Николай Плевако - Полнолуние
Глупо, конечно, предполагать, что до Елены в колхозе никто не брал в руки карандаш, не считал, не прикидывал, не делал выводов, но мало было охотников до переустройств.
Елена поймала себя на том, что, рассуждая таким образом, видит перед собой Ивана Дмитриевича Глаголина, мысленно объясняет ему свои сомнения и как бы ждет его поддержки. Она никогда с ним не встречалась, но хорошо знала по книгам, статьям, выступлениям. Казалось, делай так, как советует Глаголин, и дело быстро двинется вперед.
Елена достала чистый лист бумаги, придвинула ближе чернильницу, собралась с мыслями, как дверь вдруг распахнулась и в кабинет вошел тракторист Пантелеев, видно, прямо с поля, перепачканный землей и машинным маслом.
— Как быть, Елена Павловна?
— Что такое?
— Позарез надо в город.
— Кто же зябь будет пахать? Зима не за горами.
— Я тоже зимы боюсь. Хата стоит недостроенная. Гвоздей нужно с пудик.
— С гвоздями трудно в колхозе. Но бригадир говорил мне о вас, я выделю этот пудик, как только получим гвозди на складе. Идите работайте. В такое время трактор нельзя оставлять даже на час!
— Надоело мне ждать, Елена Павловна. С весны в сарае целой семьей живем. Терпения уже нету. Жена загрызла. Ты, говорит, один такой дурак, в поле да в поле, из работы не вылазишь.
— Сказала же — лично займусь гвоздями.
— День еще подожду, Елена Павловна, больше невмоготу. Освобождайте от работы.
Елена снова взялась за ручку и бумагу, а когда подняла голову, напротив нее уже сидели две женщины и протягивали через стол ладони — натруженные, иссеченные морщинами, не женские, мужские ладони:
— Видите, Елена Павловна.
— Вижу, не белоручки.
— Всю жизнь полы глиной мажем. Надоело. Хотим досками застелить.
— Где же я вам досок возьму, бабоньки? В колхозе коровник и птичник без стропил стоят.
— Отнимаются у нас руки, Елена Павловна. Мы ведь не тунеядцы, честно в колхозе работаем. По двадцать коров в день выдаиваем. Пожалейте наши руки.
А после женщин ворвались двое шумливых мастеровых и забегали плутоватыми глазами.
— Строители мы. По договору у вас.
— Крышу мы должны крыть на клубе.
— Вот, значит, теперь мы хотим спросить: крыть или не крыть?
— Конечно, крыть. И как можно быстрее: лето на исходе.
— А как насчет деньжонок?
— Каких деньжонок?
— Сотенку хотя бы, председатель. Для задора!
Мастеровые стояли посреди комнаты в развязных позах, нагловатые, уверенные, что свое получат. «Кому пришло в голову взять на работу шабашников?» — подумала Елена, но сказала доброжелательно, все-таки строители позарез нужный народ:
— Обратитесь к бухгалтеру. Как у вас там в договоре записано, она в курсе дела.
Мастеровые покосились на дверь, куда тотчас при их появлении ушла бухгалтер, и остались на месте.
— Ты бы сама походатайствовала, председатель.
Елена знала, что ей придется нелегко, но многого, очень многого не предвидела. Колхоз строил, и колхозники чуть ли не через двор закладывали дома, не саманные, не под камышом, как в первые годы после войны, а каменные, под шифером, под черепицей… Какая-то строительная горячка охватила народ: шифер, лес, гвозди, цемент — нарасхват.
Вон их сколько поднялось — веселых, покрашенных синькой или охрой, с витиеватыми резными карнизами и крылечками. А на одном доме по фронтону друг другу навстречу плывут белые лебеди; даже на ящике для писем намалеван голубь с конвертом в клюве. «Ну и пусть люди строят, украшают свое жилье, — думала Елена, — ведь из поколения в поколение ютились в земляных хатах с подслеповатыми оконцами, в кровь разбивали лбы о низкие притолоки…» Нелегко дались эти новые дома. После работы в колхозе, не передохнув, засучивали рукава, подкатывали штаны, месили глину, рыли ямы, клали фундамент, набивали шлакоблоком стены и падали в кровати от усталости как подкошенные. Нет, не манна сыплется с неба в крестьянский двор. Елена хорошо понимала и тракториста Пантелеева, и женщин-доярок с мужскими натруженными руками, но как всех оделить, как не обидеть?
— Елена Павловна, будем сегодня ехать или нет?
На пороге стоял шофер Захар с кнутом, похлестывая им по сапогу. Старая колхозная «Волга» до сих пор была на капитальном ремонте, и Елена ездила то на грузовой машине, то на линейке.
— Обязательно! Вот только бумаги подпишу, — сказала она и, кивая мастеровым на дверь в бухгалтерию, туда, мол, туда идите, прямо с крыльца прыгнула на линейку, легко качнувшуюся на рессорах.
— А производственный план? — крикнула бухгалтер в форточку.
— Потом. Пусть у меня побудет.
— В третью? — спросил Захар, натягивая вожжи.
— Давай в третью.
3
Легкую линейку кренило набок, того и гляди очутишься в кювете. Комок грязи из-под лошадиных копыт ляпнул Елене прямо в переносицу, и вскоре еще два комка угодили в лицо. Застоявшаяся лошадь, понукаемая Захаром, бежала грузной рысцой, громко екая селезенкой.
— Но! Но! — покрикивал Захар, вздергивая вожжами. — Не лошадь, а реактивный самолет.
Обернулся к председателю, с усмешкой спросил:
— А на МУ-2 не приходилось ездить, Елена Павловна?
— Это еще что за транспорт?
— Коровья упряжка. В войну, говорят, была самая распространенная, да и я прихватил. Наша гнедая чуток резвее МУ-2. Но! Но! — Захар со свистом покрутил кнут над лошадиной спиной.
За выгоном начиналась пожелтевшая плоская степь с дальним курганом, торчавшим на ней, как пуп. С этого кургана был виден другой, а с того — третий, и говорили, что когда-то кочевники наставили их для передачи сигналов в случае нападения противника, зажигая на вершинах костры… Как далеко забралась Елена, в небольшой, никому не известный хуторок, в полудикие края, где еще неуловимыми стадами проносятся вдали сайгаки, на телеграфных столбах немыми стражниками маячат орлы, а за курганами, чудилось, до сих пор в шатровых кибитках колесят степями кочевники. И странно было представить шумную городскую улицу, витрины магазинов, разодетых прохожих, среди которых можно встретить знакомых. Теперь та жизнь представлялась далекой, недоступной. Но Елена не жалела о прошлом. Ей казалось, что все ее поступки многозначительны, что кто-то следит за каждым ее шагом и когда-то, может быть даже после ее смерти, заинтересуется жизнью скромной честной девушки, которая так много сделала для своей страны.
Кто живет для вещей,Теряет все с последним вздохом.А кто всем сердцем к людям,С ними останется и после смерти,—
вспомнила она свою давнишнюю тетрадную запись. Она постоянно испытывала какие-нибудь трудности, настоящая жизнь рисовалась где-то впереди, и она не могла понять, почему старики считали юность самой счастливой порой жизни. Худая, с обострившимися чертами лица, она стала похожа на строгую учительницу. Но дома глаза ее снова становились по-детски наивными, чуть растерянными, удивленно смотревшими на жизнь и чего-то ждавшими от нее. Пожалуй, Елена чаще была снисходительна к людским слабостям, чем строга.
Одетая в порыжевшую тужурку и сапоги, она широко, по-мужски шагала по полям, уже не студентка и даже не «специалист», а председатель. Совсем недавно ее звали в хуторе просто Ленка, а сейчас уважительно Елена Павловна. И это тоже было непривычно. Учтивость коробила Елену, она подозревала неискренность и угодливость. Казалось, вот-вот она избавится от неуверенности, но все мерещилось: ошибется, сделает какую-нибудь непоправимую глупость, и люди изменят о ней мнение. Только проснется, и уже об этом думает, уже беспокоится. Недавно ей пришлось пережить самое неприятное, что она могла себе представить. Это случилось с неделю назад, когда она вместе с Сашей Цымбалом ездила на станцию за известкой для нейтрализации солончаков, которыми не были обижены здешние степи. (То там, то сям белели на полях плешины выступившей на поверхность соли, на них ничего не росло.)
— С какой кучи брать? С этой, что ли? — спросил Саша, стоя на железнодорожной платформе перед белой сыпучей горой. Рядом была такая же.
«Где известь, где суперфосфат?» — Елена вдруг поняла, как может невзначай опростоволоситься перед Сашей. От одной этой мысли сделалось жарко. Ей даже почудилось, что Саша ехидно улыбнулся, и, делая вид, что ни на секунду не усомнилась, она кивнула головой и как можно строже сказала:
— Бери с этой. Не забудь — две тонны на гектар. А мне еще идти в райком.
По дороге она подумала, что надо было, не стыдясь, взять щепотку, плюнуть: если зашипит, то известка. Как это она сразу не сообразила! Вот будет дело, если ошиблась… Елена вдруг представила, как вместо известки по полю рассыпали суперфосфат, как это обнаружил бригадир и возмутился, как заухмылялись колхозники, а Саша сказал: «Ну что это за председатель, смех да грех!» Елена хотела уже вернуться на станцию, но встретила работника райкома, к которому шла. За день так и не выбрала времени. И как же она была рада, когда узнала, что все обошлось благополучно.
