Пантелеймон Романов - Русь. Том I
Но член суда не вскочил, не обрадовался и папирос не предложил. Он только спокойно сказал, что Валентин Иванович к нему не обращался. И даже при упоминании имени общего знакомого его лицо осталось так же сухо и безразлично.
«Наверное, немец, — подумал Митенька, — у него нет к человеку никакого отношения, кроме формального».
Он вышел. И хотя у него сейчас было особенно сильно презрение ко всему этому глупому учреждению с его никому не нужной работой, все-таки, вопреки всякой логике, было возбужденно-радостное чувство подъема от сознания, что он сам добился и сделал дело. Валентин, наверное, удивится, как он скоро все устроил.
Правда, дело было сделано именно то, которое он принципиально не хотел делать.
— Но начал его не я, — сказал Митенька, — а раз уже начато, нужно доводить до конца. И я рад, что все так легко и скоро вышло. — Но тут он вдруг вскинулся и с досадой хлопнул себя по лбу:
— Подписаться забыл!
Митенька, упустив из вида, что он на многолюдной улице, неожиданно быстро повернулся и нос к носу столкнулся с какой-то спешившей старушкой с керосинной жестянкой, которая у нее вылетела от неожиданного толчка, и она только успела поймать ее в воздухе обеими руками.
— Ну, не стоит возвращаться, — сказал вслух Митенька, — все к лучшему… — И пошел в гостиницу.
Старуха, обтирая рукав, только со злобой посмотрела ему вслед.
Валентин, как ни в чем не бывало, сидел в номере за портвейном.
— Что же ты?… — закричал Митенька, бросив фуражку на кресло.
— А что? — спросил Валентин.
— Как что?… В суде-то не был?
— В каком суде? — спросил Валентин.
— Да все в том же, насчет жалобы…
— Да, это я, оказывается, каким-то образом забыл. Ну, завтра схожу.
— Нет, уж теперь не надо. Сам все сделал. Завтра я заеду домой, а оттуда уж приеду на заседание Общества, а то и туда опоздаем.
— Успеем, — сказал спокойно Валентин.
XXXVIII
Плотники жили в усадьбе Воейкова уже пятые сутки. И каждый раз на их вопрос, когда же придет хозяин, Митрофан выходил из кухни и, оглянувшись на обе стороны — к воротам и к саду, — говорил, что должен сейчас быть.
Оставленный на такой долгий срок с своей собственной инициативой, он, видимо, потерялся и упал духом. Пока шла сломка, до тех пор был подъем и не было надобности заглядыввать вперед. Самое большее приходилось смотреть, как бы без него его помощники не смахнули заодно и самый дом, так как по всему было видно, что работа эта пришлась им по душе.
Но, когда вся разрушительная часть была кончена и должна была начаться созидательная, подъем у всех сразу упал, точно кончился праздник и наступили серые будни.
Андрюшка куда-то скрылся, ребятишки, орудовавшие над гнездами, среди гама и крика перепуганных насмерть грачей, тоже исчезли. А плотники, охотно разворачивавшие незадолго перед этим остатки кирпичной стены у старой бани, стали вдруг говорить, что им надо домой, когда Митрофан попросил было их помочь ему рыть ямы для сирени.
Двор на шестой день деятельности Митрофана имел приблизительно такой вид: весь балясник, шедший от ворот длинной линией под развесистыми старыми березами выездной аллеи, был разметан точно вихрем, и вся дорога по аллее была завалена растащенными и брошенными в разных направлениях столбами и рассыпавшимися палочками балясинка. Ближе к дому торчала печка и закопченная труба старой бани. А дальше валялось всякое старье, разбросанное по двору, вроде остатков ветхого ледника, который после операции представлял собою вороха сваленной с крыши гнилой соломы и зияющую яму, забранную внутри срубом из стоячих бревен, на которых росли белые и нежно-розовые грибы от сырости.
Митрофан ходил по двору среди развалин, присаживался на бревно, курил трубочку, как бы обдумывая дальнейший план, и все поглядывал в сторону ворот.
Несмотря на его обычно невозмутимый вид, чувствовалось, что он растерялся. В первой половине работы не нужно было плана: валяй подряд, и кончено дело. Теперь же нужен был план и скучная кропотливая работа. План был у барина. А барина не было. Ушел на два часа, а пропал чуть не на неделю. И неизвестно что.
Но что хуже всего — Митрофан явно потерял всякое влияние на массы, то есть на ребятишек, на Андрюшку и плотников. И, когда он начинал им говорить, чтобы прибили новую петлю у двери, бородатый плотник возразил на это как раз то же, что Митрофан сам возражал барину:
— Что же дверь… Тут не одну дверь, тут вон сколько надо делать. Около двери этой всего на пять минут и работы, а вот дальше-то как и что — это, брат, дело девятое. Дверь уж заодно тогда. Тут и эту-то петлю к чертовой матери надо, она тоже еле держится, — сказал он. И, переложив трубочку во рту, рванул дверь обеими руками и сорвал с последней петли. Отбросил ее на навозные кучи и, вынув трубочку изо рта, сплюнул.
— Вот тебе вся твоя и петля, — сказал он. — А то ты одну переменил бы, а через неделю, глядь, она с другой соскочила.
На это Митрофан ничего не возразил, так как сам хорошо понимал, что это — святая правда.
— Сейчас должон быть, — сказал он только, посмотрев на ворота, — придется подождать, а то, правда, что ж с пустяка начинать. Вот придет, тогда мы и распространим.
— Известное дело, хозяину виднее, — сказал худощавый плотник. — А то начнешь, глядь, то не так, это не так, ведь эти господа…
— Не дай бог, — сказал Митрофан, — у него семь пятниц на неделе.
— Вот то-то и оно-то.
И он уж больше не заговаривал с плотниками, предоставив им полную возможность обедать в кухне с Настасьей из деревянной миски большими деревянными ложками, пить чай, выдувая по два самовара, и спать на полатях на своих овчинах.
Попробовал было взяться за дело собственными силами, — так как на этот раз оказалось, что лучше и легче самому гнуть спину, чем управлять чужими спинами, — но походив среди этого разгрома и покурив, махнул наконец рукой и сказал:
— Да нешто тут это все сразу сделаешь?! Поэтому, взявши лопату, скромно и тихо принялся копать перед домом ямы для сирени.
— Как бы потрафить, чтобы в сторону не забрало, — сказал он сам себе, стоя с лопатой в руках спиной к дому.
XXXIX
Дмитрий Ильич Воейков, возвращаясь домой на Валентиновых лошадях с Ларькой на козлах, чувствовал физическое томление под ложечкой, где у него ныло и щемило от мысли, что вдруг мужики уже узнали о поданной на них жалобе.
И поэтому он ехал по деревне, стараясь не смотреть по сторонам, чтобы не встречаться глазами с мужиками, по отношению к которым он, кроме высшей вины, как к угнетенным, чувствовал теперь еще низшую и мелкую вину: обещал не подавать и обманул. И ему приходилось, как вору или как человеку, которого вот-вот схватят за рукав и при всем народе уличат в двоедушии и предательстве, пробираться в свою усадьбу, которую он собирался превратить в райский уголок.
А этот райский уголок тоже приготовил ему сюрприз руками Митрофана, который бесконтрольно царил в усадьбе целых пять суток.
И, когда Ларька по своему обыкновению разогнал тройку, чтобы лихо влететь во двор и подкатить к крыльцу, лошади чуть не поломали себе ноги в разбросанных бревнах и рассыпанных столбиках балясинка.
Митенька почти с мистическим ужасом смотрел на то, что было на дворе. У него в первый момент даже промелькнула нелепая мысль о возмездии за его, не столько старую высшую вину, сколько за новую, низшую — перед массами.
Но это было только в первый короткий момент. В следующий — он увидел Митрофана, сидевшего спиной к дому на краю ямы, уже около самого фундамента и копавшего лопатой и ломом землю. Митрофан не торопился повернуть голову в сторону подъезжавшего хозяина и, казалось, еще глубже ушел в работу.
А хозяин, загоревшись целым ураганом возмущения, ждал только, когда лошади, выписывавшие с коляской вавилоны по аллее под треск ломаемых колесами столбиков, подъедут несколько ближе к крыльцу, чтобы налететь на своего слугу.
— Ты что же это?… — закричал Митенька, весь покраснев от гнева и на ходу выпрыгнув из экипажа. — Что ты тут?… Я тебя оставил, а ты что?…
Митрофан, перестав рыть, поднял голову.
— А что? — сказал он.
Тут между хозяином и слугой произошел обычный в этих случаях разговор, начавшийся в повышенном тоне со стороны хозяина и окончившийся очень пониженным благодаря победе доводов Митрофана, ссылавшегося, как всегда, на порчу дела со стороны каких-то сверхъестественных сил.
Предстояло взять дело в свои крепкие руки и показать Митрофану, как надо обходиться со сверхъестественными силами.
Работа предстояла нелегкая, благодаря тому, что Митрофан развил деятельность в огромном масштабе.
Положим, Дмитрий Ильич и сам не любил крохоборства. Тут Митрофан неисповедимыми путями сходился точка в точку со своим хозяином в методах и приемах работы, несмотря на громадную разницу, может быть, даже пропасть, которая была между их характерами во всем остальном.
