Правила бегства - Олег Михайлович Куваев

Нет, это точно, что в Рулеве что-то сменилось. Мы выпили. Рулев посмотрел на меня.

— Ну вот, и ты поддавать начал, — сказал он. — И ты, филолог.

— Историк я, — с набитым рыбой ртом сказал я. — Историк.

Рыба была объедение. Она таяла.

— Да, — сказал Рулев. — Да.

— Вертолетчики просили сети поставить. А снимут они сами. Завтра.

— Вертолетчики здесь — люди. Без них мне было бы вовсе тоскливо.

— Один, что ли?

— Зачем? Радист у меня.

— Хороший парень?

— Шпиц. Ты его знаешь.

— Как он сюда попал?

— Как я. Прилепился ко мне, как листочек к асфальту. Теперь вот буду один.

— Почему?

— А он с тобой полетит. В техникум хочу определить парня. Знаешь, радист, конечно, профессия. Но без диплома в наши-то времена. А так… дипломированный техник. Везде и всюду… В любой дыре государства полный почет.

— А сам-то он?

— А что я скажу, то он и сделает, — убежденно ответил Рулев. — Пойдем сети поставим. Ребята просили — надо сделать.

Мы прошли на берег озера. Был солнечный день. У противоположного берега в воде отражались сопки. Вода была настолько синей, что казалось, ею можно заправлять авторучки.

На берегу лежала перевернутая дюралька. Рядом, накрытый куском брезента, лежал мотор.

Рулев спихнул лодку, бросил на дно сети.

— Мотор нам ни к чему, — сказал он. — Поставим недалеко.

Он сел за весла. Я знал, что у дюральки очень неудобные для гребли весла. Я много чего узнал в бытность на рыбалке у Мельпомена. Но Рулев греб хорошо, умело. Мы двигались вдоль каменного, выглаженного водой и ветрами обрыва. Изба перевалбазы исчезла, а впереди радостно зажелтела полоска песка.

Рулев приткнул лодку и вышел.

— Давай сети, — сказал он. — Помогай. Мы стали растягивать сети по песку.

— Я сети всегда здесь набираю. Возле дома нельзя — щепки, мусор. В тундре тоже нельзя — травинки разные лезут. А здесь у меня все щепочки, все камушки убраны. Бритый у меня этот песочек, ухожен, как английский газон.

Разговаривая, Рулев ловко набирал сеть — поплавок к поплавку, грузило к грузилу. Теперь останется лишь концевая веревочка, за которую привязать якорь, потом греби, и сеть сама пойдет в воду.

Я сидел на веслах. Рулев следил, как ложится сеть. Ровная нитка поплавков вытягивалась за кормой лодки.

— Правым, правым больше прихватывай, — тихо сказал Рулев. И вдруг меня пронзила сверкающая, как лезвие, мысль: «Убегая, остановись». Может быть, она пришла сейчас, а может, когда я сидел рядом с псом на берегу нешумного полярного моря. А может, еще раньше, гораздо раньше.

Потом Рулев вынимал из печи формы с хлебом, и избу заполнил крепкий и ясный запах.

— Долго ты будешь здесь прятаться? — спросил я. «Убегая, остановись».

— Пока не сделаю анализа прошлых ошибок, — ответил Рулев. Он вытер залитое потом лицо и швырнул полотенце в угол. — Еще сухариков надо насушить. Два пастуха у меня сухарики любят.

Рулев принес из сеней пару черствых буханок и принялся резать их на кубики длинным рыбацким ножом.

— Ты Шпица с собой заберешь? — спросил Рулев. — Помочь ему надо.

— Я ему ключ от квартиры дам. Меня туда возвращаться как-то не тянет.

В сенях затопали шаги. Видимо, Рулев услыхал его гораздо раньше меня, еще на подходе.

Пришел Шпиц, и я увидел пример поглощения личности. Он смотрел в рот Рулеву, разговаривал как Рулев и сидел за столом как Рулев.

На другой день прилетел вертолет, и я отдал Шпицу ключи от своей московской квартиры.

Приложения

П р и л о ж е н и е  № 1

С. Рулев.

ПРЕЗРИТЕЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК

рассказ

— Все люди — соседи, — сказал он мне. — Все!

— А если я поставлю глухой забор?

— Мальчишки прокрутят в нем дырки. А также в заборах выпадают сучки. Нету глухих заборов. — Я видел, что он смеется надо мной, жалеет мою глупость, глухоту. Я ушел.

Была осень. Березы уже потеряли листья и стояли под дождем, как голые дети. Я их любил. И дождик я тоже любил. В упоенном сим состоянии я сразу за калиткой впоролся в лужу, залил доверху свои драные башмаки. Черт с ним. Мне нравилась эта лужа и то, что ботинки у меня драные. Мне было тридцать пять лет, и я открыл, что до сих пор жил ложными ценностями и устремлениями. Я хотел возвысить и утвердить себя. Зачем и над кем? Мое появление на свет случайно — это счастливый выигрыш, что где-то когда-то был нужный вечер и моя бабка познакомилась с моим дедом. И все люди — мои собратья по случайным явлениям. Жизнь есть совпадение счастливых и несчастных случаев, и мы все соседи-пловцы в потоке времени. Мы стартовали в едином заплыве, и финиш у нас одинаков. Брат-пловец разве не поможет брату-пловцу?

В тот осенний день тридцати пяти лет от роду я полюбил людей… И река времени приняла меня и закружила.

Примечание. Все строки, кроме приведенных здесь, густо зачеркнуты жирным фломастером.

П р и л о ж е н и е  № 2

ГЛАВА, НЕ ДОПИСАННАЯ ВОЗМИЩЕВЫМ

1

Когда плывешь вниз по Реке в низовьях ее, то каждый раз, пусть это и повторялось уже многократно, поражают желтые песчаные обрывы и лиственнички, которые бессильно торчат на них. Они не растут прямо, каждая перекособочилась по-своему, а некоторые уже подмыты, уже склонились над этим обрывом, и на будущий год их снесет шалая вода паводка, и их вынесет в Северный Ледовитый океан. Моросит ледяной июльский дождичек, стучит дизельный движок катера, проползают слева заросшие буйным тальником острова, и еще дальше зеленеет смутно низменный левый берег — Низина по-здешнему. Но ты все равно видишь лишь правый, обрывистый и эти лиственнички, которые как бы хотят убежать от обрыва. Правый берег по-здешнему называется Камень. Но и на Низине и на Камне все те же лиственнички, которые как бы бегут на север из тесноты тайги, а с севера в них неумолимо вгрызается тундра, и потому я до сих пор не могу спокойно смотреть на эти деревья, которые зажаты между тайгой и тундрой, мечутся, и каждое дерево здесь находит свой индивидуальный способ выжить. Нет среди них похожих, каждое искривилось, перекособочилось, стоит само по себе.

Один из поселков Реки так и называется — грустно и поэтически — Край Леса. Дальше уже все тундра, «сендуха», со своими законами, природы и людских обычаев, а еще дальше Северный Ледовитый, который уже тоже сам по себе.

Пока ты думаешь все это, сзади неслышно подойдет моторист. Кто-нибудь из Шкулевых, Никулиных или Гавриных — здешних фамилий поречан, чьи предки триста лет назад прорвались сюда через фантастические просторы Сибири. На