Лев Правдин - Океан Бурь. Книга вторая
Володя отвернулся и плюнул с высокого крыльца в истомленную зноем траву.
— Да, вот и да, — горячо зашептала Тая. — От любви, если хочешь знать, даже удивительно что бывает.
Припоминая недавний разговор Ваоныча с мамой, Володя подумал, что, может быть, Тайка и права. Что-то есть такое в этой самой любви, чего он еще не понимает. Какая-то неведомая, сказочная сила, которая действует только на взрослых и отчасти на девчонок. Мальчишкам на нее наплевать, тем более что сила эта какая-то бестолковая: то она добрая, как у Снежкова, то злобная, как у Ваоныча. Это значит какой человек, такая у него и любовь. Так, что ли?
Нет, ничего тут не поймешь, а спрашивать неловко. Да из ребят, наверное, никто и не знает, а у взрослых спрашивать бесполезно. «Вырастешь — узнаешь» — вот у них и весь ответ. Тайка о чем-то догадывается, а может быть, ей мать рассказала. У Тайки, что ли, спросить?
Он посмотрел на Таю: сидит на траве и, заглядывая в корыто, охорашивается, приглаживает свои бантики. Лицо у нее такое, будто письменную решает. Нет, ничего она не знает, только хвалится.
— Не свались в корыто! — крикнул Володя и пронзительно свистнул. Не торопясь он спустился с крыльца и уселся на резной скамейке в тени около дома.
Нежно улыбнувшись своему отражению, Тая поднялась и, вывертывая ноги, направилась к калитке, и оттуда сейчас же послышалось ее жеманное попискивание и смех. «С кем это она?» Володя хотел идти посмотреть, но тут калитка распахнулась и показалась Тая. Теперь она нормально вышагивала впереди, за ней, удивительно легко отталкиваясь от земли, двигался могучий Хорошун.
— Вовка, привет! — крикнул он и взмахнул толстой рукой. Только сейчас заметил Володя, как стремительно он идет, и подумал, что если Хорошун так легко несет свое громоздкое тело, то значит, он очень сильный человек.
— Загораешь? — спросил Хорошун, здороваясь с Володей и Таей за руку, как со взрослыми. Он приходит не первый раз и уже всех в доме знает. В общем, он считал себя в доме своим человеком.
— А где все? — спросил он снова.
— Там. — Володя махнул рукой.
— Чем заняты?
— Разговаривают про статью.
— А что о ней говорить? — воскликнул Хорошун. — Морду надо бить за такое выступление. — И, вспомнив что-то веселое, Хорошун, посмеиваясь, сообщил:
— Затащили меня один раз к этим, которые классической борьбой балуются. Уговорили. Я им понравился за то, что такой здоровый. Начали меня учить, как надо бороться по всем правилам. Ну я их там всех повалял, классиков этих. Спрашиваю: «Все тут, или еще есть?» А они: «Приходи еще раз, мы тебе сюрприз поднесем такой, что вовек не забудешь!» Ну, я не люблю, если ко мне с угрозой. Я — человек добродушный.
— Не пошел? — спросил Володя.
— Нет. — Хорошун засмеялся.
Володя тоже посмеялся, представив, как Хорошун «валяет классиков», и почему-то подумал, что этот большой и сильный дядька чем-то похож на ребенка. Улыбка, что ли, у него такая ребячья или голос тонкий? И когда он смеется, то даже повизгивает и мигает глазами, совсем как маленький.
А мама жалуется, что измучилась с Хорошуном, который, кроме своей стереотипной, ничего знать не хочет, никакой общественной работы, и ничем не интересуется.
— Эх, жалко!.. — воскликнул Володя с таким отчаянно-веселым огорчением, что Хорошун даже растерялся:
— Жалко-то кого? Борцов этих?
— Да нет же!.. — продолжал выкрикивать Володя. — Совсем не то. Зачем вы ушли от тех силачей! Вы вон какой богатырь! Как Илья Муромец.
— Ты скажешь тоже: богатырь, — проговорил Хорошун. — Твой Илья Муромец на печке просидел тридцать три года. А зачем?
— А вы зачем? — спросил Володя непримиримо.
— Ну, ты полегче. Я работаю все-таки.
— Ну и что. Все работают. А после работы что?
— На печке сидеть, — подсказала Тая.
Не обращая на нее никакого внимания, Хорошун нагнулся над Володей и угрожающе спросил:
— Это тебя мать так настрочила? Вопросы задавать для человека неудобные? Она научила?
Володя подумал: «Вот как треснет сейчас по затылку, так я и покачусь». Он поднял лицо и, глядя прямо на Хорошуна, дерзко ответил:
— Нет, я сам. А что, скажете — неправда?
И ему тут же стало жалко Хорошуна: стоит, моргает светлыми ресницами, как обиженный мальчишка. Вот даже носом шмыгнул. А сам большой, статный, сильный и добрый. И тогда Володе очень захотелось как-то утешить его, подбодрить.
— А мама всегда переживает, как про вас рассказывает. И даже, если хотите знать, один раз заплакала…
Ему показалось, будто Хорошун покачнулся от удивления.
— Кто?! Это она-то! Ну, это ты, брат, загнул скорей всего! — растерянно проговорил он. — От нее многие плачут, эго верно. А чтобы она? Это ты уж совсем не то говоришь… Это тебе показалось…
— Володя никогда не врет, — сказала Тая, — это все знают.
— Заплакала? Это как же? — все еще недоумевал Хорошун. Набрав воздуха, он так шумно вздохнул, что ворона на березе шарахнулась и, хлопая крыльями, перелетела на забор.
— Ох, чтоб тебя!.. — всполошилась Тая, но тут же, презрительно вздернув плечи, ушла под навес.
Раскаленное солнце катилось под горку. На зеленый двор ложились синие тени от дома, от берез и тополей. По широкому лицу Хорошуна скатывались мутные ручейки йота. Вздохнув еще раз, он опустился на траву и прислонился спиной к стволу березы.
— Я думал, у вас тут весело, — сказал он. — Думал: пойду поговорю с Володькой, развеселюсь. А ты укоряешь. Ругаешь даже.
— А вам разве жить скучно? — сочувственно спросил Володя и этим вопросом совсем доконал Хорошуна. Тот взмахнул рукой и тяжело, словно камень, уронил ее, бухнув ладонью о землю. Даже звон пошел.
ИЗОЛИРОВАННЫЕ ПЕШКИ
Но ответить он не успел — на крыльцо вышла Елена Карповна и, обернувшись, протрубила в коридор:
— Чего мы там сидим в духоте? Да и тут, как в парилке. Быть дождю. Володимир, погляди-ка на своего капитана.
Над крышей застыл в неподвижности черный кораблик. Нет, капитан не вышел из своей каюты. Он только немного приподнялся над палубой, подозрительно поглядывая на горячее небо. Он не любит штиля, не доверяет обманчивой тишине.
— Будет дождь, но только завтра! — выкрикнул Володя. Увидев удивленные и заинтересованные глаза Хорошуна, он объяснил: — Капитан еще не встал на вахту…
— А тебе и в самом деле весело, — проговорил Хорошун так удивленно, словно он впервые увидел человека, который не знает скуки.
— А, Хорошун! — воскликнула мама. — Ты ко мне?
Все еще с интересом разглядывая Володю, Хорошун проворчал:
— Нет. Тебя мне и в типографии хватает, вот докуда… — Он поднял ладонь над своей головой и пошевелил пальцами. — К Вовке я.
— И то хорошо. — Мама засмеялась и села на резную скамейку у крыльца.
Елена Карповна закурила и, как всегда, начала расхаживать по двору мимо крыльца. А там, прислонясь плечом к косяку, застыла Александра Яновна.
— Ну, я, пожалуй, пойду, — сказал нерешительно Хорошун.
Но не успел он попрощаться, как распахнулась калитка и вошел Ваоныч. Он даже не просто вошел, как все, а влетел, словно его кто-то втолкнул в калитку. Володя даже шею вытянул, заглядывая: кто бы это мог быть? Но никого там за Ваонычевой спиной не оказалось.
Увидев такое большое общество, он остановился.
— Добрый день… — проговорил Ваоныч неуверенно.
— Хватился. Да уж теперь почти вечер, — ответила Елена Карповна, разглядывая сына. — С чем пожаловал?
— Мне, собственно, надо с тобой поговорить и с Валентиной Владимировной…
— Нет, — резко ответила мама, — говорить мне с вами не хочется.
Ваоныча почему-то даже обрадовал такой ответ. Шагнув вперед, он прижал к сердцу ладонь.
— Я очень понимаю ваше состояние, поэтому и пришел, чтобы объяснить…
— Пришел, так и объясняй, — разрешила Елена Карповна. — Ничего, говори при всех. Напакостил на весь белый свет, ну и объясняй всем. — Она стояла против сына, большая, грозная, и ждала.
Ваоныч отнял руку от груди и плавно отвел ее в сторону, словно удивляясь, как это так получилось, что у него требуют объяснения. Большие его губы скривились, и Володя испуганно подумал, что Ваоныч сейчас громко, на весь двор, заплачет, и очень удивился, услыхав его спокойный и даже чуть насмешливый голос:
— Я и сам в недоумении оказался, прочитав статью, подписанную научным сотрудником…
— Твоей женой, — подсказала Елена Карповна.
— Какое это имеет значение? У нее свое мнение, с которым надо считаться и уважать… Или хотя бы узнать его…
— Ты хочешь сказать, что ничего не знал?
И снова, прижав ладонь к сердцу, Ваоныч объяснил:
— Знал, конечно. Но не мог же я грубо вмешиваться…
