разжимая ручонок.
Приятно ей было смотреть на этих веселых детей, неутомимо шагавших на чашке, куда бы она ее ни поворачивала. И Галочка смотрела, поскольку это было возможно, ибо глазки ее слипались. Виктория Генриховна засуетилась:
— Пора, дети, пора!
Но Люсе не хочется отпускать гостей?
— Еще так рано, мамочка, — говорит она.
— Как это рано? — удивляется Виктория Генриховна. — Первый час. Мои дети всегда в десять часов уже спали.
— Первый час? — с лукавой улыбкой переспрашивает Люся Викторию Генриховну. — Тем более: зачем так поздно везти сонную девочку на Васильевский? Галочка уже спит. — Люся знает слабое место Виктории Генриховны. — Разреши, бабушка, оставить ее здесь?
— Это безрассудство! — вскидывает плечами Виктория Генриховна.
— При чем тут «бабушка»? — говорит Борька. — У Галки есть мать — обратись по назначению... Можно Галке остаться? — спрашивает Борька Магду.
Та в нерешительности.
— Фу, сухари какие! — с досадой говорит Люся. — В первый раз за пять лет прошу оставить у меня Галочку — так и то не могут уважить тетку. Ну, сухарик, миленький, — пробует она добром, обнимая Магду, — ну, ради моего дня рождения. Завтра с утра отвезу Галку домой, клянусь тебе.
Магда вопросительно смотрит на Евгения Моисеевича.
— Ну, пусть останется, если так уж понравилась наша девица, — говорит Евгений Моисеевич.
— Вы чудный, Женя! — восклицает Люся, тотчас же принимаясь расшнуровывать Галке ботинки.
— Это бесспорно, — невозмутимо соглашается Евгений Моисеевич, — только пора уже, милая, иметь свою.
Люся чувствует, что краснеет.
