Борис Изюмский - Море для смелых
Сашка двумя пальцами подцепила оладью, подув, откусила. Лешке определенно понравится. Ну, не странно ли, что она стала ей ближе родной сестры? Саша вовсе не закрывает глаза на Лешкины недостатки. Во-первых, очень любопытна, сует свой нос куда надо и куда не надо.
Саша усмехнулась, вспомнив, как Лешка на собрании вылезла с своей критикой программы по неорганической химии и как Тураев деликатно ее осадил.
Второй грешок Юрасовой — слова частенько опережают у нее мысль. Скажет что-нибудь и сама, наверное, не рада, что сказала, и поздно. Вспылит, взовьется там, где следовало бы спокойно взвесить, смолчать.
Саша ей говорила: «Вовсе не героизм подойти, скажем, к малознакомому человеку, который тебе не понравился, и объявить ему, что он тебе не по душе… Это скорее невоспитанность. А житейски мудрость учит…» Но разве Лешка дослушает?
— Не много ли мудрости? — перебивает она.
И все же даже при этих недостатках Саша искренне полюбила ее. Они почти не ссорились. Только один раз, перед экзаменами…
В дружбе часто кто-то кому-то подчиняется. Верховодила и Лешка. Саша не придавала этому особого значения — пусть себе, если нравится. Но однажды между ними пробежала черная кошка.
Увлекшись общественными делами, Лешка почти забросила учение. Саша честно сказала ей:
— Ты мало занимаешься. Тебе, наверно, все в жизни легко давалось, ты и теперь думаешь взять с налету.
— Совсем нелегко, и никаких налетов! — возмутилась Лешка. — А зубрилкой не буду!
— Я усидчивая, — обиделась Саша.
Экзамен показал, кто был прав. А тогда Лешка два дня не разговаривала. Видно было, что терзается, а не подходит. Саша нашла в себе благоразумие, после лекции оказала:
— Хватит дуться… Пошли в библиотеку.
Лешка строптиво подергивала бровями, но согласилась.
И правильно, чрезмерная обидчивость не украшает человека.
После этого, познав горечь раздора, они стали и вовсе неразлучны, а Лешка убавила командирский тон.
«…Кажется, оладья подгорела!»
В кухню заглянул невысокий чернявый парень, похожий на цыганенка. Светлую фуражку он держал в руках. Волосы у него, как синеватая стружка.
— Вы не скажете, где живет Юрасова? — спросил парень.
Саша сразу догадалась — Виктор. Она выключила электроплитку, подхватила тарелку с оладьями и со словами: «Пойдемте к нам в комнату. Я сейчас разыщу Лешку», — повела Виктора коридором. Походка у Саши быстрая, немного враскачку.
Лешку она обнаружила в пустынном красном уголке за учебником. «Салон для чтения» комендантша заперла, объявив, что будет чинить ванну. Устыдилась, наверно.
Когда Саша появилась в красном уголке, Лешка как раз думала о Викторе. Разве плохо она относилась к нему? Всеми силами хотела помочь. Знала — это долг ее. Но ведь не всякий долг — непременно любовь. И все же это было светлое чувство.
— На цыганенка похож? — встрепенулась она, услышав рассказ Саши.
— Да, глазищи такие черные… Сидит у нас в комнате — дымит. Я перед ним оладьи поставила…
Вбежать сейчас в комнату и, не стесняясь Саши, обнять, поцеловать Виктора. И все возвратится.
Она тяжело вздохнула. Нет, ничего не возвратится.
— Пойдем, Сашуня…
Но Саша по дороге исчезла, и, когда Лешка вошла в свою комнату, там у стола в пальто сидел один Виктор.
— Здравствуй! — как могла проще сказала Лешка и протянула руку. — Ты давно приехал? Раздевайся. А у нас послезавтра первый весенний экзамен. Я аж почернела, так готовлюсь.
Он хмуро посмотрел: и правда похудела, осунулась, глаза усталые, недосыпает, что ли?
— Ничего, я ненадолго… Сегодня приехал…
Он глотнул слюну, жестко сказал:
— Видел тебя днем с этим… ассистентом.
Лешка сначала не поняла, потом расхохоталась, села на табурет:
— Да это Кодинец! Шалопай из нашей группы. Мы его на комитет вызывали. Пригрозили выгнать из университета, как бездельника. Представляешь, до чего додумался: берет у прокатной станции легковую машину и рыщет по городу в поисках пассажиров. Ну, дали ж мы ему за такой «заработок!» Саша говорит: «А в кочегарке тебе что — аристократическое происхождение не позволяет работать?»
Виктор слушал с сияющим лицом. Фу-у, гора с плеч. А ему-то померещилось!
Лешка продолжала так, будто они только вчера расстались и она все это не успела ему досказать:
— Так ты представляешь, Кодинец сам перешел в наступление: «Вы, говорит, не воспитываете меня, а издеваетесь… Кто мне сегодня в портфель сунул кусок черного хлеба?»
Тут я не выдержала: «Я, говорю, чтобы ты знал цену хлебу…» А Багрянцев улыбнулся: «Нужное знание».
«И все же это мне чужое, — с горечью думает Виктор, — а она живет этим. Но надо задать самый трудный вопрос».
— А ты… Багрянцева… любишь? — совсем неожиданно для Лешки выдавил он из себя.
Она вспыхнула, тихо произнесла:
— Да что ты?!
Пальцы ее трепетно пробежали по скатерти на столе.
Но он-то, он-то видит и знает. До хруста сжал ее руку:
— Отличницей хочешь стать, вот для чего тебе ассистенты-аспиранты понадобились.
И, уже не в состоянии сдержать гнев, выкрикнул:
— Шкура!
Она выдернула руку, встала. Вот как он заговорил! Если до этого и была к нему жалость, сейчас все отлетело прочь.
— Я тебя не боюсь… Ни звериных повадок твоих, ни оскорблений…
Он спохватился. Что сказал? Что наделал? Ведь хотел по-хорошему…
Рука его бессильно упала на колено. На руке знакомая татуировка: бубновый туз, водочная бутылка, женщина. И нравоучительная надпись, которая всегда смешила Лешку: «Это нас губит».
— Ты прости… Я не знаю, что со мной… Это во мне Шеремет говорил…
Она сердцем поняла, как ему сейчас тяжело, как трудно было сделать это признание, и тоже смягчилась:
— Я, Витя, хочу уважать тебя, не вспоминать плохо…
— Вспоминать? — он поднял глаза, в них была боль.
— Знаешь. Витя, очень мы разные люди.
Посмотрела прямо в глаза.
— Ну, совсем…
— Разве это плохо? — как-то вяло, уже ни на что не надеясь, спросил он и отвел глаза — не мог больше смотреть в беспощадную глубину.
— Я не так сказала — несовместимо разные… Я очень хочу тебе добра, готова для тебя на многое… Но того, что на всю жизнь… единственного… нет. Я путано говорю?
— Нет, я все понимаю. — Он поднялся. Уйти. Уйти, но так, чтобы не быть жалким, выпрашивающим, сохранить гордость. Счастье не вымаливают. — Ты не думай. Я тебя не виню. Я ведь зашел сказать… что женюсь на Анжеле…
Виктор еще с секунду поглядел на нее, словно вбирал навсегда и этот решительный овал лица и растерянные глаза.
— Прощай, — сказал он и пошел к двери.
Лешка долго сидит одна у стола. Как все это больно. Хочется реветь, а слез нет, и потому еще тяжелее. Пришла Зоя, принесла банку инжирного джема, потом заявилась как ни в чем не бывало в сопровождении своего Студентуса-юрфакуса Саша, заглянула в комнату да так и осталась Нелька, а вслед за ней Павел и со старшего курса Андрей, что когда-то прославился забавной эстафетой. Этот, кажется, имел какие-то виды на Зою.
Сначала говорили о предстоящих экзаменах, потом, покончив с оладьями, — о литературе.
— Сейчас почти все книги серые, на одну колодку сделаны, — безапелляционно заявляет Прозоровская, подчесывая гребешком волосы вверх, — с первой страницы знаешь, чем закончится.
— Ты какие читала? — настораживаясь, спрашивает Павел, и желваки начинают играть под его туго натянутой на щеках кожей.
— Миллион, — вздергивает голову Нелли, и Павлу становится ясно — читала она не ахти сколько.
— Не могу с тобой согласиться, — начинает было он, но Прозоровская перебивает:
— И вообще не хочу, чтобы писатели кормили меня с ложечки наставлениями, как несмышленыша. Не все же «Как закалялась сталь» читать. Надо что-нибудь и для души….
Лешка слушает этот разговор безучастно, еще переполненная горечью разрыва. Даже последние слова Нелли, в другое время вызвавшие бы бурю негодования, сейчас проходят мимо ее сознания.
— Надо читать только то, что отражает нашу жизнь, — ища глазами поддержку у Зои, говорит Андрей. — Пушкин и Софокл отомрут… Чему мне учиться у старика Державина?
Но Зоя категорически не соглашается.
— Сейчас в Москве Охлопков ставит «Медею», написанную Еврипидом две тысячи четыреста лет назад, — говорит она. — Козырева играет Медею. Самойлов — Ясона, Ханов — Креонта. Что же их привлекло к этой пьесе? Думаю — сила характеров! Страстность чувств!
В комнату вошел декан. Он часто бывал в общежитии, но к его визитам все же никак не могли привыкнуть. В последний раз приносил две пластинки пианиста Глена Гульда, привезенные из Канады. Ребята вскочили, предлагая стулья. Зоя метнула встревоженный взгляд хозяйки на кровати, стол: не слишком ли большой раскардаш?
