Борис Левин - Юноша
В своем дневнике, который Дмитрий вел изо дня в день известным одному ему шифром, он записал: «Сожительствую с Женей Фитингоф. Глупа. Болтлива. Кожа, как наждачная бумага».
Синеоков надеялся на лучшие времена, когда можно будет опубликовать дневник. У него в комнате висел портрет Анри Бейля… В дневнике была такая запись: «Борис, брат Жени, в достаточной мере противен. Но ловкач».
Онегина ждала Владыкина. Она перебирала в памяти все игранные ею женские роли и никак не могла найти подходящей для встречи Владимира.
«А может быть, — думала Ирина Сергеевна, — на этот раз никого не играть? Может быть, Владыкин — мое последнее пристанище. Возможно, это то, что ты так долго искала. Твое счастье… Ты будешь любить и будешь любима».
В темно-малиновом бархатном платье с кружевным воротником Онегина встретила Владыкина мягкой улыбкой и антрацитовым блеском черных глаз.
6Вот уже несколько дней у Миши замечательно бодрое настроение. «Я вступил в полосу везения. Теперь пойдут удачи…» Особенных причин для такого оптимизма не было. Из двадцати рисунков, предложенных им в журналы, приняли только три. Правда, хвалили, выдали аванс, но сказали, что рисунки малоактуальны и непонятны массовому читателю.
О зачислении в университет ранее будущей осени нечего было и думать. Декан физико-математического факультета внимательно выслушал Мишу, но никак не мог понять, почему в отношении Колче надо нарушать правила приема.
— Желающих поступить очень много. Мы ни для кого не делаем исключения. В будущем году, на общих основаниях — милости просим.
Откуда же этот ликующий оптимизм? Откуда эти флейты и валторны? Задуманная картина. Вот что гремело оркестром и создавало впечатление огромной удачи. Он напишет, как Яков Свердлов, решительным движением отстранив председателя Учредительного собрания, взялся за колокольчик. «Первый звонок» — так Миша назовет картину. Это осмысленное название. Первый звонок диктатуры пролетариата. Для Миши это название имело еще свой смысл. Он всегда, начиная новую картину, считал все написанное им до сих пор ученическими упражнениями, а вот сейчас будет настоящее, зрелое. «Мой первый звонок в искусстве». Десятки деталей и подробностей возникали в голове. Колокольчик сиял блеском молодого месяца. Флагом восстаний алел отворот кожаной тужурки Свердлова. «Ну, полный чекист!..» В председателе он изобразит всю подлость, все лицемерие, всю ложь уходящего мира. Неизбежный закат и вместе с тем сопротивление и ненависть. Этот страшный мир… Они б отрубили голову Марксу… Застрелили б Энгельса… Председатель — это тот страшный мир… Сопротивление, ненависть и неизбежный закат… Хотелось немедленно приступить к работе. «Спокойней, Миша, спокойней!» — сдерживал он себя.
Ему представлялась будущая картина событием в искусстве, ослепительным ударом разорвавшейся бомбы среди тусклых холстов прочих художников… Конечно, на выставку придет Владыкин и эта Нина. Миша с ней холодно поздоровается… Михаил смотрел владыкинские картины. Они ему мало понравились. Это добротно и лучше других, но Владыкина губят передвижники… Глядя на его работу, кажется, что уж где-то что-то похожее видел… «Какое мне дело до Владыкина? У меня свой путь… В фигуре Свердлова дать как можно больше хладнокровия, уверенности и презрения…»
Миша ни о чем не мог думать, кроме своей картины. Минутами она вспыхивала перед ним, и он слышал всеобщее одобрение… «Спокойней, Миша, спокойней!» Наспех ел, много курил, все время возникали новые детали и подробности. Приготовив подрамник, он по особому своему способу загрунтовал холст. Отобрал краски: черные, золотые, красные, белые. Миша любил запах красок. Краски его волновали, как цирк — детей.
Прежде чем приступить к работе, он прочел биографию Свердлова.
Первый раз Якова Свердлова арестовали, когда ему было шестнадцать лет. Хоронили социал-демократа Бориса Рюрикова, недавно освобожденного из тюрьмы, где его держали семь месяцев в одиночной камере без света и свежего воздуха. Товарищи несли гроб. Пели «Марсельезу» и «Вы жертвою пали». День был сырой. С Волги дул холодный ветер. Дорога грязная. Полиция разгоняла толпу. Торговцы запирали лавки. Среди провожающих выделялся курчавоволосый, толстогубый мальчик. Он пел громче всех. То он разворачивал красную ленту от венка так, чтоб все могли прочесть надпись: «Не надо плакать, а мстить», то доставал платок из кармана, и оттуда незаметно выпадали прокламации, то зачем-то нагибался, и воздух потрясало гулом: «Долой самодержавие!» Это он приколол прокламацию к крышке гроба. Это он, когда гроб выносили из церкви, прибил прокламацию к дверям храма. Полиция его заметила.
— Кто этот паренек?
— Яша Свердлов с Покровки. Сын гравера, — сообщили шпики.
На следующий день его арестовали.
Жандармы лаской и угрозами старались выпытать у кареглазого, тощего мальчика все то, что он знал о своих товарищах социал-демократах. Они полагали, что это им удастся без всякого труда, и крайне удивились, услыхав энергичный бас, совершенно непропорциональный весу тела:
— Категорически отказываюсь давать какие-либо показания.
По освобождении из тюрьмы Якова никуда не принимали на работу. Партийная организация послала его в сормовские мастерские. Там рабочие работали по тринадцать часов в день. Квалифицированный токарь получал один рубль двадцать копеек, чернорабочий сорок копеек. Беспощадно штрафовали. За утрату номера — пятьдесят копеек, за неисправную работу семьдесят пять копеек, за нарушение тишины один рубль, за ослушание мастера — один рубль. Заработок выдавали один раз в месяц. Продукты приходилось брать по заборной книжке из заводской лавки, где все товары были дороже и хуже. Рабочие жили в казарме по двадцать — двадцать пять человек в каморке. Семейные вместе с холостыми. Больниц и школ не было, только трактиры.
Кабак со слепым цимбалистом… Тяжелый труд и беспросветная нужда. Чахоточные дети.
По отчетам акционерного общества «Сормово», завод давал ежегодно прибыли несколько миллионов рублей.
Свердлов организовал там подпольные кружки, проводил массовки, митинги, руководил стачками, распространял прокламации. Жандармы несколько раз производили у Якова обыск, но не к чему было придраться. Одеяло, подушка, папиросы, зубная щетка, гребешок. Не к чему было придраться. Все-таки арестовали и выслали под надзор полиции в Нижний. Ему запретили выезжать из города, но он уехал на партийную работу в Кострому. А возможно, и не в Кострому. Охранники не знали, где он. Департамент полиции разослал в четырнадцать губерний приказание: «В случае обнаружения местожительства Якова Свердлова обыскать его, арестовать и препроводить его в Нижний Новгород». У него не было местожительства. И комнаты не было, и адреса не было. Как его найти? Он останавливался то у знакомых, то у товарищей, то у рабочих. В каждом городе у него свои. Казань, Саратов, Нижний, Пермь. Где его искать?.. Ищите его! Ищите в Поволжье. Ищите в рабочих районах…
Летом 1903 года, когда произошел раскол социал-демократической партии на меньшевиков и большевиков, Свердлов примкнул к течению Ленина. До этого жандармы называли Якова «Малыш», теперь переименовали в «Махровый». А он сам себя называл «Андрей». Пятый год застал его на Урале, в Екатеринбурге. Уральские рабочие прекрасно знали Свердлова и очень ему верили. Когда среди них появлялся Яков, они чувствовали себя революционней и беспощадней. Он рабочим был так же необходим, как кислород, как кровь, как красный флаг в демонстрации. Его всегда выбирали председателем собраний.
— Андрея! Давай Андрея!
Яков доставал револьверы, патроны, кинжалы. Создавал боевые дружины и призывал рабочих:
— К оружию, товарищи! К оружию!..
После разгрома пятого года его арестовали. В тюрьме была масса знакомых и масса работы. Организовал кружок пропагандистов, читал лекции, рефераты, дискутировал с меньшевиками и эсерами. Яков в тюрьме так же неустанно работал, как и на воле. Его посадили в одиночку. Его перевели в другую тюрьму. И только когда объявляли голодовку, он перевязывал полотенцем живот и лежал неподвижно…
После трехлетнего пребывания в тюрьме Свердлов немедленно отправился на партийную работу, в самое опасное место — в Москву. Через несколько месяцев его арестовали и выслали в Нарымский край, в самое отдаленное место. Он бежал в Петербург. Десять тысяч километров на подводах, на лодках, в трюме парохода, в товарном вагоне… В Петербурге его арестовали и опять выслали в Нарым. Свердлов совершил пять побегов, и все неудачно. Пешком — через тайгу, и в лодке-душегубке — по Енисею. Лодка опрокинулась. Спасли и выслали в самый отдаленный пункт Нарымского края. К нему приехала жена с ребенком. Он не видел их много лет. В тюрьме, в ссылке Свердлов часто вспоминал семью. Жена — товарищ по партии. Он писал друзьям: «Ей трудно приходится. Нелегко, должно быть, с младенцем в камере. Вот это печалит меня…»
