Юрий Колесников - Особое задание
Одно обстоятельство в какой-то мере успокаивало его: все рации были целы, с ним остались оба радиста и два шифровальщика. Стало быть, связь с Москвой будет установлена, как только они выберутся из зоны блокады. Не отстал от него и верный помощник Петя Изотов, который, чувствуя долю своей вины за случившееся, теперь старался во всем поддержать Ефимова. Радовало и то, что, несмотря на переполох, Изотов успел захватить «крутилку», а помощник радиста Игорь Гороховский, казавшийся Ефимову нерасторопным да и вообще не вполне надежным, не только не оставил свою сумку с запасными батареями, но прихватил еще и чужую. На месте была и пухлая полевая сумка с шифрами и документами. С ней Ефимов не расставался. Даже ложась спать, клал ее под голову, не снимая. «Без этой «подушки», — говорил он, — голова мне ни к чему!»
К утру Ефимов остановил группу на дневку. Приказал всем тщательно замаскироваться в снегу и без его разрешения никому и никуда не отлучаться в течение всего дня.
Нападение карателей многому его научило. Он стал суровым, даже злым. Тоном, не терпящим возражений, объявил, что вновь избрал маршрут на юго-запад, в Белорусские леса.
— Кого это не устраивает, может идти на все четыре стороны, — заключил он, имея в виду, конечно, только старшего лейтенанта Васина.
Никто не произнес в ответ ни слова.
...Двое суток пробирались по глухому лесу девять партизан. Мороз, глубокий снег, тяжелая ноша и голод утомили всех до предела. На очередной дневке Ефимов и Изотов закопали последний запасной комплект с батареями для приемника, оставив лишь единственную сумку с рабочим питанием. Еще раньше все, включая Ефимова, побросали все личные вещи, а теперь даже самый выносливый из них — Петя Изотов извлек из кармана и выбросил огрызок мыла и моток ниток с иголкой. Запасных патронов ни у кого уже не было, и второй диск от автомата болтался пустой. На него нет-нет да и поглядывали: «Может, кинуть к чертовой бабушке?», но тут же спохватывались: «Все же диск. Еще может понадобиться...
Один Гороховский остался без запасных кассет к немецкому автомату. Говорил, будто потерял их в суматохе.
День прошел спокойно Солнце бросало из-за горизонта последние алые отблески на макушки деревьев, когда все проснулись.
Желудки, казалось, выворачивало наизнанку, но никто не шевельнулся, лежали плотно прижавшись друг к другу, пригрелись и никому не хотелось нарушать этот «уют». Ефимову, конечно, тоже не хотелось вставать, но команду: «Подъем!» — он все же подал. Все продолжали лежать. Пришлось подать пример, подняться. Ноги отекли, ныли ребра и особенно плечи. Подымаясь, люди косились на мешки с грузом: казалось, надень их и с места не сойдешь...
Перед тем как снова тронуться в путь, Ефимов бросил взгляд на торчавшие из голенищ валенок ложку и финку. Думалось, выброси их, сразу станет легче.
— Эх, будь что будет... Найдем жратву, найдется и хлебалка... — сказал он и, достав ложку, швырнул ее в снег. Взглянул на правую ногу, потрогал финку и решительно задвинул ее глубже в голенище. «Все же и это оружие!»
Весь остаток сил надо было собрать, чтобы выйти из окружения, сохранив рации с комплектом батарей и, конечно, «крутилку», без которой передатчик не мог работать.
— Это, Петенька, нам с тобой надо беречь как зеницу ока, — сказал Ефимов Изотову. — Без связи — конец! Не простят нам, если мы ее не сохраним... А будет связь, будет тебе дудка, будет и свисток... Понятно?
Изотов выразил свое согласие, едва заметно кивнув головой.
В начале пути то и дело оглядывались, пока не стало смеркаться. Еще не совсем стемнело, когда сквозь оголенный молодняк впереди показалась открытая местность. Думали, что это поляна, но подошли ближе и увидели изгородь, копну сена, накрытую пышной снежной шапкой, а еще дальше неясные очертания хат. Это было небольшое село, всего пятнадцать-двадцать дворов. Радостно и тревожно забились сердца партизан, словно они открыли нечто неведомое миру.
Старший лейтенант Васин, который все эти дни был угрюм и молчалив, первым изъявил желание пойти в разведку. Вызвался, как всегда, и Изотов. Молчали лишь радисты, заранее зная, что Ефимов им не разрешит.
— А не лучше, если я пойду? — предложила Лора.
Ефимов подумал: «А в самом деле, не послать ли ее? Женщина скорее расположит к себе людей».
В разведку отправились Лора и Изотов. Вскоре они вернулись и принесли хорошие вести: в селе нет ни немцев, ни полицейских. Из «властей» только староста.
— Но люди на него не в обиде, — сказал Изотов. — По хатам, говорят, ходит, только когда немцы наезжают за податью.
— Это бывает по утрам, — пояснила Лора. — И живет он вон на том конце села... — указала она куда-то в темноту.
Девять человек вошли в ту самую хату, в которой уже побывали Изотов и Лора, и сразу разомлели. Одолевала слабость, от усталости тряслись руки и ноги, хотелось, не раздеваясь, повалиться на пол и с наслаждением вдыхать теплый воздух, запахи человеческого жилья.
Бодрее всех была Лора. Эта с виду хрупкая молодая женщина в куцей шинелишке, повязанная жиденьким черным платочком поверх неуклюже нахлобученной ушанки, оказалась очень выносливой. Она нашла в себе силы подойти чуть ли не к каждому, помочь снять с плеч ношу, оружие, раздеться.
Хозяйка хаты — старушка, глядя на совсем обессилевших людей, на их изможденные, обросшие щетиной лица, сокрушенно качала головой, потом спохватилась, что-то шепнула дочери и парнишке лет восьми-девяти, и вскоре на столе появились большой круглый черный хлеб, горлач с топленым молоком да казанчик с еще неостывшей картошкой в мундире.
— Вы, мамаша, точно ждали нас, — удивился Ефимов, разрезая свежий хлеб с примесью картофеля и гречки.
— Да мы ж усёгда ждем своих, — ответила старушка и, увидев, как все жадно набросились на еду, ласково предостерегла: — Ой, хлопчики, ешьте на здоровьичко, але не много... не много, родные, ба помрете... Не бижайтесь, усё тут ваше.
Старушка вышла за чем-то из комнаты, а молодая, как бы оправдываясь, рассказала, что в соседнее село тоже ночью пришли двое из леса, накинулись на еду, а к утру померли.
— И хлопцев жалко, але и людей у том силе тож жалко... — говорила она. — А коли люди стали хоронить партизан, германы дознались, щё у силе ховались чужие. Так, змеи, спалили усё сило...
Партизаны вняли доброму совету. Сделать это было не легко, но они уже сами ощущали, что дышать стало необычно тяжело, а пища будто застряла в груди... Более половины хлеба осталось нетронутым.
Ефимов отошел в сторону и, стараясь отдышаться, начал чистить свой автомат. Обращаясь к товарищам, он сказал:
— В тепле оно отпотело, а как выйдем на мороз прихватит, может отказать... Обязательно каждый протрите свое оружие.
Лишь Гороховский не последовал примеру своего командира. Впрочем, он ничего не слышал, он спал, примостившись на полу у печи.
Ефимов расспрашивал хозяек о немцах. Оказалось, что до ближайшего села, откуда обычно они приезжают за податью, всего пять-шесть километров, что там крупный гарнизон, есть много и полицейских. Изотова интересовало, какие слухи ходят о боях гитлеровцев с партизанами. А Васин осведомился, часто ли здесь бывают полицейские и как они себя ведут.
Женщины охотно отвечали на вопросы, сетовали на тяжкую жизнь «под германом» и неизменно заключали свои речи одним и тем же пожеланием, чтобы скорее сюда пришла Красная Армия. Партизаны соскучились по людям и, выяснив все, что их интересовало, вели неторопливый задушевный разговор о чем вздумается. В хате было тепло, даже жарко, как утверждали хозяйки, рассказавшие, что печку сложил муж дочери, что он ушел в Красную Армию еще «по першей билизации». Однако гостей все еще пробирала внутренняя дрожь. Они так намерзлись за дни скитаний, что, казалось, и июльское солнце не способно отогреть их. Оттого каждый норовил плотнее прижаться к печке и, конечно, всем хотелось продлить эти блаженные минуты. Бревенчатые стены надежно ограждали их от пронизывающего ветра, трескучего мороза, глубоких сугробов; никому не хотелось думать о том, что вот-вот опять придется уйти в лес, навстречу новым и, кто знает, каким еще, тяжким испытаниям. Но Ефимов был обязан думать об этом и дал понять товарищам, что пора готовиться в путь. Когда Изотов стал будить задремавших, Гороховский забрюзжал: «Куда?.. Зачем?.. Чего спешить? Почему бы не остаться в селе на ночевку?..» Никто его не поддержал, напротив, стали попрекать и поругивать. Только Васин отмалчивался, хотя он первый должен был поддержать Ефимова.
Рассовав по карманам нарезанный хлеб и оставшиеся в казанчике картофелины, партизаны стали прощаться, благодарить за гостеприимство.
Женщины в свою очередь просили извинить их, если чем не угодили. Старушка достала еще буханку хлеба и сунула ее Лоре.
— Бери, доченька, бери. Проголодаетесь... Вас вон сколечко!..
