Евгений Воробьев - Высота
Дерябин появился на площадке к началу подъема. Возле Токмакова он очутился тотчас же по приезде начальства.
В самом начале подъема не все ладилось, и на лице Дерябина было написано: «Между нами говоря, я ведь сигнализировал. Я предупреждал. Я предвидел. Чего же теперь удивляться? Вы как хотите, дорогой товарищ Токмаков, а я всякую ответственность с себя снимаю».
Но по мере того как «свеча» благополучно подымалась, Дерябин становился все самоувереннее, и уже звучал на площадке его властный голос и можно было подумать, что именно он — душа всего дела.
— Как ты все-таки думаешь, Пантелеймоныч, кто из них прораб и кто — старший прораб? — язвительно спросил Терновой.
— А ты сам не видишь? — насупился Дымов.
— Я вижу. Но почему ты терпишь Дерябина?
— Не мною он назначен, не мне его снимать. Тем более через месяц мы все равно с ним расстанемся.
— А Дерябина вернут в главк или назначат на другую стройку? Да еще, может быть, наградят за компанию с тобой?
— Наградные листы мимо тебя не пройдут. Вот ты тогда и выскажешься.
— Я выскажусь раньше. И все же опоздаю. Потому что рабочие уже сказали свое мнение о нем.
— Ну что ж, ты парторг ЦК, тебе и карты в руки. Вот ты и сообщи мнение рабочих в министерство. — Дымов раздражался все больше. — Пользы от Дерябина мало, но и вреда он не принес.
— Это ты говоришь из упрямства. Никогда не поверю, что ты на самом деле так думаешь. — Терновой сердито постучал своей клюшкой по железной площадке лестницы. — У нас на стройках нет таких хозяйственников, которые только тем и занимаются, что ставят палки в колеса. Я знаю, Дерябин тоже не прочь прослыть новатором, только чтоб без риска. А дерзать он не станет, И другим не даст, если это связано с риском для него самого. Когда человек занимает место не по праву, он все-гда боится с него слететь.
— В физике это называется неустойчивым равновесием, — вставил Гинзбург. — Когда центр тяжести тела выше точки опоры.
— Вот именно! — подхватил Терновой. — Центр тяжести тела выше точки опоры. А Дерябин пытается всю жизнь прожить в таком положении. Он балансирует на ответственных должностях. И только мешает своим подчиненным. Не дает им развернуться. Как же ты, Пантелеймоныч, говоришь, что Дерябин нам вреда не принес?
— Если бы я снял Дерябина, в Москве решили бы, что Дымов придрался, он скандалист известный! А вот министр приедет сюда, увидит все, поговорит с монтажниками, сам Дерябина снимет. И подыщет ему другую работу.
— К Токмакову в помощники, — подсказал Терновой. — Смотри, как управляет подъемом! Разве можно его от домен отлучать? Даже не хочется думать, что такой орел позволил себе крылья обрезать.
— Я тоже убедился, что Токмаков — способный монтажник, — сказал Гинзбург. — Но ему надо сперва доучиться. Пора уже от каждого прораба требовать диплом.
Терновой недовольно посмотрел на Гинзбурга.
— А тему своей диссертации ты еще не забыл, Григорий Наумович?
— Деформация пластических тел, — мрачно ответил Гинзбург. — Когда-нибудь тебе назло напишу.
— Может, не будем ждать, пока напишешь? — ядовито спросил Терновой. — Устроим сейчас защиту, прямо здесь, на наклонном мосту. Устно нам доложишь…
— Давно пора, Григорий Наумович, диссертацию закончить, — строго сказал Дымов и поглядел исподлобья на Гинзбурга. — У людей академики главными инженерами, а на «Уралстрое», у Дымова, — без степени. Подберу оппонентов посговорчивее. Чтоб без волокиты… А где Нежданов? Как ругать нас — он тут как тут! А сегодня его нет…
— Здесь Нежданов. — Терновой показал на верхушку каупера, где восседали Нежданов и Флягин. — Даже фотографа затащил. Им оттуда виднее, чем нам. Ложа прессы!
Нежданов сидел на куполе каупера с блокнотом, низко напялив свою бурую шляпу, пропыленную всеми песками и цементом всех марок. Он мучительно работал над образом, он подбирал наиболее выразительное сравнение для своего будущего очерка о подъеме «свечи» с «подсвечниками». Название для очерка Нежданов уже нашел: «Дорога вверх».
«На что же эта бандура похожа? На ухват без ручки?.. Нет, мелковато… Гигантский?.. Не спасет. А без образа до читателя не дойдет. Зрительное представление нужно дать».
Нежданов писал, зачеркивал, снова писал и наконец, обрадованный, спросил Флягина:
— Как ты думаешь, похож этот тяжеловес на железные штаны великана? Только кривоногого, — поспешил оправдаться Нежданов, заметив испуг Флягина. — Как думаешь, пройдет?
— Вырубят в гранках, — убежденно сказал Флягин. Он тоскливо поглядел вниз: — Давай-ка лучше спустимся.
— А как же ты без облаков?
Флаг на верхушке «свечи» был неподвижен — ни дуновения ветерка, небо чистое, а Флягину совершенно необходимо хотя бы одно-единственное облачко для пятна; это облачко сообщило бы снимку ощущение высоты.
— Черт с ним, впечатаю. У меня облака в запасе есть.
Только на исходе дня Токмаков и его товарищи сошли на землю. Токмаков, как вожак, шел впереди.
Неподалеку от домны верхолазов перехватил Флягин. Он снял с Метельского новенькую спецовку и нарядил в нее Вадима. Флягин заставил того причесаться, подпоясаться поверх куртки монтажным поясом и вложил Вадиму в карманчик складной метр. Затем эта же куртка побывала на плечах Бесфамильных, еще кого-то.
Нежданов мрачно наблюдал за съемкой издали. На флягинских фотографиях всегда все улыбались. Редактор любит, чтобы все были чистенькие, аккуратненькие, прилизанные, и это очень раздражало Нежданова, который считал, что фотографировать человека на стройке следует в таком виде, в каком он работает, не гримируя его, не стесняясь капель пота и копоти на лице.
Бесфамильных надел чужую куртку поверх своей, вылезшей из-под пояса рубахи с распахнутым воротом и продекламировал, подражая Пасечнику:
— Страна должна знать своих героев!
Флягин взял Бесфамильных за массивный подбородок и повернул в профиль бесцеремонно, как куклу. Бесфамильных услышал, что куртка где-то под мышкой треснула, смутился и потому улыбка получилась вымученной. А Флягин, щелкая «лейкой», повторял свое обычное:
— Посмотрим на жизнь веселее! Одну минуточку! Улыбнемся разочек. Дайте ваше выражение! Еще разочек! Теперь рассуждайте руками. Очень хорошо! Покорно благодарю!
Как только Флягин закрыл свою «лейку» кожаным футлярчиком, лицо его, до того приторно-учтивое, сразу стало равнодушным, и он, не простившись, пошел прочь, а Нежданов присоединился к верхолазам, чтобы выспросить некоторые подробности подъема.
Сегодня на щите-календаре, в прорезном окошке между словами «осталось… дней», стояла красная цифра «31».
Тут же сбоку был прибит очередной выпуск популярного среди строителей раешника «Ведет разговор бетонщик Егор».
— «Токмаковцам», — прочел кто-то вслух.
Победно вы стоите у финала,Смогли в работе дружно приналечь,Хотя вы сил затратили немало,Но и «игра», конечно, стоит «свеч»!
— Э-эх! Так и есть! Подняли гибрид!
Токмаков узнал по голосу Медовца и обернулся.
— Подняли! — Токмаков весело показал глазами на верхушку домны. — А почему такое грустное «эх»?
Медовец еще не успел отдышаться. Он с трудом произнес:
— Подвели!
Медовец махнул ручищей и побежал к конторе, оставив в недоумении монтажников: это был первый человек, который не выразил радости по поводу их сегодняшней победы.
8
Сегодня с утра Медовец объехал подсобные предприятия, а затем, не заезжая на домну, направился в диспетчерскую.
Поскольку сам Дымов проводил столько времени на домне, он распорядился, чтобы Медовец занялся другими участками.
Медовца всегда, а особенно сегодня, волновал вопрос о цементе, который поступал с перебоями. Цемент приходилось расходовать расчетливо, чтобы нигде не остановились бетонные работы.
Дежурный диспетчер доложил, что вчера на площадку к прорабу Матюшину выгрузили цемент на его долю и на долю соседа, а Матюшин взял да и израсходовал чужой цемент.
— Поставили волка ягнят сторожить! — заорал Медовец. — Да его хлебом не корми, а только цементом, этого Матюшина. Обмен веществ в моем организме нарушаете!..
— Они же такие друзья, — оправдывался дежурный диспетчер, растерянно пожимая плечами. — Их водой не разольешь.
— Вот-вот! Когда дерутся. Когда из-за цемента ссорятся. Чуете? Алло! Вот тогда их действительно водой не разольешь!..
Затем Медовец крупно поговорил с каким-то субподрядчиком, которого называл за глаза «субчиком».
— Приказ есть приказ! — кричал Медовец. — Я на войне не был, но понимаю, что такое приказ. А не называйте это тогда приказом! Назовите — пожелание. Или — рекомендация. Или — совет. Два паровоза я вам пришлю. Алло! Чуете? И начните немедленно погрузку. Рабочих? Да вы что, смеетесь? Три транспортера у него — и еще рабочих! Может, вам еще поясок для брюк прислать?..
