Михаил Щукин - Имя для сына
Рябушкин пошел. Встретил его Иванов приветливо, налил чаю, расспрашивал о грибах, но Рябушкин, настороженный, как часовой на посту, грибные разговоры отвел сразу — нет, не увлекаюсь.
— Жаль-жаль, а я вот грибник заядлый. Верите — нет, даже ночами снятся.
— Зачем вы меня вызвали? О грибах говорить?
— Ах, да. Простите. Знаете, заговоришься и о деле забываешь, есть такая слабость. Вопрос у меня к вам, товарищ Рябушкин, очень простой. Чрезвычайно простой. Куда делась та объяснительная записка, которую вы взяли у продавщицы?
— Никакой объяснительной я не видел и не брал.
— Больше вы ничего мне не можете сказать?
— К великому сожалению, я не детектив, чтобы порадовать вас какой-то версией.
Иванов походил по тесному гостиничному номеру, поправил покрывало на кровати, взбил подушку, при двинулся к окну и, стоя спиной к Рябушкину, заговорил:
— Факт перепродажи золота мы уже установили, значит, расписка была. — Он ударил ребром ладони по подоконнику. — Была! И вы ее специально подсунули Агарину, чтобы сломать парню жизнь. Что он вам сделал?! Дорогу перебежал?!
Рябушкин не отвечал, подтыкивал очки и передергивал плечами.
— Хочу вам сказать, Рябушкин, не как должностное лицо, а как простой человек, если бы моя воля, я бы вас судил. За подлость! Но так как это не моя воля, то я вам советую, Рябушкин, со-ве-ту-ю, понимаете, уйти из редакции к чертовой матери!
Иванов еще раз приложился ребром ладони к подоконнику и замолчал, стоял по-прежнему спиной к Рябушкину, не поворачиваясь.
— Я могу быть свободен?
— Да.
«Дело пахнет керосином», — невесело подвел итог Рябушкин, вернувшись домой. Он понимал, что ухватить и наказать его не за что, не имеется доказательств. Но то, что Козырина вывернут наизнанку в этот раз, он своим опытным чутьем определил сразу. Ну а при раздаче шишек ему присутствовать необязательно, еще, не дай бог, какая из них срикошетит и ему в лоб. С сожалением, с великой неохотой, но Рябушкин все-таки написал заявление. Уломал Травникова, и тот уволил его без отработки.
Получив расчет, Рябушкин принес на работу портфель, долго рылся в ящиках стола, доставая бумаги. Одни складывал в портфель, другие, мелко изорвав, бросал в корзину. Забил ее полностью. Сел на свое место, посмотрел на ворох бумаг, потом на портфель, невесело свистнул:
— Да, не меньше как три романа «Война и мир». Не меньше. И все — фук!
Андрей сидел напротив и хмуро наблюдал за Рябушкиным, с нетерпением дожидаясь той минуты, когда он уйдет.
— Нет, мы еще повоюем, Андрюша, точно, повоюем! — после долгого перерыва обратился к нему Рябушкин. — До последнего дыхания, говоря высоким слогом, будем царапаться. Прощальное слово выслушай, если есть желание.
— Не надо. Сыт.
— Нет, послушай. Ту бумажонку я тебе специально подсунул, с умыслом. Я терпеть не могу таких, как ты! Розовых! Ненавижу всех! Букашки! Сунь вам завтра по жирному куску — сразу песенку смените.
— Ты собрался? Вот и иди отсюда…
— Подожди, я еще не все сказал…
— Иди отсюда!
— Ну смотри… Тебе жить…
Рябушкин подхватил портфель и ушел. Андрей облегченно вздохнул, когда за ним закрылась дверь.
37Одна ниточка тянула другую, другая — третью, и огромный запутанный клубок начинал разматываться. Вместе с помощницами, двумя симпатичными девушками, Иванов трудился день и ночь не покладая рук. Он учел печальный опыт Юрки Макарова и торопился, зная, что у Козырина могут найтись защитники, имеющие и положение, и веское слово. Их надо было опередить. Пять часов на сон, а все остальное время — работе. Девушек он тоже не жалел, и к концу недели они словно полиняли. Отчеты, накладные, толстые бухгалтерские книги, чеки, десятки людей, десятки разговоров — все сплеталось, сливалось в одну причудливую и непонятную мозаичную картину, в которой только опытным глазом можно было разглядеть взаимосвязанность и логический порядок.
В самый разгар такой работы (про себя Иванов называл ее лошадиной) пришлось идти в райком, к Воронихину. Ни Козырин, ни Воронихин полностью еще не представляли, что удалось раскопать Иванову, а узнай они — оба бы ужаснулись.
Воронихин попросил проинформировать о ходе следствия. «Во всех подробностях», — добавил многозначительно, нажимая голосом на последнее слово.
— В подробностях, Александр Григорьевич, пока не могу, — славировал Иванов, не хотевший поднимать шума раньше времени. — Многое требует проверки и перепроверки, боюсь ошибиться.
Но Воронихина, старого воробья, на такой мякине не проведешь. Нахмурился, повторил свою просьбу и снова, с нажимом в голосе, добавил: «Во всех подробностях!» Иванов махнул рукой на дипломатию и заговорил «открытым текстом»:
— Ваш Козырин — матерый преступник. Хищения огромны. И спасти его, как два года назад, уже никому не удастся. Получен ордер прокурора на арест. А подробности я доложу вам чуть позднее.
Иванов поднялся. Задерживать его Воронихин не стал. Сложив на столе руки и опустив голову, он сейчас тягуче думал об одном — утром звонил Козырин, просился на прием, и он назначил ему встречу на пять часов вечера: арестуют того до разговора или все-таки придется с ним толковать?
В пять часов Козырин не появился, не появился он и в шесть. Воронихин с облегчением вздохнул и самому себе признался, что он боялся встречи. Боялся и не хотел ее. Арестовали Козырина прямо в кабинете. Он вздрогнул, как лошадь от удара витого кнута, когда вошел к нему Иванов в сопровождении двух милиционеров, но справился с собой, попросил показать ордер прокурора. Долго его читал, сведя брови над переносицей, вернул бумажку Иванову.
Пухленькая секретарша испуганным взглядом округлившихся глаз проводила своего начальника, милиционеров, Иванова, потом вскочила, подбежала к окну и, не отрываюсь, смотрела, как они усаживались в машину.
На следующий день, уже зная об аресте Козырина, Андрей после работы зашел в гостиницу к Иванову. Тот занимал одноместный номер в самом конце коридора; окна комнаты выходили на огороды возле частных домиков. Иванов сидел на подоконнике и смотрел на спелые подсолнухи, выгнувшие свои шеи от тяжести шляпок, на пожухлую уже картофельную ботву, на ровные грядки, ощетиненные стрелками лука и накрытые мохнатыми ковриками моркови.
— Вот, Агарин, любуюсь. Знаешь, сам от сохи, чахну в городе. Вроде и привыкнуть пора, в Москве, в этом муравейнике, пять лет учился, а все тянет, как потерял что. Оторвешься от макулатуры, — он кивнул на стол, заваленный толстыми бухгалтерскими книгами, казенными бумагами, справками, — оторвешься и думаешь, — ты же, Ванька, крестьянский сын, твое место в огороде, картошку копать, а не над грязными бумажками геморрой зарабатывать. Ладно, как говорится, ближе к делу.
Иванов спрыгнул с подоконника.
— Садись вот сюда, я долго буду рассказывать. Как твоя статья-то называлась, за которую выпороли? «Хозяин жизни?» с вопросительным знаком? Теперь давай с восклицательным: «Конец хозяина жизни!». Пойдет? Короче, так. — Иванов стал серьезным, вытащил из-под толстой бухгалтерской книги несколько листков бумаги, мельком глянул на них. — Садись, записывай.
И началась печальная, горькая повесть, составленная из одних только цифр и фактов.
У Козырина существовал особый, председательский фонд. Большая часть дефицитных товаров, поступающих в райпо, оседала в этом фонде. Доступ имели только те, у кого была записка Козырина. Но продавались не все товары. Часть из них отвозили на барахолку в город или сбывали по спекулятивным ценам здесь же, в районе, через доверенных лиц. В некоторых магазинах были огромные недостачи, зная это, продавцы по пять-шесть лет не ходили в отпуска, чтобы не передавать магазин другим, а регулярно проводимые ревизии ничего не обнаруживали, потому что и ревизоры работали с «закрытыми глазами», Козырин в какое-то время уверовал в свою безнаказанность, подмял под себя тех людей, которые могли обо всем рассказать. Он опутал их крепкой паутиной, кого припугнул, кому заткнул рот подачкой. И стоял над всем этим клубком воровства, обмана, лжи, стоял, уверенный, что его не разоблачат, что он везучий.
— А ботинки? — вдруг вспомнил Андрей. — Ботинки, помнишь, покупал? Зачем?
— Это дело особое На обувной фабрике брали брак, который надо было списывать, гнали его в деревню, там продавали, барыши — пополам. Да ты слушай и записывай самое главное. В финансовых документах…
Но Андрей больше уже ничего не записывал, отложил в сторону блокнот, ручку; он только слушал Иванова и думал о том, сколько же человеческих душ было загублено Козыриным.
За два дня арестовали еще четверых. Крутоярово взбудораженно загудело, ожидая новых известий. Но новых известий не поступало. Иванов вместе со своими девушками заканчивал работу. Скоро он забежал к Андрею в редакцию, чтобы попрощаться. Шутливо толкнул крепким кулаком в плечо, по-мальчишески подмигнул:
