Подготовительная тетрадь - Руслан Тимофеевич Киреев
Бред! Не может Свечкин написать такого. Он слишком… Что слишком, спрашиваю я себя, и мечусь, и напоминаю сам себе Иванцова-Ванько, и не отваживаюсь продолжить свою мысль, потому что если продолжить ее, то получится бред еще больший. Получится: Свечкин слишком мал и слишком розовощек для того, чтобы вписать в свою тетрадь такой параграф. Его семейный удел — печь пироги с капустой. Но тогда почему он не снял в ту ночь галстука? И не сняв, хоть бы словом упрекнул явившуюся ровно в полночь супругу — возбужденную, благоухающую чужими запахами, лепечущую в свое оправдание — и даже не в оправдание, потому что Свечкин ни в чем не обвинял ее, а в качестве объяснения — совершенный вздор?
15
А со мной? Вы думаете, со мной она обращалась иначе? Как бы не так! Свечкин отсутствовал, но ей ничего не стоило явиться домой не в семь, а в половине, вернее, двадцать две минуты десятого (вот каким я стал мелочным!) и барабанить ко мне в дверь, взывая к моему рассудку. Я, видите ли, сумасшедший, я воображаю себе бог знает что, а она была на объекте — в комиссии, которая что-то там принимала. Я посылал ее к черту. Не ее, а себя презирал я — ополоумевшего неврастеника и размазню, сравниться с которым мог разве что мой друг Ян Калиновский. Ни одна женщина не вытворяла со мной подобного.
Головокружение, полет — все было, но довольно скоро я обнаруживал, что моя подруга перестает вдруг меняться во времени, и тогда наступало приземление. Я говорил о классике Гончарове и своей спорадичности, а в ответ слышал: «Какая же ты сволочь, Карманов!»
Пробил час! Отлились кошке мышкины слезки. Оглушительный хохот стоял вокруг, когда я плюхался на колени перед телефоном, умоляя:
— Только не клади трубку! Слышишь, не клади трубку.
— Не кладу, — отвечала она спокойно. Спокойно!
— Почему ты молчишь?
— Я? — удивлялась она. — Но я же сказала…
— Что ты сказала?
— Что сегодня я ночую здесь. Я обещала Анюте. — Она понижала голос, давая понять, что не одна, что рядом или в соседней комнате подполковник, которого я готов был произвести ради нее хоть в маршалы.
В конце концов я вымолил отсрочку. Она пообещала выйти на полчаса и выслушать то, что я должен был сказать ей срочно — сегодня, сейчас! — и что почему-то нельзя было говорить по телефону. На ходу надевая плащ, я выскочил из дому.
Хохот, говорю я, стоял вокруг, когда я через весь город мчался по лужам и мокрой листве к своей красавице, чтобы сказать ей неизвестно что. Это смеялись мои бывшие подруги, которых я в разное время приглашал прокатиться вокруг света на фрегате «Паллада».
Во всех версиях «Севильского озорника» герой в конце концов терпит наказание, но давайте разберемся: за что? Его ли вина, что сегодня ему нравится Шарлотта, а завтра — Матюрина? Не его. Но надо же, черт побери, держать себя в руках! Он обескураживающе искренен, Дон Жуан, но он необуздан — так пусть же поплатится за это! И он платится, но что ему наказание, которое вслед за безымянным автором легенды обрушивают на своего героя все классики! Подумаешь, провалиться в тартарары! Вы заметили, что ни один из Дон Жуанов не раскаивается перед смертью, а кое-кто, будучи уже одной ногой там, произносит из последних сил: «Дона Анна…»
Это не наказание. Вот пусть он окажется в шкуре женщины, которую некогда отверг с улыбкой и милой небрежностью. А еще лучше, если какая-нибудь из красоток наставит ему рога. А? Давайте, девочки, покажите насмешнику, где раки зимуют. Вытащите его из дому и пусть, как козел, скачет по лужам, обмирая от счастья, что сейчас увидит ее.
На ней была плащ-палатка, длинная и без рукавов, она придерживала ее изнутри. Заурядная плащ-палатка, сохранившаяся у ее отца-подполковника, которого я произвел в генералиссимусы, с невесть каких времен. Но послушайте, какой шквал чувств, мыслей, оттенков и полутонов породило во мне это случайное одеяние, шедшее ей необыкновенно.
С этого и начнем. Оно шло ей, и у меня пересохло в горле, когда я увидел у освещенной аптечной витрины ее неподвижную и такую вдруг высокую фигуру без рук. И эта женщина ждет меня, она вышла специально ко мне, она будет что-то говорить мне и слушать меня… Это мне она улыбается бледным лицом! Ни одной живой души вокруг — значит, мне. Ради меня она надела необыкновенный наряд, который элегантнее самых прославленных изделий Новоромановской фабрики.
Но почему она оказалась тут раньше, чем мы условились? Ведь даже поймай я такси, я добирался бы сюда не менее получаса. Мельком взглянул я на часы. Всего двадцать минут минуло после наших драматических телефонных переговоров, и то, что я уже здесь, навсегда останется еще одной неразгаданной тайной природы. Тем не менее она стоит и ждет меня в своем длиннополом балахоне, и мимо, разумеется, не пройдет равнодушно ни один мужчина. Так вот почему она вышла раньше! Вот почему нацепила эту безобразную хламиду… Словом, вместо приветствия я подозрительно осведомился, давно ли она изволит пребывать тут. И где ее коричневое пальто.
— Какое коричневое пальто? — удивилась она смешливо и, кажется, ласково, но последнему я не смел поверить. Мне требовалось знать, куда дела она свое коричневое пальто, а она весело клялась, что у нее сроду не было коричневого пальто, она
