Николай Вагнер - Счастье рядом
2
Весь следующий день Широков и Яснов провели в шахте. Сделали не так уж много, а устали — словно перекололи не одну поленницу дров. После душа, принятого в шахтерской бане, обоих разморило окончательно.
— Намотало до чертиков, — отдувался Яснов. — Придем в гостиницу — завалюсь спать. — Об этом же мечтал и Андрей, но после того, как они прошли по морозному воздуху, поступили иначе: Юрий ушел в клуб сразиться в шахматы, а Андрей пригласил к себе Уржумова посидеть часок-другой, поговорить.
...Мягко гудел басок Олега Уржумова. Труд шахтеров раскрывался в его рассказе во многих неожиданных подробностях, как будто не два года работал он под землей, а долгую жизнь.
И Андрей понял: шахтеры — народ особенный, спаянный взаимной выручкой и помощью. Что бы там ни было, а над головой — всегда многотонная толща земли. И существовала такая штука — горный удар. Ходило, правда, среди горняков поверие, что земля жалела человека, чувствовала его, а стоило отойти шагов на десять — обрушивалась каменной глыбой — только пыль столбом. Редко, но бывало и так...
По многокилометровой выработанной штольне шли шахтеры в забой, острили кто как мог, частушки соленые пели, не раз присаживались отдохнуть. Уржумов не любил останавливаться на полдороге, шел широким шагом да еще поторапливался, как будто чувствовал, что надо скорее прийти к пласту... Свернув в узкий боковой проход, он сразу наткнулся на зловещую завесу.
«Газ... — мелькнуло в голове. — Обыкновенный газ, застоявшийся после отпалки. А там, в глубине забоя, его друг Игорь Ланков!» Кинулся в ядовитый туман. Услышал стон. Луч лампы высветил двух шахтеров, привалившихся к земляной стене.
— Марш отсюда! Не спать! — закричал Уржумов.
Но горняки, сделав попытку подняться, беспомощно свалились на землю. По лицу одного из них от обидного бессилия стекали слезы.
Уржумов схватил под мышки одного. Вытащил на свежую струю воздуха. Потом выволок другого — и снова в забой. В самой глубине его наткнулся на безжизненно лежавшего Ланкова.
— Игорек, проснись!..
Ланков не двигался, припал к земле, вытянул вперед скрюченные руки. Уржумов взвалил друга на плечи, покачнулся и пошел через газовый заслон. Едва переставляя ноги, выбрался к главному штреку. Подоспевшие сюда шахтеры подхватили Ланкова на руки. Кто-то сбросил куртку, подложил под голову, кто-то побежал звонить горноспасателям. Уржумов глядел, как скрещиваются на груди Ланкова его обмякшие, безвольные руки, и приговаривал сквозь слезы:
— Игорек, друг, проснись! Ведь мы с тобой сегодня на танцы собирались. Игорек...
Старый усатый шахтер проворчал:
— Оттанцевался твой Игорек, неча было в пекло лезть — никто не подгонял.
И тогда Уржумов растолкал горняков, склонившихся над товарищем, и принялся неистово откачивать сам... Через час Ланков шумно вздохнул и открыл глаза.
— Игорек, на танцы пойдем?..
— Пойдем, — как будто с ним ничего не случилось, ответил Ланков...
— Представляете? — обратился Уржумов к Андрею. — Так и сказал — пойдем! А потом сник. Голову повесил, ногами еле перебирает. Так и вели его под руки до самого подъема...
— Как же тут можно без товарищества? — спросил Уржумов и сам ответил: — В нашем деле нельзя. Да и в любом, наверное.
На письменном столе настойчиво зазвонил телефон.
«Междугородная!» Андрей снял трубку и через некоторое время услышал голос Мальгина. Торопливо и сбивчиво пересказывал он распоряжение Бурова о немедленном выезде из Новошахтинска. Передача, которую готовил Андрей, была включена в план. Председатель успел наобещать в обкоме, что она состоится через два дня. К тому же нужны операторы. Виктор Громов остался один на весь комитет...
— В общем, — заканчивал Мальгин, — срок командировки сокращен. Велено воспринимать как приказ. Андрей вскипел. Ему никак нельзя было покидать Новошахтинск сейчас. Он еще не побывал в штреках, о которых только что рассказывал Уржумов, не разобрался в людях, в обстановке. Весь следующий день он должен был провести вместе с рабочими, под землей, чтобы хоть немного представить себе их труд и заботы. Иначе он ничего не смог бы написать, кроме общих фраз, которыми и без того были наводнены передачи областного радио. Обо всем этом он хотел рассказать Хмелеву, убедить его и поэтому попросил Мальгина позвать к телефону главного редактора. Но Мальгин не советовал спорить с начальством. По его мнению, лучше было немедленно выезжать и ограничиться тем материалом, которым располагал Андрей. Не мог он и позвать Хмелева. Он слег в больницу. Обязанности главного редактора исполнял Фролов.
3
Из Новошахтинска Андрей выехал через два дня. Он все-таки пренебрег распоряжением Бурова, которое ему показалось явно безрассудным. Единственное, что он сделал после разговора с Мальгиным — отпустил оператора Яснова. В конце концов он мог обойтись и без него. Андрей не жалел о том, что задержался в Новошахтинске. Но и теперь, когда сидел у вагонного столика и перелистывал густо исписанные страницы блокнота, он еще не представлял себе достаточно ясно, как построит рассказ на эту необычную и сложную тему. Ребята только вступали в жизнь и хотели вернее пройти по ее дорогам. Вот почему им не было безразлично то, как лучше и правильнее жить, они вместе искали ответ на этот вопрос. Искал его и Андрей.
Из размышлений вывела резкая остановка поезда. В наступившей тишине послышались женский смех и гудение приятного баритона. Он напевал неизвестную Андрею арию и каждый раз срывался на высоких нотах. Следом раздавался новый взрыв смеха и звон стаканов.
Андрей закрыл блокнот, засунул его в карман и вышел в коридор. Закурил. За окном тускло светились фонари.
Поезд дернулся, дверь соседнего купе откатилась. Голоса веселой компании зазвучали громче. В коридор нетвердой походкой вышла ярко накрашенная блондинка. Андрей узнал хористку Людочку.
— О! Андрюша? Какими судьбами? — Она откинула голову, прищурила глаза, манерно держа в прямых пальцах сигарету.
— Из командировки. Здравствуйте, Людочка.
— А мы из гастрольной поездки. Да, вы ведь, конечно, знакомы — со мной едут Василий Васильевич Каретников и Зоя. Вы ее тоже знаете? Она, кажется, была замужем за вашим техником... Ну вот, возвращаемся домой. Дали уйму концертов. Хорошо заработали. И вообще, была веселая поездка. Жаль, молодожены еще не сдружились. Кокетничают друг перед другом, а больше того, перед другими; любятся и грызутся. Смешно! Такая нынче любовь!.. А как вы? Не женились? И правильно, это слишком прозаично. — Людочка несколько отклонилась назад, посмотрела на Андрея из-под опущенных ресниц, протянула: —Возмужа-а-л! Поверьте, вы стали неотразимым мужчиной. А прошло не так много времени. Впрочем... уже порядочно. Ведь после Жекиных именин мы не встречались?
— Как поживает Жека? — спросил Андрей.
— Жека, кажется, уехала к родным, на юг, а Рину выселили из города. Да, да — за шумный образ жизни.
— А как мальчик?
— Сашок? Он только выиграл. Говорят, бабушки до смешного влюбляются в малышей.
То ли молчание Андрея, то ли хмурое выражение его лица смутили Людочку, но она почувствовала, что ей оставаться здесь дольше не имело смысла.
Людочка пригласила Андрея присоединиться к ее компании и прыгающей походкой, покачиваясь, пошла по коридору в дальний конец вагона.
Глава двадцать вторая
1
Передаче о новошахтинских горняках прозвучать не довелось. Первое, что увидел Андрей Широков, придя в радиокомитет, — это приказ о его увольнении. Формулировка была короткой: «За грубые нарушения трудовой и производственной дисциплины». Стоявшие у доски приказов Роза Ивановна, Ткаченко и Мальгин, заметив Андрея, холодно поздоровались с ним и разошлись по своим комнатам. Помедлив немного, Андрей решил сразу же объясниться с Буровым. Он быстро подошел к его кабинету, рванул дверь, но она оказалась закрытой. Выглянувшая из соседней комнаты секретарь Света участливо сказала, что Тихон Александрович ушел на сессию областного Совета.
Все еще не веря словам приказа, Андрей выбежал на улицу и с непокрытой головой прошел до угла Молодежного проспекта. Только тут, когда в лицо ударил обжигающий ветер, он глубоко натянул шапку и медленно побрел по запорошенной аллее. Увидев погрузившуюся в снег скамью, он сел и запрокинул голову. Мутное небо, переплетенное тонкими ветками старой липы, напомнило о далеком летнем дне, когда под натиском буйного ветра беспомощно кружили еще живые зеленые листья. Тогда он говорил с Жекой от имени общества, ощущая за собой силу коллектива. А теперь кто скажет ему доброе слово и сможет ли он сказать это слово другим? И кто он сам? Просто человек, Андрей Широков? Он не мог представить себя без коллектива, когда не ощущаешь никакой ответственности ни за какое дело, не знаешь, кто ты и для чего живешь, когда чувствуешь себя никому не нужным. Он должен был вернуться к любимому делу, без которого не представлялась жизнь. Должен, но как? Буров, которого он ни во что не ставил, оказался сильнее его. Он выбросил его за дверь. Буров сумел настроить против него членов партийного бюро и, конечно, согласовал где следовало вопрос об увольнении. Знал ли об этом Кравчук? Ведь кто-то должен был одобрить решение Бурова. И если с ним согласились, значит, теперь нужно было кого-то разубеждать, доказывать несостоятельность доводов председателя. Мысль об этом рождала растерянность. Андрей понял, что не умел защищать себя — гораздо легче было делать это по отношению к другим — и не хотел выступать в роли жалобщика. Нужен был другой выход, и нужен был совет надежного, бескорыстного друга. Андрей вспомнил о Хмелеве, но болезнь загнала его в больницу. Никто не знал, когда он выберется оттуда.
