Владимир Орлов - Истощение времени (сборник)
Букварь вдруг увидел, что Даша резко повернулась, увидел, как стали вздрагивать ее плечи. Она, наверное, плакала или пыталась сдержать слезы.
– Здесь…
«Дурак! – подумал Букварь. – Будет, будет, будет! А Кешки не будет! Это же все должен был строить Кешка! А Кешки-то уже не будет!..»
– Здесь очень густая трава. Дожди были, и вон она какая вымахала.
Плечи Даши все еще вздрагивали.
– Знаешь, – сказал Букварь, – отсюда очень легко пройти в Лесной городок. Через мост, а там пару километров. Хочешь в Лесной?
Она кивнула.
Шли медленно и долго. Шли молча. Молча стояли у дороги деревья, молча смотрели вслед двоим в две чуть ссутулившиеся спины. И вдруг шумом, звоном металла, музыкой встретили Букваря и Дашу улицы Лесного, площадь с небольшим тополевым сквером и пятаком асфальта в углу. Над пятаком ее столба, потрескивая, кричал серебряный колокол динамика. Принарядившиеся парни и девушки шуршали подошвами по серому нагретому асфальту.
– Танцы, – сказал Букварь, – а я думал, откуда музыка… Оказывается, танцы… Пойдем к ручью?
– Нет. Постоим здесь. Посмотрим.
– Посмотрим.
Букварь подумал вдруг, что слова им обоим нужны сейчас как костыли, помогающие шагать. Внутри них теснятся сейчас мысли и чувства, а слова произносятся тихие, ничего не значащие.
Ветер, западный, из-за огородов, раскачивал, трепал музыку, иногда уносил ее к ручью, словно шептал ей временами: «Тише!» Пары танцевали медленно. Букварь смотрел на длинного парня в серой кепочке с помятым козырьком. Парень почти совсем не двигал ногами, почти стоял на месте, отвернувшись от своей партнерши, курносой девчонки в платье горошком, стоял со скучным, кислым лицом, словно ему осточертели и это танго, и эта девица и он ждет не дождется, когда динамик замолкнет.
Динамик замолк, похрипел, потрещал и снова завел то же самое танго, снова длинный парень стал топтаться на асфальте с девчонкой в платье горошком.
– Пригласи меня, – сказала Даша.
– Я плохо танцую, – растерялся Букварь.
– Я тоже не очень… Ты пригласи…
Танцевали медленно, как все. Букварь держал руку на талии Даши и иногда ощущал мягкое прикосновение Дашиной косы. «А почему у них танцы во вторник?.. Ну да, здесь живут рабочие лесозавода… По вторникам им не дают электроэнергию… По вторникам у них выходной…»
– Ну вот, – улыбнулся Букварь, – а я хотел увести тебя от людей.
И тут же пришла резкая, злая мысль: «Как ты можешь, как ты смеешь улыбаться, слушать музыку, танцевать в те минуты, в те самые минуты, когда…»
– Букварь, – остановилась Даша, – пойдем к ручью. Пойдем.
Она повернулась и побежала вдруг по асфальтовому пятаку мимо танцующих пар. Букварь рванулся за ней, пролетело перед ним скучное, кислое лицо парня в серой кепочке с помятым козырьком, чьи-то удивленные глаза проводили его. Букварь выскочил на пыльную мостовую, поймал Дашин локоть…
– Подожди!
Даша перестала бежать, но шла быстро, упрямо наклонив голову, и Букварь с трудом поспевал за ней.
Мелькали деревянные домики с палисадниками, с резными наличниками и цветами у заборов. Потом улица оборвалась, уткнулась в узкий бревенчатый мост, переброшенный через ручей.
Даша остановилась. Она смотрела на двух девчонок с косичками, игравших в мяч у деревянных перил. Мяч покатился в сторону Даши, и Даша ударила его ногой.
– Тетенька, это наш! – взвизгнули косички.
– Смешные девчонки! – улыбнулась Даша.
– Смешные, – повторил Букварь.
– И косички…
– Даша! Ну что ты! Не надо, Даша… Вот, возьми мой платок… Не надо, Даша!.. Слезы, они…
Поддерживая за локоть, он отвел Дашу в сторону, к ручью, к теплым коричневым камням, усадил ее, плачущую, беспомощную, на эти камни, говорил слова, которые должны были ее успокаивать, а сам думал: «Пусть плачет, пусть не сдерживает себя, ей станет только легче. Мне бы тоже, может быть, стало легче, только я мужчина…»
Дашины плечи вздрагивали, и коса ее вздрагивала. Даша то всхлипывала тихо, словно пыталась перестать, то рыдала громко и тоскливо, и Букварь теребил нервно пальцами платок, который Даша так и не взяла. Он смотрел на быструю воду ручья, на девчонок с косичками, застывших у моста, глядевших на него и Дашу, и думал о том, что иначе и быть не могло.
Весь сегодняшний день они старались сдержать теснившиеся внутри них чувства какими-то действиями и ничего не значащими словами, и вот теперь эти чувства вырвались наружу, и стало легче. Человек напридумывал столько, лишь бы не быть естественным в проявлении своих чувств, а зачем?..
Они сидели у ручья, наверное, уже долго. Солнце запуталось в кедровых лапах, но все еще жарило. Даша вытирала глаза и щеки платком Букваря, а Букварь брал из мокрого песка мелкие плоские камешки и швырял их в бегущую воду. Ему не давала покоя одна мысль, и он решил узнать обо всем сегодня, не думая о том, будет это тактично или нет.
И все же он никак не мог задать Даше придуманный им вопрос, все швырял камешки в холодную воду и считал их прыжки.
– Даша, – сказал Букварь, – ты давно знала Кешку?
Это было совсем не то, что он хотел спросить.
– Мы дружили четвертый год…
Букварь, холодея от волнения, все-таки заставил себя сказать:
– Он любил тебя? Только честно.
– Да.
– Ты не обижайся. Для меня это очень важно… Мне казалось…
– Я знаю, что тебе казалось. Я понимаю…
Она снова заплакала, уткнулась лицом в колени. Букварь ходил около нее по мокрому песку, ругал себя за свои глупые, неуместные сейчас вопросы.
– Никто не знал Кешку, – подняла голову Даша, – никто… Да, он хвастал, врал иногда, чтобы казаться взрослым и современным, дурачился, но он никогда… Все почему-то думали о Кешке так… И никто не знал его хорошо. Он любил меня… Никаких других девчонок у него не было. Я-то знаю…
– Ты не обижайся, я и не думал никогда…
– Что вы знали о Кешке! То, как он иногда играл перед публикой? Он же был… Понимаешь?.. Вот, прочти это. Он собирался послать в «Комсомолку»…
Она сунула Букварю смятый листок, вырванный из тетради, исписанный прыгающим Кешкиным почерком. Букварь осторожно разгладил листок, стоя, читал его, никак не мог сосредоточиться, никак не мог уловить смысла простых и знакомых ему слов.
– Сколько сейчас времени? – спросила Даша.
– Уже половина пятого.
Он сказал и вдруг испугался этого «уже» и того, что оно означало.
Он тихо присел на корточки и бросил маленький плоский камень в воду…
34– Вот стаканы.
Стаканы стояли в тумбочке, тяжелые, граненые, зеленоватые, тщательно протертые кухонным полотенцем. Они съездили на Канзыбу, а теперь стояли в коричневой тумбочке в поселке Кошурниково. Стаканов было семь.
– Сколько их ставить? – спросил Спиркин. – Четыре или пять?
Виталий подумал:
– Три.
– Думаешь, Николай не придет? – спросил Букварь.
– Он уедет в Аскиз.
«Не уедет он сегодня! Не может он уехать сегодня!..»
– Поставь четыре, – сказал Букварь.
Водку разливал Виталий. Пальцы у него дрожали, водка нервно, рывками лилась в стаканы. Бутылочное горлышко глянуло в четвертый стакан и замерло, словно задумалось, словно не хотело иметь дело с этим четвертым стаканом. Потом водка забулькала.
– Вот и поминки, – сказал Спиркин.
– Мне не нравится это слово, – поморщился Виталий. – Ну ладно, за живых!
Закусывали кислым серым хлебом и выложенными на тарелку консервами тресковой печени. После второго стакана Виталий встал и начал ходить по комнате. Букварь чувствовал себя усталым, понимал, что быстро пьянеет, и мазал хлеб маслом.
– Итак, все кончено, – сказал Виталий, – присыпали землицей.
– Садись. – Спиркин постучал по столу. – Тут еще есть.
Погашенный окурок Виталий выкинул в окно, присел на стул, сидел прямой, напряженный, барабанил пальцами по столу, покрытому клеенкой.
– Никто его не знал, – заговорил Букварь, заговорил быстро, сбиваясь, окая, проглатывая окончания слов, – никто его не знал. Он наговаривал на себя… Он не был пошлым… Он любил одну Дашу. А мы не знали…
– Предположим, знали, – сказал Виталий.
«Наверное, все знали… Только ты ничего не знал, только ты. Помнишь, Зойка говорила: “Кешка – святой человек”?»
– Предположим, знали… – И потом совсем тихо сказал Виталий: – Но разве от этого Кешке сейчас легче?
Букварь отмахнулся от слов Виталия, вытащил из кармана смятый тетрадочный листок, исписанный крупными прыгающими буквами, вытащил, как вытаскивают козырной туз.
– Этого тоже никто не знал… О чем Кешка думал. Он хотел послать в «Комсомолку»…
Спиркин читал тетрадочный лист насупившись, тер нос, шевелил губами, а Виталий, прямой и напряженный, все постукивал пальцами по столу. Букварь наблюдал за ними и волновался, словно сейчас ему должны были поставить отметку на этом листке. Перед его глазами бежали торопливые и небрежные Кешкины слова с ошибками и помарками, он заново переваривал сейчас все шестнадцать Кешкиных вопросов, и ему самому хотелось отвечать на них. Вопросы были разные, стояли под пунктами, как в плане школьного сочинения.
