Евгений Белянкин - Генерал коммуны
Механизаторы с Остроуховым не спорили…
— Вот что власть-то делает. Работал рядовым механиком — человек был, — и Тимоха Маркелов сплюнул в сердцах.
Но Остроухов мало примечал тех, кто им был недоволен.
— Работу спрашиваю, — говорил он Чернышеву, — а это, ясное дело, не каждому нравится.
И Чернышев с ним соглашался.
К Хорьке Остроухова все еще тянуло, особенно когда он был под хмельком. Вино не заглушало поселившуюся в душе тревогу, и он пытался как-то заглушить свой страх перед неизвестностью.
«Жизнь… Я ее по-пластунски, вдоль и поперек, а она меня… за горло. Разве это справедливо? Но меня просто так не возьмешь!» И верилось ему, что если он выбьется в начальство, то нипочем ему тогда будет и Любашкин…
Он вспомнил, как в МТС временно замещал заведующего мастерской и как сумел четко наладить ремонт машин. Внимательно тогда приглядывался к нему зональный начальник управления Волнов и однажды сказал ему:
— Хотим организовать межэмтээсовскую мастерскую. И поставим тебя во главе ее. Твоя кандидатура самая подходящая.
«И — на, все лопнуло. Как мыльный пузырь. Если бы не уход Староверова, так бы и волочил жизнь рядовым механиком в колхозе, в какой-то задрипанной Александровке. А с места главного механика легче прыжок сделать. Но куда? ПТС — хороший прыжок, да тоже… Не везет тебе, Ленька! Чернышев вроде свой — помог бы. И Волнов — тоже, поди, не забыл. В крайнем случае напомню. А чем напомнить?»
И стало обидно. Выработка на трактор в области по-прежнему низкая. У нас в колхозе лишь чуть повыше… А вот у варваринцев совсем никудышняя.
Остроухов продолжал жить идеей о ПТС. Прикидывал в уме цифры, чертил графики выработки на трактор. Сравнивал кривые. И вдруг хлопнул себя по лбу:
«А ведь это будет ново. Ну и никудышняя голова у тебя, Ленька! Ведь все это мог придумать куда раньше… И пошла бы слава о тебе по округе!»
Прилив новых сил чувствовал Остроухов. «Нет, голубчики, Ленька еще удивит вас, Ленька еще ухватит за бороду господа бога!»
Удивлялись и в правлении, и в бухгалтерии. За все годы Остроухов поднял журналы выработок, на каждый трактор ведомости работ требовал и все что-то подсчитывал.
— Для чего тебе все это? — спросила как-то его Клавдия Мартьянова, вынимая из шкафов запыленные папки.
— Эх, Клавка, у меня своя арифметика. Жизнь-то сейчас все на научной основе строят, а мы что, хуже других?
65
Погода наладилась, конечно, в погоде причина, — размышлял Волнов, когда узнал, что александровцы за неделю даже перекрыли свои обязательства. Но настроение было испорчено. И еще неприятность — позвонил в обком Синягину, а ему вежливо ответили, что Синягин больше в сельхозотделе не работает. Волнов не знал, что делать — положить трубку или спросить все же, куда ушел Синягин. Набрался храбрости, спросил. На другую работу, ответили ему. А кто вместо него? Кириллов? Да, назначен был Кириллов — тот самый инструктор, который не согласился с ним… Вот уж не ожидал, что тот самый инструктор станет завсельхозотделом!
Секретарша принесла свежую сводку. Поблагодарив ее, Волнов, поджав тонкие губы, продолжал тихонечко выстукивать пальцами по столу.
«Неужто все в погоде? Что я людей, что ль, не знаю? Ведь знаю как облупленных…»
Уход Синягина беспокоил.
«Значит, «ушли». На другую работу…»
Позвонили из области. Слушая, что говорят в трубку, он злился:
— Я ни при чем. Все идет хорошо. А моей заслуги здесь и нет…
Появилась секретарша.
— Вы будете, Петр Степанович, на заседании райисполкома?
— Не буду, — ответил холодно Волнов; секретарша его раздражала, — я сейчас уезжаю в Александровку.
— В подшефный, — улыбнулась секретарша.
— В подшефный, — кивнул Волнов.
— Хорошие вести по району, все рады…
— Да-да, — сказал Волнов и отвернулся.
«Хорошие вести по району, все рады…» Ведь и он должен радоваться, и ему выпадет от этого, если хорошенько разобраться. Хороший район — хороший работник… А Синягин, значит, «приказал долго работать».
Подписав еще кое-какие бумаги, Волнов выехал в александровский колхоз. Разговорчивый в дороге, он сегодня был не в меру сосредоточен и при каждой встряске машины делал замечания шоферу.
Сильный южный ветер быстро сушил пшеницу, раскачивая ее из стороны в сторону. Ветер, конечно, был обманчив — он мог нагнать и дождик.
Дорога к стану пошла мягкая, накатанная. Остановились у домика трактористов Волнов вылез из машины, откинул плащ и, расслабив галстук, расстегнул ворот рубашки.
Подошел Остроухов, пожелтевший, будто при язвенной болезни, с прокуренными зубами, он на этот раз показался Волнову жалким и неприятным. С брезгливым чувством Петр Степанович подал ему руку.
— Держимся, — сказал Остроухов, — все комбайны на ходу. Благодаря правильно поставленному уходу…
Остроухов со своими правильно поставленными техуходами сейчас бесил Волнова.
— Где председатель?
— Здесь был, да, как говорится, ищи ветра в поле.
— А Русаков?
— Слыхал, что приболел, но я видел его в поле у комбайна Шелеста. Чего мотается? Больной — лежи дома. А он — пыль в глаза пускает.
Да, все, что говорил Остроухов, Волнов слушал со скукой. Даже насчет ПТС… Механик же верил, что с организацией ПТС его ждет удача, Волнов поставит его директором, и он с размахом поведет дело, себя покажет. Петр Степанович о ПТС и вспоминать не хотел.
— Не желает пока что начальство, товарищ Остроухов, не желает.
— Бюрократизм! — жарко отозвался Остроухов. — Передовое зажимают! Писать следует куда надо!
— Вот ты и напиши, — с насмешкой посоветовал Волнов, — Ты человек рабочий, возьми и напиши.
— А вы поможете, товарищ Волнов?
— Нет, меня ты пока не трогай. Я лицо официальное. Сам понимаешь.
— Да-а, — протянул Остроухов. — А у меня еще идейка есть… — Он приблизил свое лицо к лицу Волнова и так обдал его перегаром, что Петр Степанович отшатнулся.
— Что вы? — удивился механик.
— Сейчас мне некогда! — отнекивался Петр Степанович и даже замахал руками. — Потом, потом! — Увидев, что к стану подходит Чернышев, он бросился ему навстречу.
— Странно, — пробормотал механик, — будто пчела его ужалила.
66
Вышла с морозным рассветом Хорька из дому, да глядь — навстречу шагает парень, что-то знакомое в нем. На плече суковатая палка, а на палке модная сумочка «авиа». Признав Никифора Отраду, Хорька опешила.
— Здравствуй, Никифор, — молвила мягким вкрадчивым голосом. — Ох, как дома будут рады твоему возвращению… Небось заждались.
Никифор поздоровался и прошагал мимо, мелко постукивая подкованными сапогами по мерзлой земле. Постояла-постояла Хорька да тоже не спеша направилась своей дорогой, на курятник. Запахнула потуже шерстяной платок — с выгона ледяной ветер полоснул, обжег лицо и руки. «Сдуру Никифор из села подался — как ни ходил, как ни колесил, а родного порога не обошел».
В доме у Мартьяновых неприятность. Пришел Валерка с улицы, прямо при Марье Русаковой и бухнул:
— Никифор-то горбатый явился, как пятиалтынный. На улице поговаривают, что, мол, Клавка наша еще пожалеет…
Закрыв лицо руками, Клавдия выбежала в спальню. Мать укоризненно покачала головой, но при гостье ругать не стала; отец, разморенный от чая, сиплым голосом прикрикнул:
— Дубина до потолка, а ума не вынес.
— А что я плохого сказал?
— Да плохого — ничего, да и умного — тоже, — Егор Егорыч отодвинул от себя блюдце и, кряхтя, пошел в горницу.
А мать к Валерке:
— Сынок, зазря обидел Клавку-то. Она в тебе души не чает, а ты ее… иди, попроси прощения.
Пошел. Стоял в дверях спальни.
— Клава, прости меня. Я же не хотел тебя обидеть, ведь я что слышал, то и передал. И чего здесь обидного?
У самого на глазах слезы.
— Хочешь, я за тебя с самой высокой кручи прыгну…
* * *Не успела Марья прийти домой, выпалила:
— Явился, знать, Никифор. У Мартьяновых узнала. И чего люди зря языки чешут, не пойму никак…
И она рассказала, что произошло у Мартьяновых. Надя с улыбкой заметила:
— Какая ему пара Клава: она видная.
— Все мы видные, пока в бабах не бывали. Где Сергей-то?
— Сегодня партсобрание, мама. Разве Сережа вам не говорил?
— Говорил, да запамятовала. Да только я его не раз просила — откажись, Сережа, от секретарства. Неужель причину нельзя найти? Для себя тоже надо пожить. Жена молодая, прежде времени завянет, дитя есть — в эти годы его проглядишь, отцовства своего не запомнишь.
Надя слушала, но помалкивала.
— Что молчишь-то? Опять выберут! Могла бы и свое женское слово сказать.
— Разве в этаком деле мое слово нужно, мама!
67