Константин Коничев - Из жизни взятое
Бывший вице-губернатор в тяжком раздумье проговорил:
– Господа, куда мы едем? Куда свои, кости везём? Чует сердце: подохнем в стороне от всякой цивилизации. Вот он «интеллигентный» представитель, тушитель луны, живой свидетель здешней культуры…
– Культуры? Культуры? – огрызнулся и ощетинился Ирин-Миш. – Всякая и культура бывает. У попа своя, у меня своя, у тебя своя. Нас вовек не учили. Тебя всю жизнь учили. Добро – тебе, мне – худо. Тебя не переспоришь. А вот давай сказки рассказывать! Ты ни единой не знаешь, а я всю дорогу до Сыктывкара буду сказки молоть, всё разные…
– Да мы и так, как в сказке: чем дальше едем, тем страшнее, – вставил Афанасьев.
Судаков молча думал о чем-то своём, разглядывал обстановку избы. Всё было до предела просто и бедно. Глинобитная огромная печь-кормилица. Она же обогревает, заменяет баню, лечит от простуды. Полати от задней стены уперлись досками-тесинами в воронец – на них вполне можно разместить десять ночлежников. Голбец с ходом в подполье… И всё прочее прикладное – своё самодельное, деревянное, берестяное, глиняное, не считая двух-трех чашек и медного, позеленевшего самовара…
И ещё приметил Иван Корнеевич в углу на божнице портрет Ленина. Он был наклеен на старую деревянную икону. Портрет простенький – приложение к «Крестьянской газете». Пониже портрета виднелась иконная церковно-славянская надпись: «Святый Стефан Пермский». Перед Ильичём висела на трёх шнурах лампадка. Она была нужна за отсутствием лампы.
Грустно от всего этого стало Судакову. «Всего только трое суток из Москвы, а какие перемены!.. – думал он. – А люди? Что за общество? И что ждёт меня там, дальше?..» Было над чем ему призадуматься. «И всё-таки, чёрт побери, интересно. Вынесу! За плечами – молодость, здоровье, сила… а впереди – труд, учение…»
На портрет Ленина и надпись под ним обратил внимание и Теодорович. Усмехнулся, сказал:
– А знаете, я не вижу в этой надписи кощунства: преподобный Стефан Пермский был передовой человек своего времени. Здесь, на Зырянской земле, он выполнял ту же роль, что Кирилл и Мефодий среди братьев славян. Колонизатор? Да, но в те времена и в тех условиях колонизация не была равносильна грабежу. Наоборот, передовые и сильные несли зачатки грамотности и культуры отсталым…
– Врёшь, поп! Врёшь!.. – не вытерпел Ирин-Миш, до этого споривший с бывшим вице-губернатором. – Где грамотность? Не было! Стефан Пермский полтысячи годов назад крестил зырян, церкви строил, а грамотность Ленин дал, с семнадцатого года!.. Вот твоя культура!.. Церкви были, школ не было.
– Ирин-Миш! Почему вы такой грубый, с нами на «ты», а ведь мы люди…
– Ну, и я людь! Что такое? И я тоже на «ты», не обижаюсь. В Коми все «ты», не говорят «вы». А ты с богом в молитве тоже на ты говоришь. Как это, помнишь: «Яко ты еси воистину Христос сын бога Живаго». А не говоришь богу «ваше» преподобие, сиятельство, превосходительство, ваше благородие, или господин бог. Нет, не говоришь. Вот когда много вас, я говорю «вы».
– Отчесал, отчесал батьку, – засмеялся капельмейстер, – ай да Иринарх Михайлович! Так ведь вас звать в переводе на русский?
– Совсем не так. Не говори, чего не знаешь. Надо правильно звать: Ирин-Миш – и всё.
– А если по-русски? – заинтересовался Судаков.
– По-русски не выходит никак. Верно, зовут меня Миш, Михаил. Я девкин сын: отца не было. Мать-девку звали Ириной. Её имя вместо отцова спереди ставится, моё сзади говорится: Ирин-Миш. Так по коми надо. Едете к нам – учитесь говорить по-нашему. Я был в Архангельском, говорил по-вашему. Я и сказки могу по-вашему, а лучше по-нашему…
– Расскажи хоть одну для пробы, – попросил Судаков.
– Одну нечего и говорить. Таким я не говорю сказок. Своим могу…
– А ты для хозяйки. За то, что она бесплатно тебя везла.
– Это не считается. На своей земле могу бесплатно. У меня бумага есть. На лесные пожары возить бесплатно, хоть тыщу вёрст по всей Коми-Му…
– Что значит Му?
– Му значит земля. У вас земля из пяти букв, у нас из двух.
– А сказку-то всё-таки расскажи… Ну, хотя бы какую-нибудь, – настаивал Судаков.
– По коми не понять. По-русски – коротко выходит. Так быть, для этого вашего попа понятную скажу.
Ирин-Миш допил последний, примерно десятый, стакан чаю, отодвинулся от стола, попыхтел, вытер рукавом кумачовой рубахи обильный пот с лица и начал, не торопясь, сказку:
– Жил-был у нас, на Сысоле, в деревне Ванька Хитрой. Приедет в город, обойдет пивные-казёнки. Деньги везде впёред отдаст. А потом снова идет. Запьёт, закусит. Шляпа у него была. Шляпой по столу ляпнет: – «Квиты, хозяин?» – «Квиты», – говорит тот. И везде так. Ходит, пьёт, ест до отказу и везде «квиты да квиты»…
Попы все жадные. Наш жаднее всех. Увидел раз, два, три: как Ванька шляпой махнет, и готово – «квиты».
– Волшебная шляпа! – догадался поп.
– Ванька, продай шляпу!
– Купи, батюшко.
– Сколько тебе за шляпу?
– Пятьсот серебром да золотом.
– Дорого будет…
– А дорого, так не покупай. Мне такая шляпа не в тягость.
Отдал поп пятьсот рублей за шляпу – и в трактир! Жрал-жрал, еле из-за стола вылез. Раз по столу шляпой – «Квиты» говорит. А трактирщик его за полу – цоп! И говорит: «Как „квиты“? Не шути, поп. Ты одной икры на четвертной билет слопал… Гони деньги за всё. С вином вместе полста!..» Поп деньги отдал и в пивную. И там тоже, сколько ни махал шляпой, «квиты» не выходит. Обманул Ванька!.. Бежит поп к Ваньке, чтоб деньги назад забрать. А Ванька видит в окно. Лег он на лавку, говорит бабе: «Скажи попу, я скончался… Закрой меня холстиной, на грудь крест медный с божницы положи…» Не вздыхает, глаза закатил. Умер и только.
Поп приходит.
– Что с Ванькой?
– Скороспешно скончался.
Поп так озлился на Ваньку, схватил крест с груди и по лбу его как треснет! Раз, другой, да и третий.
После третьего разу Ванька сразу воскрес. Встал, трет шишку на лбу, попа благодарит:
– Спасибо, батюшка, за воскресение меня из мёртвых!.. Вот как спасибо!..
Поп опять диву дался. Таким крестом можно денежку зашибать.
– Продай, Ванька, крест!
– Купи.
– Сколько?
– Одна тысяча!
– А не дорого ли будет?
– Дорого, так не бери, святой крест не в тягость. Видишь, меня воскресил, воистину!
Поп отдал тысячу. Крест в полу завернул. Пошёл на заработки. В Вологде знатной купец умер. Поп – туда. Приходит ко вдове:
– Хошь, воскрешу покойника? Давай пять тыщ, деньги вперёд!..
– На деньги, ради бога, воскреси только.
Поп лупил-лупил покойника, всё лицо расквасил тому, а толку нет и нет.
– Экой Ванька хитрой, опять надул…
Попа в полицию. Волосы сбрили – и в тюрьму. А Ванька и теперь живёт-поживает, дураков-попов надувает. А живет Ванька у нас в деревне Кируле, где враль на врале, на Сысоле… Вся сказка!..
– Недурно! – отозвался Теодорович, – и много таких знаете?
– И этаких, и с матерными завитушками. С тысячу, пожалуй, знаю.
– Живой родник! – восхитился Афанасьев. – Скажи, Ирин-Миш: если меня ГПУ оставит на жительстве в Сыктывкаре, и я буду записывать все твои сказки и по рублю за штуку – согласен?
– Дёшево покупаешь!.. Я сказками не торговец. В обмен могу: за бутылку водки три сказки. Две длинные да одну короткую. Ты потом пропечатаешь, дороже возьмёшь.
– Дорого. Этак не дешевле Ванькиной шляпы выйдет.
– Дорого, так не бери. Мне мои сказки не в тягость…
Отогрелись путешественники в деревне Пуп и решили все вместе, не расставаясь, ехать до Сыктывкара. Скоро подошли подводы-порожняки, и снова дальше – лесами и перелесками, вырубками и подсеками, бесконечным волоком-трактом, не спеша, потянулись на восток, навстречу солнцу.
Каждая мелочь привлекала внимание Ивана Судакова, запоминалась, сохраняясь в памяти. Первые впечатления бывают отчетливы и уже неповторимы по своей непосредственной свежести.
Встречались на пути длинные, в один посад, искривленные по берегам заснеженных рек деревни. Огромные бревенчатые избы с маленькими окнами, крыши тесовые с коньками, прижатые на стыках охлупнями, покрыты без единого гвоздя.
«Наверно, так и при Иване Грозном строили», – думал Судаков.
Но что это? Кругом лес и лес, а в деревнях ни деревца. Видимо, пригляделся народу коми лес на охоте, на вырубках-заготовках, а деревни тянутся окнами к свету. Зачем заслонять свет? Без деревьев вблизи изба ветрами продувается. Дольше стоит, не гниёт от слякоти, скорей просыхает. Всё учтено. Всё определено испокон-вечным опытом. Другое дело – сады яблоневые. Но яблони не выдерживают здесь морозов. Так и стоят деревни голые, обнажённые на высоких, продувных местах, где и мельницы могут помахать крыльями при самом малом ветерке.
Здесь уже не было столь длинных пустых перегонов, как сразу от Мурашей. Деревни, села, лесные поселения заготовителей встречались всё чаще и чаще, и от этого становилось и Судакову и его спутникам как-то веселей на душе. Иногда они приворачивали в кооперативы, в скупочные заготовительные пункты – находили себе продовольствие. В хлебе, мороженой рыбе, лосятине и даже медвежатине не было им отказа – давай только деньги. А деньги у них были.
