Иосиф Ликстанов - Безымянная слава
— Навестим призраков, — согласилась она. — Зажгите спичку — и вперед!
Они очутились в узком коридоре с обрывками линолеума на железной палубе. Коридор уходил направо и налево в промозглую неподвижную темноту. Теперь квадрат люка над головой казался синим, словно залитым водой.
— Что это?.. Да зажгите же спичку! — И она взвизгнула, вцепившись в его плечо: — Ай, крысы, крысы!
Вспыхнула новая спичка. Серый комок метнулся по палубе, сильно и мягко ударился о его ногу, противно пискнул, и Степан с отвращением отбросил большую крысу, ошалевшую при виде людей в этом мертвом царстве.
С воплем: «Назад!» — Нетта взбежала по трапу; не доверяя своему спасению, схватила Степана за руку и прижалась к его плечу своим плечом.
— Там миллионы крыс… — сказала она. — Какая гадость!
Счастливая минута, будь благословенны крысы! Ее рука была в его руке, хотя и очень недолго.
— Прочь отсюда! Достаточно с меня этих прелестей, — скомандовала она.
Сторож рассказал им, что на мертвых кораблях много крыс. Утром они уходят на берег, будто на работу, и возвращаются домой к вечеру. Он был высокого мнения о их уме, сообразительности: крысы не тревожат сторожа, лишь бы сторож не трогал крыс. Степан купил у старика штыковой кортик в порыжевших кожаных ножнах, на черной муаровой ленте с тусклыми золочеными пряжками в форме львиных голов.
— Когда же наконец я возьмусь за стенографию? — вздохнула Нетта по пути домой. — Мы ужасные забулдыги.
Бродяжничество продолжалось.
Однажды им навстречу попалась щеголеватая шлюпка красного дерева из яхт-клуба. За рулем сидел Наумов в косоворотке с широко раскинутым воротом, в своем неизменном пенсне.
— Привет, Киреев! — крикнул он. — Давайте наперегонки!
— Согласен, — ответил Степан.
Гребец затабанил и обернулся; это был Абросимов.
— А, газетчик! — Он дружески кивнул Степану. — Жив-здоров? Фельетоны все пишешь? Жми, парень!.. А наперегонки не советую. Я ведь старый марсофлот, правозагребным на призовой шлюпке был. Перед девицей тебе краснеть нехорошо, сам понимаешь. Фельетон получится… Да и посуда у нас разная. Куда там твоему лаптю с этой игрушкой равняться — перышко, а не шлюпка!
В майке-безрукавке, с копной седых волос над узким лобастым лицом, он сидел на банке уверенно и осанисто, с тем изяществом, которое дается только прирожденным конникам и морякам.
— Ну, доброго пути, ребята! — кивнул он Нетте.
Краснодеревка, подчиняясь гребку одного весла, вильнула в сторону и выровнялась. Абросимов занес весла, подмигнул Степану и крикнул:
— Хороша, хороша, парень!.. Шлюпка, говорю, хороша, а?
— Очень, — ответил Степан, покраснев.
— Губа не дура, толк понимаешь! — одобрил Абросимов.
Шлюпка яхт-клуба была уже далеко. Абросимов вел ее длинными гребками, без единой брызги и всплеска. Ясеневые весла сгибались круто, хотя казалось, что гребец играет ими.
— Это секретарь окружкома Абросимов, — сказал Степан.
— Абросимов? Очень симпатичный… А говорят, что он страшный. Его все боятся…
— Кто боится? На заводах, кораблях, в казармах праздник, когда он приходит поговорить с людьми. Хороший и умный человек.
Только теперь он решился поднять глаза и увидел, что Нетта разрумянилась. Конечно, она тоже поняла настоящий смысл восклицания: «Хороша!» — и действительно, как светилось ее лицо, ее глаза!
Наконец пришел день, отведенный для исследования дальнего конца самой большой бухты. Ничего, кроме разочарования, эта поездка им не принесла. В устье речушки, впадавшей в бухту, сплошной стеной стоял высокий тростник, усеянный крупными улитками. Мутная, сонная речная вода казалась неопрятной по сравнению с синей морской волной, несущей невидимую жизнь в каждой капле и брызге. На исследователей тучей обрушились громадные комары. Нетта заподозрила в них носителей малярии, и исследование речушки было прервано. Домой возвращались, когда солнце уже низко повисло над морем. Старик яличник дремал на банке, спрятавшись от солнечных лучей под овчиной. Нетта в широкополой соломенной шляпе, бросив руль, читала. Степан медленно греб. Время от времени девушка улыбалась ему и, для того чтобы оправдать свою невольную улыбку, говорила:
— Ужасно скучная книжонка…
Послышались звуки гитары. Наперерез им плыл ялик с компанией молодых людей. Играл на гитаре парень в пиджаке, накинутом на голые плечи. Он сидел рядом с девушкой. Гребли двое — Виктор Капитанаки и его друг по подводной артели. Еще одна девушка сидела на банке; нитка кораллов на ее черной шее была, как свежий порез.
Виктор увидел Степана и Степан Виктора, когда ялики уже разминулись.
— Эфенди! — крикнул Виктор. — Селям, эфенди! С Маруськой нацеловался, теперь со шляпкой гуляешь!
На ялике захохотали.
Медленно закрыв книгу, Нетта натянула шнур, повернув ялик к берегу, глядя мимо Степана. Ее лицо окаменело; его лицо горело, как от пощечины.
— Что вы хотите сделать? — спросил он.
— Я выйду на Слободской пристани и сяду на трамвай… Нужно домой, — ответила она, по-прежнему глядя мимо него.
Вслед за нею он выпрыгнул из шлюпки.
— Не беспокойтесь, я дойду сама, — сказала Нетта.
Все же Степан не оставил ее. Девушка шла быстро, будто убегала; он шел на шаг сзади, не решаясь начать объяснение. Уже стемнело, когда трамвай остановился у каменной лестницы, по которой можно было подняться на улицу Марата прямо к дому Стрельниковых.
— Я дойду сама, — повторила она с упорством ребенка, готового заплакать.
— Разрешите мне проводить вас до ворот, — сказал он глухо.
— Какое мне дело… Как хотите… — шепнула она нервно. — Только ни слова, прошу вас!
Это была узкая, крутая лестница. Над нею нависла густая листва, образовавшая зеленый туннель, уходивший вверх, к звездам. Нетта почти бежала по стертым ступеням.
На полпути силы вдруг оставили ее.
— Мне плохо… — Она взялась за перекладину садовой ограды и добавила с рыданием в голосе: — Мне так плохо…
Потеряв голову от страха, отчаяния, Степан одним движением подхватил ее на руки и понес вверх. Не поняв, что случилось, Нетта растерялась, потом яростно забилась в его руках и вдруг затихла, сильно обхватив его шею руками.
— Кто эта Маруся? Кто она? — спросила Нетта, отстраняясь от его губ. — Что между вами было? Говори правду, слышишь! Я думала, что ты не лжешь, а ты лжешь, лжешь! Кто она?
— Ничего! Решительно ничего не было! Клянусь! Потом я все расскажу, и ты сама увидишь. Клянусь! — говорил он, склоняясь над ее лицом, едва различимым в темноте. — Поверь мне, я говорю правду.
— Да пусти же меня! — Она заставила Степана опустить ее на землю и прижала руки к его груди. — Ну можно ли так, сумасшедший! Как бьется сердце…
— Это не от усталости.
У ворот ее дома они остановились.
— Не надо говорить ни о чем… Я ничего не понимаю, — сказала Нетта.
— Я тоже…
— Ступайте домой… Как все глупо! — Захлопнув калитку, она приказала: — Не смейте звонить, не смейте приходить к нам, пока я не разрешу.
Он поцеловал ее руку, продетую между прутьями ограды, и не успел повторить поцелуй: пальцы выскользнули из-под его губ.
Неизвестно, как он очутился в редакции за столом, перед пустым листом бумаги. Что это, зачем? Он вспомнил, что должен приготовить несколько заметок для утреннего посыла в набор, так как в субботу Пальмин дал ему отсрочку. Нелепость! Что может он написать и сейчас, и вообще когда-либо до конца дней своих…
— Приятная случайность! — Сальский бесшумно, словно из-под земли, вырос у его стола. — Шел мимо редакции… В окнах свет… Захотелось увидеть живого человека, тебя в особенности.
Не сняв своего неизменного картуза цвета хаки с надломленным целлулоидным козырьком, Сальский забрался в кресло, подтянул ноги так, что колени пришлись на уровне подбородка, и некоторое время сидел молча, улыбаясь своей несменяемой улыбкой, делавшей его острое лицо еще резче. Степан писал машинально, все еще оставаясь с самим собой, не веря тому, что произошло.
— Что ты знаешь о мыле «Кил»?
Слова Сальского не сразу дошли до Степана.
Сальский повторил вопрос, расставляя слова.
— Знаю то же, что, вероятно, знаешь и ты. Хорошее мыло, мылится в морской воде, — нетерпеливо ответил Степан. — Но скажи, это неотложный разговор? Мне нужно работать…
— Все наши познания о мыле «Кил» мы почерпнули из акафистов Нурина этому чудесному, этому необыкновенному мылу «Кил», — напомнил Сальский, не обратив внимания на нетерпение, прозвучавшее в словах Степана. — Он любит писать о быстром производстве несравненного мыла «Кил», являющегося гордостью нашего богоспасаемого города.
— Ну и ладно…
— Ладно ли?
Костлявая рука с неряшливо обрезанными ногтями положила перед Степаном клочок бумаги, перфорированный по верхнему краю, очевидно вырванный из настольного блокнота. Здесь было несколько слов, написанных чернильным карандашом, — расписка в получении 1 (одного) ящика мыла «Кил».
