Николай Батурин - Король Королевской избушки
Он шел среди заснеженных пихт, и пихты шли вместе с ним, словно безмолвная процессия. Стремясь к Безымянной реке, он и себя чувствовал таким же безымянным. Думал о том, что никому не известен и так и останется неизвестным. Но благодаря неизвестности его и ему подобных известные и признанные, может быть, научатся создавать нечто такое, что будет защищать от холода и уродства лучше, чем меховые манто и пелерины. Пихтач с каждым шагом редел, и он вышел наконец на плоский заливной луг, на котором все еще лежал бледно-алый отсвет заходящего солнца. Над лощинами, впадающими в Долину Колокольчиков, поднималась морозная дымка. В одном глубоком вырезе долины он еще увидел солнце этого дня — красное, как хна, дерево связало весь горизонт в одну крону. Да, это было оно, то самое неисчерпаемое Дерево, из которого тайга черпала свои краски во все времена года.
Выйдя к реке, он неожиданно наткнулся на лыжный след, менее глубокий, — очевидно, его оставил охотник полегче его, по следу правой лыжи тянулась зазубрина — старик однажды опалил лыжу у костра. Его настроение сразу взвилось до предела: «Ах ты старая кукша! Всюду-то он поспеет, и всегда вовремя!.. Некуда было бы спешить, он и туда бы поспел!»
Само собой, он тут же прибавил шагу. Вскоре увидел перед собой прямую реку с заиндевелыми, слегка будто заплесневелыми скалами по обеим сторонам. Речная пойма как бы делила мир надвое — с одной стороны он был красив, с другой — величествен, и попадая сюда, человеческая душа не могла не обогатиться. Под пение лыж он думал о старом эвенке, которого знал уже четверть века, но каждый раз, встречаясь, как бы знакомился с ним заново. «Ах ты старая кукша!» — улыбался он, и эта улыбка летела вперед, навстречу эвенку. Он думал о натопленной, наполненной трубочным дымом избушке, об уюте и отдыхе, ждавших его, о том необъяснимом сиянии, что окружает любую избушку в тайге. Он думал об эвенке и о себе, о том, что было в них и что было у них… Но ведь у них не было ничего, мир собственности был им чужд. У них не было ни тайных врагов-должников, ни тайных друзей, пытающихся взять у них в долг. Все, что у них было, было как на ладони; им всего хватало, и им не нужно было кого-то радовать, будто они в чем-то нуждаются. Они жили в одиночку, но не чувствовали себя одинокими, — кто-то невидимый жил рядом с ними. Безмолвный и безымянный. Он думал о себе, об эвенке, об их предстоящей беседе до утра у костра. «Уж у нас-то найдется о чем поговорить, а о чем, для ясности, помолчать», — предвкушал он.
Из-за следующей излуки уже выглядывало вогнутое лоно Птицы-скалы, а оттуда — будто большая застывшая капля смолы — виднелась коричнево-золотистая Королевская избушка. Он увидел над избушкой блекло-серый, точно водяной, столб дыма, на котором покоился вечерний, безмолвный таежный воздух. Увидел на белой руке реки, словно блуждающие родинки, четыре быстро растущие точки — бегущих ему навстречу собак. Увидел покрытое синеющим снегом предназначенное ему в безмерном мире место, к которому он шел. Снег от лыж взлетал и ложился далеко перед ним, и эти нарастающие впереди бугры снега разворачивали синеватые тени, как будто он гнал бесконечно длинную щепу по несуществующему белому дереву. Так он шел до Королевской избушки; хотел было свернуть под прямым углом, чтобы пересечь реку, но вдруг на всеобщем белом фоне снега и берез мелькнуло что-то красное. Он прошел немного вперед и понял, что это ему не померещилось. Он смотрел в упор в одну точку, будто нашел подтверждение чему-то… Рябина в глухой тайге! Красные гроздья на строгом белом фоне, точно молодой поцелуй на старческой щетине, странное явление, почти излишество, и все-таки подлинное — рябина в глухой тайге.
