Касымалы Джантошев - Чабан с Хан-Тенгри
Всадники обогнали грузовик и скрылись в ущелье. Момун бросился по откосу вниз к нижнему витку дороги. Машина, тарахтя, преодолевала крутой подъем. Момун, вновь спрыгнув на дорогу, прижался к камню и ждал, когда грузовик подъедет ближе.
Вдруг вновь появилась группа пограничников на лошадях, нагнали грузовик, перегнали. Момун, обезумевший от страха, ждал, что будет дальше.
И вдруг ему стало легче. Всадники повернули в сторону лощины, заваленной снежным оползнем.
Момун облегченно вздохнул. Но успокоился он рано. Пограничники, подъехав к осыпи, разделились на две группы. Одни остановились у снежного завала, о чем-то совещаясь, другие, спешившись, стали взбираться с двумя собаками по склону к тому большому камню, где Момун прятался раньше.
Момун опять струсил — жизнь его повисла на волоске!
«Вот не везет! Где только не скитался — и не был пойман, а свою погибель, видно, найду здесь…»
Сколько он ни ломал голову, спасения, казалось, не было.
Между тем шофер, немного не доехав до камня, за которым теперь прятался Момун, остановил грузовик и не спеша стал копаться в моторе.
Момун от нетерпения перебирал ногами — дорога была каждая минута.
Внезапно снова налетел ветер — предвестник бурана, вершины гор скрывались в тумане. И Момун из своего укрытия не мог видеть пограничников — ни тех, которые сгрудились у горного сброса, ни тех, что с собаками шли по его следу.
Грузовик, ворча, тронулся с места.
Момун, отделившись от скалы, шагнул на дорогу, стараясь держаться все-таки поближе к откосу. Он поднял вверх руку с десятирублевой бумажкой — на всякий случай.
— Дорогой мой! — обратился он к шоферу, притормозившему машину. — Дорогой мой! — жалобно, со слезами в голосе повторил он. — Подвези меня! Работал я на Ак-Булуне. Дошла до меня весть, что в низовьях мой единственный сын скончался… — Момун притворился, что рыдания мешают ему продолжать.
— Несчастье может свалиться на всякого, — сочувственно сказала женщина, сидевшая в кабине с ребенком на руках.
Шофер молча кивком головы показал в сторону кузова. Момун сунул десятку шоферу и, как на крыльях, перемахнул через борт.
Машина помчалась дальше.
Шофер гнал грузовик быстро, как мог. Но не только потому, что так нужно было его неожиданному спутнику. Шофер боялся, что его в пути задержит пурга, и торопился миновать перевал, пока еще не повалил снег. Момуна эта спешка вполне устраивала. Он неотрывно глядел на дорогу, остающуюся позади. Ничего подозрительного он не замечал. Теперь уж он окончательно уверился, что его спасли духи его отца и сам аллах, вырвав его и на этот раз из рук врагов. Под шум колес Момун прочел молитву, посвящая ее светлой памяти отца и всемогущему аллаху.
Совсем стемнело.
Грузовик трясся по узкой дороге, петляющей по склону, выбрался на перевал и остановился. Фары осветили деревянный домик, увидев который Момун замер.
В окошках мерцал свет. Дверь домика резко распахнулась, и к машине подбежал рослый парень с непокрытой головой. Момуну вдруг показалось, что хитрец шофер хочет сдать его пограничникам. Перед лицом смерти страх отступил. Момун продолжал лежать в кузове на боку, сунув руку за пазуху. Он нащупал пистолет, в полутьме не спуская глаз с парня, выбежавшего из домика.
Тот приветливо заговорил с шофером:
— A-а, это ты! Только сейчас едешь? Как там внизу, сильный буран? Чего остановился?
Шофер коротко что-то ответил, открыл дверцу и сказал погромче:
— А по ту сторону перевала дороги не занесло? Здесь давно начался буран?
— Нет, вполне еще сможешь проехать…
— Пойду взгляну! — шофер выскочил из кабины, побежал вниз. Через мгновение его нельзя было рассмотреть сквозь завесу влажных крупных хлопьев.
— А это кто здесь? — Парень, встав на баллон, заглянул в кузов.
Момун замер. Он решил: если парень дотронется до него хоть пальцем — стрелять! И живым в руки не даваться!
Парень щелкнул карманным фонариком, направил его на Момуна и увидел облепленного снегом, дрожавшего от холода человека, вид которого мог вызвать только жалость. Свет фонарика отразился во влажных, дико выпученных глазах.
— Откуда едете?
— Из Оттука, — голосом, в котором дрожали слезы, еле слышно ответил Момун.
— Замерзли? Чего плачете? Из какого колхоза?
— Э-э, дорогой мой! Оставь его в покое — у него в низовье единственный сын помер, — сказала женщина из кабины.
Момун всхлипнул.
Парню без шапки, видно, стало холодно. Он спрыгнул с колеса и принялся быстро стряхивать с себя снег.
— Говорит, он с Ак-Булуна, — продолжала объяснять женщина. — Едет, бедняга, сына хоронить….
Внезапно перед машиной возникла фигура шофера.
— Только начинает заметать дорогу, — переводя дух от быстрого бега, весело сообщил он и тоже начал счищать с одежды налипший снег.
Момун только теперь сообразил, что все для него кончилось благополучно.
Шофер уверенно повел машину по дороге, змеей вьющейся по склону. Чем ниже они спускались, тем медленнее кружился снег — буря утихала. Совсем развеселившийся шофер перебрасывался шутками со своей случайной спутницей.
Была глухая ночь, когда грузовик, спустившись с Ак-Кия, рывком остановился около магазина.
— Почему мы не едем дальше? — донесся до Момуна удивленный голос женщины.
— Ужасно устал я, тетушка, — ответил шофер. — Больше суток глаз не смыкал. Ночью ехал в ту сторону, ночью же и обратно! Давай передохнем, а потом тронемся дальше.
— Да как же можно врываться среди ночи в незнакомый дом, когда хозяева спят? Немного нам осталось — скоро и кордон. У меня в доме поешь, выспишься в теплой постели, утром поедешь дальше…
Момун, свесив голову из кузова, крикнул шоферу:
— Дорогой мой брат, продержись еще немного! Еще десять рублей добавлю… Мне хоть бы до кордона доехать, дальше как-нибудь буду добираться… — Он зашмыгал носом, делая вид, что вытирает слезы.
— Эх! — шофер покачал головой, тяжело вздохнул, освободил стартер, нажал на тормоза.
Момун хотел распроститься с шофером именно в этой низине, но сейчас все изменилось! Мимо мелькали знакомые с детства места, которые он не раз с отцом и братом объехал верхом. И одно за другим стали всплывать в памяти давно забытые лица.
И неожиданно для себя Момун стал мечтать о будущем.
…Завтра он встретится с женой. Она выбежит ему навстречу такая же молодая, как до войны. Дети выросли… Все, что задумал Момун, сбывается! Поддерживаемый духами отца, он свободно бродит по родным местам… Когда-то отец верхом объезжал с ним этот край, он, Момун, облетит его со своими детьми на самолете!
Сердце Момуна переполнилось радостью.
Шофер подъезжал к ущелью Турген. Вдруг навстречу грузовику выскочил «газик», из него просигналили, чтобы машина остановилась.
Шофер, поравнявшись с «газиком», остановил свой грузовик. Из «газика» вылез молодой джигит в шубе из черной овчины.
— Откуда едете? — спросил он спокойно.
— Из сыртов.
— А откуда поточнее?
— Из большого Талды-Суу.
— Позади вас едет еще машина?
— Не знаю, по-моему — нет!
— Видел машину, стоявшую у дороги?
— Нет.
— А кто-нибудь перед тобой проезжал в эту сторону, ты не заметил?
— Не-ет! — ответил шофер, заикаясь от волнения. Он не мог понять, почему так настойчиво расспрашивает его молодой джигит.
— А что это за женщина?
— Она из этих мест, — ответил шофер за свою растерявшуюся спутницу. — Ездила к младшему брату. Он работает на базе Оттук. Теперь возвращается…
— Других людей в машине нет?
— Есть в кузове один… Спешит на похороны сына…
— В кузове никого нет! — сказал человек в черной шубе.
— Как это? — Шофер выскочил из кабины и взобрался на борт грузовика.
Он, не веря своим глазам, с растерянным видом топтался в кузове.
— Где мог сойти этот неизвестный? — спросил человек в черной шубе.
— Помереть мне на этом месте, если я его где-нибудь ссаживал! — воскликнул шофер.
* * *Момун был доволен, что до сих пор ему удалось избежать встречи с пограничниками, которые — он это видел по всему — напали на его след. Многолетний опыт подсказывал ему, что разыскивают его очень тщательно и, конечно, будут встречать со стороны Пржевальска, куда, разумеется, давным-давно сообщили о нем с границы. И еще одно Момун знал твердо: если один раз его рассказам поверили, то в следующий раз уже обязательно схватят.
Машина медленно шла вдоль реки по обледеневшей дороге. Момун тихо сполз с грузовика и бросился бежать.
В ущелье Турген ему были с детства знакомы каждый камень, каждая тропа, и здесь-то уж он мог найти место, где схорониться.
