Александр Бартэн - Всегда тринадцать

— Я бы, Александр Афанасьевич, сначала на воскресном утреннике поглядел.

— Товарищи говорят, что Жариков уже выступал, и с успехом. Как же не поддержать инициативу?

— Я, Александр Афанасьевич, никогда против молодых не шел, — с достоинством возразил Петряков. — И против Жарикова ничего не имею. Тем более в репризах с Васютиным он вполне на месте. Однако одно дело опытному артисту подыгрывать, а другое. Как хотите, а я поспешности не люблю. Считаю, что начинающему полагается быть куда скромней!

Действительно, цирковая жизнь Евгения Жарикова была недолгой. Она началась в тот день, когда, собрав дворовых ребят, Женька Жариков — самый среди них непоседливый — предложил готовить цирковое представление. Ребята согласились. Истово тренируясь, ходили в синяках и ссадинах. Но до премьеры дело не дошло: возникли другие увлечения, и труппа распалась. А вот Жариков цирку не изменил. Он по-прежнему вертелся вокруг да около, завязывал с артистами знакомства, готов был исполнить любое их поручение, только бы лишний раз проникнуть в закулисный манящий мир. Год спустя записался одновременно в два акробатических кружка — при районном Доме культуры и при Дворце пионеров. Здесь и услыхал впервые о Цирковом училище. Еще через год поступил в него.

В приемной комиссии голоса разделились. Кое-кого смутила внешность Жарикова: жердь, на голове солома, а нос-то — нос похлеще, чем у Буратино. Других, напротив, подкупило это. «Позвольте, — возражали они. — Где сказано, что на манеже место одним красавчикам? Все данные к тому, чтобы пробовал себя в эксцентрике. К тому же подготовлен неплохо!» И Жариков начал студенческую жизнь.

Пожилая артистка, преподававшая в училище, как-то заметила в перерыве между занятиями остроносого, лихо жонглирующего юношу (не беда, что булавы часто у него валились!) и спросила:

— На каком ты курсе? Смотри-ка, новенький, а подаешь надежды. Отец кто?

— Повар.

— Комический повар, жонглер, — понимающе кивнула артистка.

Спустя некоторое время, забыв свой беглый разговор, она опять приметила юношу, на этот раз выжимающего стойку.

— Пряменько держишься. Верно, из цирковой семьи. Мама кто?

— Портниха.

— Ага! В самом цирке или в постановочной студии? Привыкшая к стародавним временам, когда цирковое искусство из поколения в поколение произрастало внутри семьи, артистка мысли не допускала, что родители Жарикова могут быть далеки от цирка. Между тем это было именно так: отец работал руководящим поваром в диетической столовой, мать — в ателье, в отделе дамского конфекциона. Первым в семье начинал цирковую дорогу Евгений Жариков.

Занимался он упорно. Домой приходил лишь к вечеру. Жадно набрасывался на еду, а затем мгновенно засыпал.

Глядя на спящего сына, мать обеспокоенно гадала: «Что-то получится из Женечки? Дело-то выбрал несолидное!» И совсем всполошилась, узнав, что сын решил стать клоуном.

— Господи, господи, еще чего придумал. У других сыновья как сыновья. Один только ты.

— Я стану, мама, клоуном. Дивная профессия! — горделиво подтвердил Жариков. — Я стану полпредом самого звонкого и заливистого смеха. Клянусь стать первым среди коверных!

Разумеется, Петрякову не было известно об этой клятве. Он знал одно: из циркового училища прислали практиканта, и этот практикант мнит себя законченным артистом, домогается самостоятельного места в программе. Такая прыть была инспектору не по душе.

В тот же день, повстречавшись на репетиции с Васютиным, Петряков отвел его в сторону:

— Хоть бы вы, Василий Васильевич, повлияли на юношу. Уж очень прыток.

Васютин в ответ смущенно кашлянул. Он до сих пор колебался в своем отношении к Жарикову.

Начинающий коверный изрядно его утомлял своей неугомонностью. Не было, кажется, минуты, чтобы в голове Жарикова не возникали новые замыслы, о чем он и спешил незамедлительно сообщить. При этом, не довольствуясь словами, тут же изображал, разыгрывал в лицах, а затем осведомлялся: «Правда, смешно? Правда, здорово смешно?» И еще одно огорчало Васютина: иногда он подмечал весьма критические взгляды юноши. Жариков точно с трудом удерживался от того, чтобы не воскликнуть: «До чего же скучны ваши штучки-дрючки!» И вместе с тем, хотя присутствие Жарикова усложняло ему жизнь, Василий Васильевич не мог не признать, что молодой коверный обладает способностями. Это подтвердилось первым же выходом на манеж. Основная роль по-прежнему осталась за Васютиным, но и Жариков погоды не испортил: держался он непринужденно, подыгрывал тактично, а в двух-трех местах даже сорвал хлопки. И еще обладал он хорошими качествами: неистощимой жизнерадостностью и подкупающим прямодушием. Особенно быстро к нему привязывались дети. Меньшие дочки Васютина с ликующим визгом протягивали ручонки, а старшая, Римма, признавалась: «Мне, папа, тоскливо, если долго не вижу Женечку!» Даже Васютина-мать отдавала ему должное. Стоило Жарикову склониться над орущим конвертиком, как-то по-особому причмокнуть — младенец тотчас умолкал.

— Видите ли, Григорий Савельевич, — сказал Васютин, ласково глядя на Петрякова. — Молодо-зелено. Чай, и мы с вами были когда-то такими же. Пускай себе крылышки пробует!

Тот номер, что Жариков предложил для шефского представления, и в самом деле несколько раз успешно показывался и в самом училище, и на отчетных вечерах в клубах творческой интеллигенции. Больше того, педагог, руководивший работой Жарикова, аттестовал его на педагогическом совете как в высшей степени одаренного ученика.

Кто-то из членов совета возразил, что, мол, показ на специфической, так сказать, «внутренней» аудитории еще не дает оснований для окончательных суждений.

— Пусть так. И все же я очень рассчитываю на Жарикова, — повторил руководитель.

Узнав (точнее, подслушав) этот разговор, юноша почувствовал себя на седьмом небе. Даже ходить стал какой-то особой надменно-журавлиной походкой.

«Ишь заносится Женька!» — посмеивались товарищи. И все-таки они по-прежнему относились к Жарикову любовно. Верно, что скромности маловато и прихвастнуть горазд. Зато душа парень, никому не откажет в помощи. Надо ли лонжу подержать, подстраховать при прыжках с трамплина или предметы подать жонглеру — тут как тут Женя, в лепешку готов расшибиться для друзей.

Вечером, вернувшись из цирка и дождавшись, когда уснули сожители (поселили его в одной комнате с парнями из группы Федорченко), Жариков сел за письмо:

«Здравствуй, мамочка! Наконец-то выдалась свободная минута, и я могу рассказать тебе о своих успехах».

К матери он относился с нежностью. Есть ли еще у кого такая мать? Поворчит, посетует, а начнешь делиться с ней своими планами на будущее — сразу доверчивой становится: честное слово, прямо как девочка. С момента приезда в Горноуральск Жариков впервые писал матери, и потому, естественно, ему хотелось поразить ее воображение.

«Значит, так. По порядку. Коверный в здешнем цирке средненький. Программа в целом неплохая, но недостает ей изюминки, магнита. Именно потому некоторые из молодых артистов, знавших меня еще по училищу, посоветовали директору включить в программу мой номер — тот, что я еще зимой подготовил. Директор, разумеется, ногами-руками схватился за это предложение. Пригласил меня к себе в кабинет, стал упрашивать. Мог ли я отказаться? И вот результат: всюду по городу афиши с моим именем. Если бы ты видела, мамочка. Охотно прислал бы тебе афишу, но она такого размера, что никак не засунуть в конверт! Через несколько дней состоится мой первый самостоятельный выход. Не волнуйся: я убежден в успехе. Он постучит мне в дверь, и я отзовусь: войди! Любящий тебя сын Евгений».

Последние строчки письма особенно понравились Жарикову, он даже перечел их шепотом. Затем опустил свое послание в конверт и блаженно вздохнул.

Если в первые горноуральские дни Сагайдачный относился к Казарину настороженно, со скрытой подозрительностью — в дальнейшем эта предвзятость начала ослабевать. Разумеется, смениться симпатией она не могла. Слишком разными были характеры, слишком многое разделяло артистов. И все же — спасибо хоть на том! — Сагайдачный должен был признать, что, вопреки всем ожиданиям, Казарин ведет себя ненавязчиво, на дружбу не напрашивается, осмотрительно держится в стороне.

— Что-то редко вижу твоего родственничка. Все пропадает где-то, — однажды с усмешкой сказал Сагайдачный Анне.

— Насколько знаю, Леонид сейчас сильно занят, — ответила она. — Аппаратуру к новому номеру готовит.

Ответила равнодушно, незаинтересованно. Тот разговор, что произошел во флигельке Николо Казарини, оставил в ее душе неприятный осадок. Анна тоже хотела, чтобы Казарин держался подальше. Особенно теперь, когда с таким трудом восстановлено было семейное согласие.