Владимир Митыпов - Инспектор Золотой тайги
– Василь Галактионыч…— отворяя дверь, очумело бормотал не совсем еще проснувшийся Кузьма.— Ох–ох, в этакую рань… Вот не ждали!..
Василиса, в одной нижней рубахе, проворно вздула свечу и счастливо засмеялась, когда увидела Ваську с тугим мешком за плечами.
Купецкий Сын, бледный, оскаленный, с остекленевшими глазами, огородным пугалом стоял некоторое время посреди избы, расставив руки и мелко дрожа. Потом пришел в себя, живо скинул мешок, освободил его горловину, перетянутую сложенными в петлю веревочными лямками. В полумраке закопченной избенки особенно, аж ослепительно белой показалась превосходная крупчатка довоенного еще, должно быть, помола. Василиса ахнула, привычным движением взялась за щеки.
– Гос–споди, вот благодать–то!— прошептала она.
Купецкий Сын по локоть погрузил свою грязную лапу в муку, пошарил и извлек большую бутыль спирта, затем вторую.
– Истинно благодать,— сказал тут и Кузьма.
Васька, не поднимаясь с колен, поспешно вытянул зубами пробку и глотнул прямо из горлышка. Побагровел, вытаращился, белой от муки рукой начал делать отчаянные знаки. Пока Кузьма недоуменно промаргивался, догадливая Василиса мигом зачерпнула и подала воды. Васька припал к ковшу. Напившись, заперхал и обессиленно сел прямо на пол.
– Н–ну, такие, доложу вам, дела! — пробормотал он, зажмуриваясь и крутя головой.— В тайге–то десятерыхбведь порешили… Рядком в землянке поклали… Кровищи — хоть ведрами выноси…
Однако ожидаемого Васькой эффекта не вышло. — Разве десятерых? — отозвался Кузьма.— Слышно, пятнадцать их…
– И не пятнадцать вовсе, а двадцать пять! — затараторила Василиса.— Весь Чирокан говорит…
– Брешут!— уязвленно сказал Васька.— Мы с Жухлицким сами считали. И в шурфу их при мне закопали.
– Кто ж их ухайдокал–то, Вася? — робко спросила Василиса.
– Ну, об этом, конечно, не всем положено знать,— туманно отвечал Купецкий Сын, нисколько не предполагая, что тем самым, а также заявлением, что вместе с Жухлицким считал покойников, он навлекает на себя немалую беду.
– А может, это и не люди вовсе сотворили? — задумчиво проговорил Кузьма.— Может, это сам Штольник покарал их за какую–нибудь шкоду, а?
– Тю–ю! — Васька хохотнул.— Никакого Штольника нет вовсе.
– Как же нет, Василь Галактионыч? — заморгала Василиса.— Все ж говорят… А которые и видели…
– Враки, бабушкины сказки!— отрезал Васька.— Это я вам говорю. Мое достоинство при мне, а фамилия Разгильдяев!..
После этого Васька вскочил на ноги, вопросительно поглядел на хозяев и, прочитав на их лицах молчаливое согласие, подал команду начать пир.
Пока мужики сидели за столом, понемногу попивая спирт, Василиса, тоже время от времени прикладываясь к чарке, проворно взялась за стряпню.
Шустрая, как все приисковые бабы, она очень скоро выставила первые готовые шаньги, горячие и на удивление пышные. Но и то сказать: прямо–таки грех было бы из такой–то муки испечь какую–нибудь пакость.
– Живем! — восклицал Васька, уплетая шаньги.— Держитесь за меня — не пропадете!.. Я ить за что люблю–то вас? При фарте Васька или нет — вы все одно ко мне со всем душевным уважением. Это по мне, это я люблю! А у иных прочих оно как бывает? Деньги есть — Иван Петрович, денег нет — паршива сволочь! Это — люди?— спрашиваю вас. Нет, не люди. Это шавки… л–ли–доблюзы!..
– Василь Галактионыч, а пошто Жухлицкий с тобой так–то — в гости к себе зазывает, вчера вот, говоришь, тесто с тобой ел, а нынче покойников вместе глядели. Пошто так–то?
Василиса еще подложила ему горячую шаньгу и поглядела преданными глазами.
– Ну–у…— отозвался на это Кузьма и глубокомысленно нахмурился.— Оно, надо думать, каким–то боком они вроде как бы сродственники будут… Не совсем, конечно,— тут же поправился он,— однако ж и не чужие…
После столь замысловатого объяснения, потребовавшего, должно быть, немалой умственной работы, Кузьма счел полезным выпить.
– Не–а, не то, совсем даже не то! — закричал Купецкий Сын.— Если знать хотите, в моей персоне ба–альшу–щая тайна сокрыта. Жухлицкий о том знает, потому со мной завсегда обходительно. Не–ет, на–ко, куси! — Васька как–то по–особому похабно выставил перед собой большой палец, соответствующим образом просунув его между двумя другими, и пошевелил им глумливо и отвергающе.— Это пусть другие его по голяшке хлопают, а я — нет! Мое достоинство при мне, а фамилия — Разгильдяев! И не иначе!
– Василь Галактионыч,— жеманно пропела раскрасневшаяся у плиты Василиса.— А ты не слышал, говорят, к Турлаю анжинер какой–то приехал, худущий да длиннющий…
– Знаю, толковал с ним,— небрежно ответствовал Васька, смутно припоминая, что прошлой ночью видел у Турлая каких–то приезжих.— Привез мне это самое.., как его… срочный депеш, во!.. Ну, про это тоже пока помолчим…
– Знамо дело,— согласилась Василиса.— Не всем знать, верно, Кузя?
– М–мое дело телячье — обмарался и в стайку,— отозвался тот.
Готовые шаньги высились уже солидной горкой. Теперь можно было и хозяйке сесть к столу и принять участие в этом не то очень уж позднем ужине, не то слишком раннем завтраке.
Василиса, придя в совсем хорошее настроение от съеденного и выпитого, безбожно льстила Купецкому Сыну и делала это с обезоруживающей искренностью. Кузьма поддакивал ей все менее и менее повинующимся голосом. Васька пребывал наверху блаженства. Недавние страхи были забыты, мир вокруг стал прекрасен, добр и уютен. Купецкий Сын, на манер булавы воздев над собой ополовиненную бутыль, заблеял козлиным голосом:
Чай не пьем без сухарей,Не живем без сдобного.Говорят, объедки жрем,—Ничего подобного!..
Кузьма вскинул отяжелевшую голову, поморгал и прокричал невпопад:
Ух, у нас на ЧироканеВсякий разный пища:Утром чай, в обед чаек,Вечером — чаище!..
Словом, пошло–понеслось веселье в старых добрых чироканских традициях, слегка уже подзабытых из–за угасания прежней бравости приисковой жизни.
К восходу солнца Кузьма уже лыка не вязал — только и мог, что мычать да таращиться бессмысленно. На развезях был и Купецкий Сын. Наконец Василиса уволокла их по одному за занавеску. При этом Купецкий Сын порывался обнять ее, хихикал, норовил заплетающимся языком говорить сладкие двусмысленности, но как только очутился на семейной деревянной кровати, тотчас успокоился и заснул, крепко облапив похрапывающего Кузьму.
Василиса на часок прикорнула на сундуке, потом вскочила и, по извечной бабьей привычке, принялась шустрить по дому, хлопотать во дворе. Хотя ни коровы, ни свиней, ни кур у них не было, однако хозяйство есть хозяйство, и дело всегда найдется. Уже ближе к обеду она надумала сбегать к соседке — попросить в долг немного постного масла. Как водится, хозяйки разговорились, посудачили о своих и чужих мужьях, поплакались на жизнь, поговорили всласть о кошмарном убийстве на Полуночно–Спорном, и вот тут–то Василиса и похвасталась, что ее–де ухажер, всем известный Васька Разгильдяев, водит тайную дружбу с самим Аркадием Борисовичем Жухлицким и в любое время получает у него какие хочешь продукты и сколько угодно спирта.
Словом, Василиса выложила все без утайки. Правда, Купецкий Сын ходит за продуктами крадучи, но уж коли он у Жухлицкого числится в приятелях, то небольшой слушок о его фортуне не может ему повредить. Так рассудила Василиса, но не так оно получилось на деле.
Соседка усомнилась сначала, но от Василисы так вкусно попахивало винцом, к тому же она принесла попотчевать пару свежих шанег, так что хочешь не хочешь, а приходилось словам ее верить.
Едва дождавшись ухода Василисы, соседка поспешила к своим товаркам. Новость вспорхнула и почти мигом облетела весь Чирокан, потеснив даже были–небылицы о десяти зарезанных старателях. Часам к трем пополудни она достигла ушей Аркадия Борисовича.
Жухлицкий вместе с другими вернулся с Полуночно–Спорного перед рассветом, чему и случился невольным свидетелем дрожавший в чертополохе Купецкий Сын. Поспав несколько часов, Аркадий Борисович с аппетитом сел завтракать в компании с Епифаном Савельевичем Кудриным.
Комиссар горной милиции выглядел неважно. Лицо у него было какого–то сыромятного оттенка, глаза воспаленные, рука, когда он подносил ко рту рюмку водки, мелко дрожала. Увиденное на Полуночно–Спорном подействовало на него тяжко — вернувшись, он ни на минуту не мог сомкнуть глаз.
Аркадий Борисович вспомнил, как Кудрин наотрез отказался войти первым в землянку с убитыми и насмелился спуститься туда лишь вслед за Рабанжи и Митькой. А чуть побыв там, выскочил с посиневшим лицом, любого мертвеца краше, отбежал на десяток шагов и с полчаса мучился рвотой так, что казалось — еще немного, и мужика вывернет наизнанку. Толку с него, конечно, не было никакого. Осматривать убитых и делать соответствующую бумагу пришлось Жухлицкому и Турлаю, у Кудрина же едва хватило сил поставить на ней свою закорючку. После этого трупы спустили в глубокий шурф, завалили землей и на том пошабашили. Словом, можно было самим и не ездить, а послать, скажем, того же Рабанжи с казаками, но порядок есть порядок, а в таком деле — особенно.
