Эрик Ханберг - Ржаной хлеб с медом

Можно было и без этого записать все, как положено. Есть данные прошлых лет, можно сравнить их и вычислить предстоящий год. Можно даже вычертить кривую пятилетки. Но надо было заполнить стенд в хлеву. Разукрашенную доску, на которой гвоздиками прибивали разные хозяйственные документы. На ней не хватало самого главного — обязательств Валентины.

Когда свинарку хвалили в районе и выше, когда приезжали гости, то и дело слышно было:

— Какие обязательства?

Валентина в ответ хмуро бурчала:

— Прибегут поросята, привяжем к загородкам, вот и все обязательства.

Она не могла взять в толк, как можно наперед заносить в бумаги поросят, которые еще не родились. С коровами проще — один теленок в год, и твой долг его выходить. Народятся два — еще лучше. Только это редкость. А сколькими детенышами опоросится свинья, неизвестно. Говорят, бывало в помете двадцать четыре поросенка. Вот и заяви после этого — у моих будет десять. А если двенадцать?

Словом, обязательств в хлеву Валентины никто сроду не видал. Лишь в колхозной конторе на стенде сводной информации можно было прочесть, сколько она вырастила в прошлом году, сколько предполагает вырастить в этом. Но она туда не ходила и о существовании подобных сведений не подозревала. Зато в ее хлеву внимание привлекал уголок с надписью «Приплод». Под ней острием наружу торчали гвоздики, а на них — кусочки картона с цифрами. Это были рекордные пометы в текущем году, в прошлом и позапрошлом. А также — самые низкие. Ознакомившись с ними, легко можно было вычислить все необходимое. Кусочки картона приковывали внимание, цифры вовлекали в расчеты. Никто уже не спрашивал, почему не видно документа, скрепленного подписью выдающегося свиновода. Каждый сам подсчитывал, задавал вопросы. Валентина охотно объясняла, не забывая упомянуть и о Чаммите и Нюке. Умные люди понимали. Какие еще обязательства, когда Валентина и так не расстается со своими питомцами. Поэтому когда речь зашла о том, что хорошо бы купить Валентине цветной телевизор, никто не возражал. Проголосовали «за» даже те, кому не нравился ее ершистый нрав. Их хвалили, им платили премии. И если хорошенько подумать, то лишь потому, что оберегала поросячью колыбель и запускала конвейер Валентина.

Поначалу она отбивалась:

— Мне достаточно и трещотки в кармане.

Она не притворялась. По ее мнению, цветной телевизор должен стоять в квартире, обставленной дорогой мебелью и коврами. В такой, как у Аустриса и Виолетты. У них, правда, был только черно-белый, но не в этом суть.

После юбилея иногда и сын с невесткой забегали в хлев посмотреть какую-нибудь передачу. Долго ли на машине? Валентина, улучив минутку, подсаживалась к ним, чтобы уважить подарок и побыть вместе со всеми. Постепенно экран стал притягивать. Почти как иного выпивоху рюмка.

Она не задавалась вопросом, как чувствует себя человек, которого после долгих лет, проведенных в заключении, вдруг выпустили на свободу. Валентина увидела, как живут люди за стенами свинарника. Собственно, она это знала по радиопередачам. Теперь рассмотрела во всем многообразии красок и так близко, что казалось — можно дотронуться рукой.

Она и раньше не могла понять, куда ее молодые торопятся. Что хотят поймать. Сама она признавала лишь деловые походы и деловые поездки. Поэтому была благодарна, когда единственный сын приглашал:

— Поехали, мать, в магазин.

То были короткие передышки. Радостные мгновения, которых хватало лишь на то, чтобы выбрать самые необходимые вещи. Ей не надо было ничего. На что тратить деньги, решали сын с невесткой. Валентина для детей не скупилась. Пусть строятся, покупают машину, пусть обставляют комнаты полированной мебелью. В конце концов — пусть носятся по белу свету, раз уж неймется им увидеть все страны. Она сглотнула горький комок — глупо, однако, уплывают денежки. Но сын есть сын, да и невестка — грех жаловаться. Ладно уж, хотят бегать — на здоровье, появятся детишки, придется дома сидеть.

Экран манил красками, но забот тем временем прибавилось. Часть фермы решили переустроить. Станки поделили пополам: где была одна загородка, стало две. Чтобы под одной крышей и на тех же квадратных метрах разместить побольше свиноматок. Много ли поросятам надо? Лежат себе под лампами, да и только.

Валентина не привыкла работать в такой тесноте. Она чувствовала, что больше не охватывает взглядом всех подопечных, не поспевает вовремя на помощь ко всем вяленьким и слабеньким. Хотелось упасть в просиженное кресло, опустить руки и просто глазеть на экран. Но хлев хрюкал и визжал. И, превозмогая усталость, Валентина вставала и шла.

Время от времени забегала Ксения. Полюбуется яркими красками и еще успеет второпях изложить новости:

— Специалисты высчитали, что просторные станки — расточительство. Хлев сухой, воздух чистый, можно запихнуть вдвое больше. На следующей неделе жди строителей.

— Из животноводов еще кого-нибудь пришлют?

Специалисты предвидели эти опасения. Они, собственно, и легли в основу преобразований. Расчет был простой: Валентина не станет сопротивляться, возьмет на себя дополнительную нагрузку, и свиноматки окажутся в надежных руках. Количество поросят удвоится. Можно будет закладывать новые корпуса.

— А выдержат ли они в такой тесноте?

— В нынешних малых станках, видишь, не дохнут, — успокаивала ее Ксения.

— Ну коли так…

Перестройка закончилась, хлев наполнился, и спустя несколько месяцев Валентина почувствовала на себе, что значит новый ритм. Человек способен выдержать многое. Но сколько можно ломить без сна и без отдыха! Валентина привыкла держать в памяти всех до одного и опекать каждого, кто нуждается в помощи.

Телевизор работал на полную мощность с обеда до вечера. Некому только было смотреть. Старое кресло манило пуще прежнего, но не светящимся перед ним экраном. Хотелось откинуться и замереть хоть на несколько минут. Ложиться на диван-кровать она боялась — заснешь, а тем временем, не дай бог, что-нибудь произойдет. Стоило диктору заговорить погромче или заиграть музыке, как Валентина вскакивала и со всех ног неслась в хлев. И казнилась, если не успевала вовремя прийти на помощь.

Свинарка не справлялась. И чем больше выкладывалась она, тем больше наваливалось несчастий. Все чаще ее охватывала жалость к себе. Не потому, что двадцать пять лет провела в хлеву, а потому, что в полной мере ощутила свое бессилие. Жизнь утекла, а где-то в стороне от нее все это время жил мир, яркий и красочный. Теперь он не давал ей покоя и, когда она засыпала, вторгался в сон, будоражил и звал. Хотелось куда-то бежать, мчаться, чтобы отведать хоть самой малости его заманчивой пестроты. Раньше Валентине казалось, что она не имеет на это права, слишком дорога ей была память мужа. Он разбился в катастрофе. Хороший был человек, честный, порядочный. Потом надо было поставить на ноги сына. И она ушла с головой в работу. Дневала и ночевала в хлеву. Аустрис уже давно зарабатывал сам, он вырос неплохим сыном. А мать по-прежнему возила воз за двоих — за себя и мужа.

И что она нажила?

Набитый мебелью дом, в котором, сказать откровенно, у нее не было своего угла. Дом, где она чувствовала себя гостьей.

В полутораэтажном особняке Валентина останавливалась на час-полтора, когда предстояла поездка в район или в Ригу. Нельзя же прямо из свинарника отправляться в Дом культуры или в театр. Она распахивала полированный шкаф, поглаживала платья, которые мало-помалу стали тесны и вышли из моды. Из множества одежек ей годились лишь два костюма. Но Валентине больше и не требовалось. Она была счастлива, когда могла вернуться на ферму и там в своей каморке снова облачиться в серый халат.

Экран мерцал. Валентина забывалась сном, снова поднималась и шла.

Ксения, которая раньше редко заходила к ней, теперь стала заглядывать чуть ли не каждый день. И с нарастающим недовольством. В целом поросят рождалось больше, но в среднем приплоды снизились. Может быть, сказывалась скученность. Доктор уверял, что в хлеву всего предостаточно — кормов, тепла и сухого воздуха. Он не говорил, что виновата Валентина, вывод напрашивался сам. Руководители, конечно, могли спокойно поговорить с ней, втолковать, что без помощника не обойтись — нужен второй человек. Но они не стали этого делать. Так было легче. Если и погибало лишних два десятка поросят, не велика беда, в целом их все равно набегало больше, чем прежде. Катастрофическим такое положение не назовешь. В других местах дела шли куда хуже. Валентина по-прежнему держалась в лидерах. Но то было лидерство с оговорками. Валентина не привыкла выслушивать замечания. Четверть века она их не знала. И теперь вдруг ей выговаривает какая-то Ксения, которая в свиноводстве проработала всего пять лет. Ничего не скажешь, образованная, требовательная и товарищ неплохой. Неужели она не видит, что Валентина из кожи вон лезет? Что она работает не меньше и не хуже прежнего? Но всего не удержишь в руках. Заговори она о трудностях, о том, что не поспевает за всем, ее бы выслушали. Но свинарка молчала. Упрямо тянула лямку. Хотела доказать, что она все та же Валентина, имя которой не застит никакая тень.