Владимир Ханжин - Красногрудая птица снегирь

— Ладно, Кряжев так Кряжев, — согласился он с неохотой.

— Придется небольшой митинг устроить перед первым рейсом, — сказал Ткачук, обращаясь к Овинскому.

Виктор Николаевич понимающе кивнул.

Далее разговор переключился на менее приятные темы. Тревожила неподготовленность депо к работе в новых условиях: нет специального ремонтного оборудования, цехи не реконструированы, емкости для горючего не готовы… Условились, что Ткачук похлопочет через обком партии, а Инкин поедет в управление дороги. Составили текст телеграммы в министерство. Прикинули, что можно сделать своими силами, что удастся раздобыть на заводах, в Крутоярске…

Прощались, когда уже давно стемнело.

— Кстати, Петр Яковлевич, — сказал, пожимая Лихошерстнову руку, начальник отделения, — ты через своего зама по ремонту действуй. Отец-то его теперь у нас заместитель начальника дороги. Есть приказ по министерству.

— Поздравляю! — обернулся Ткачук к Соболю.

Игорь уже знал о назначении отца. Ответив улыбкой секретарю райкома, он выжидательно покосился на Лихошерстнова. Но Петр Яковлевич никак не выразил своего отношения к новости.

Кабинет опустел. Начальник депо и Овинский остались вдвоем.

— Тебе в самом деле не хочется Кряжева на тепловоз ставить? — спросил Виктор Николаевич.

Лихошерстнов прошелся по кабинету, поправил несколько стульев — после совещания они стояли вкривь и вкось, — опустился на один из них.

— …Жду, сам жду тепловозы как манну небесную, — заговорил он, опершись руками о колени и задумчиво уставившись в пол. Стул был ему низок, колени торчали много выше сиденья. Угловатая и большая фигура его сейчас выглядела особенно нескладной. — Когда линия зашивается, свет не мил. За обедом ни черта в глотку не лезет. Чуть тарелку понюхаю — и в депо. С утра до утра крутишься как сукин сын. А что проку? Хоть пуп надорви, не вытянуть здесь паровозами. Вижу, разумею. Башкой разумею, а душа… душа, нет-нет да запоет потихонечку, проклятущая. Я ведь, друг ты мой Виктор, вырос на паровозах. Четверть века, как угольком дышу… Вот и сегодня. Конечно, прав Инкин, конечно, надо Кузьму на тепловоз ставить. Но, не поверишь, как услышал об этом, так и засвербило. Будто кому то чужому от себя отрываю… Кузьма, он же весь мой, я же в него все, что у меня есть, вложил. Глядел на него и гордился вот какого паровозного машиниста вырастил Петр Лихой.

Петр Яковлевич провел рукой по черным жестким волосам, потер шею и покосился на Овинского:

— Небось смеешься надо мной? Смейся, смейся, брат, мне и самому над собой смешно.

Овинский смолчал и только взглядом дал знать Петру Яковлевичу, что понимает его.

— Ну, спасибо! — сказал с шумным вздохом Лихошерстнов. Посидев немного в раздумье, продолжал: — Признаться, и страшновато за Кузьму. На паровозе-то он бог, а там всякое может случиться. А Кряжев — наша гордость, вроде бы знамя наше.

— Знамя и должно быть впереди, — заметил Виктор Николаевич.

— Да не убеждай ты меня! Чего ты меня убеждаешь!

Он вскочил, прошелся несколько раз взад-вперед по кабинету, закурил и снова сел, на этот раз тоже не за стол, а на один из боковых стульев, словно был не у себя в кабинете, а у кого-то на приеме.

— Лазал я сегодня по тепловозу. — Си пожевал папироску и загнал ее в угол рта. — Что говорить, машина — класс! В смысле удобств для машиниста лучшего желать нельзя, совсем другая жизнь открывается… Я, бывало, из рейса как черт обмороженный возвращался. Потом уж начал на зиму бороду отращивать, все не так морду обжигает… А помощнику на паровозе каково? Вкусил я этого хлеба, помахал лопатой. Из поездки вернешься, жрать сядешь, а пальцы не расправляются. Как держали лопату, так, согнутые, и одеревенели. Ложку не уценишь… Или мощность машины взять. Я уже прикинул, на тепловозах-то мы такие составчики потащим, что станционникам несдобровать. Придется кое-где удлинять пути-то… Да что там, машина классная. Король машина!..

Затрещал телефон, Лихошерстнов поспешил к столу.

— Кто, кто? — удивленно переспросил он в трубку. Ему ответили. Лихошерстнов смутился: — Извините… не разобрался. У нас ведь тоже Соболь есть…

Звонил Соболь-старший. Коротко справившись о сыне и попросив передать ему, чтобы он позвонил, заместитель начальника дороги сообщил, что в депо из Москвы выехали монтажники — заканчивать сооружение склада горючего, что строительный трест открывает в депо участок, что в Крутоярск-второй направлены четыре инженера-тепловозника…

— Зашевелились — и в Москве, и в управлении, — сказал Лихошерстнов, положив трубку.

— Куда уж дальше тянуть, — заметил Овинский.

— Да-а, неопределенность кончилась.

Помолчали.

— Ты что, давно знал, что отец Соболя к нам на дорогу назначается? — спросил Виктор Николаевич.

— Сегодня в первый раз услышал. А что?

Овинский замялся:

— …Откровенно говоря, меня всегда удивляло твое отношение к Соболю.

— Худо же ты обо мне думаешь, — усмехнулся начальник депо.

— Извини, но твоя терпимость к его наскокам…

Петр Яковлевич ответил не сразу. Взял еще одну папиросу, размял…

— Соболь — тепловозник… — Он затянулся и одной стороной рта ловко, вбок выпустил дым. — Перевели его к нам не откуда-нибудь, аж из Средней Азии, издалека. Зачем перевели?

— Чудак! Перевели как специалиста.

— А если не просто как специалиста? Если с прицелом? Нынешний начальник депо Крутоярск-второй Петр Яковлевич Лихошерстнов, как тебе известно, не имеет законченного высшего образования. К тому же он паровозник.

— Ты же учишься.

— Улита едет, когда-то будет, а первый тепловозик уже у нас, на тракционных путях… Теперь суди сам, хорош бы я был, если бы Соболю на хвост наступал?..

— В крайность ударяться тоже нельзя. Ты же непротивленчество какое-то развел.

— Может быть… Может быть…

— И вообще твои опасения напрасны. Соболь слишком молод.

— Откуда ты взял, что я опасаюсь? Чего мне опасаться?.. Без дела не останусь.

— Добровольно сдаешь позиции?

— Ладно, ладно, ты меня не воспитывай. Ничего я не сдаю… Это ты сдаешь.

— Я?.. Откуда ты взял? — пробормотал застигнутый врасплох Виктор Николаевич.

Вместо ответа Лихошерстнов уставил на него укоризненно-насмешливый взгляд.

На счастье Виктора Николаевича, снова затрещал телефон. Лихошерстнову звонили из дому: жена категорически требовала супруга к столу.

На крылечке конторы они задержались. Начальник депо хмуро — не то с обидой, не то с огорчением — покосился на секретаря партбюро:

— А я-то, дурак, в телячий восторг пришел, когда мне Хромов тебя расписал — и принципиальный, и думающий, и ищущий. И на производство сам ушел, в жизнь, в массы… Уйти-то ушел, да ненадолго, выходит.

Он смахнул что-то с перил огромной своей ладонью, задумался.

— Конечно, я понимаю, что со стороны-то все проще кажется. Недаром говорят: чужую беду руками разведу. Но все таки очень уж ты… Глянь повеселей на жизнь-то, расправь плечи! Ну что Хромов скажет, как узнает? Да что Хромов! У тебя уже в депо друзья есть. Каких ребят на свою сторону завоевал — Добрынина Максима, Кузьму! Вот они-то что скажут?

Они спустились с крыльца. Помолчали, пережидая, когда мимо них пройдут двое рабочих.

— Хороший ты мужик, Петр Яковлевич, — тихо произнес Овинский.

— Ну вот, а ты удирать!

Лихошерстнов засунул руки поглубже в карманы плаща, подернул плечами:

— Ну, до завтра!

Он направился саженными шагами наперерез путям. Сверху, с крыши депо, освещал его несуразную длинную фигуру прожектор.

Хотя поездку назначили на двенадцать часов дня, Кузьма Кузьмич пришел к тепловозу еще затемно. Машина стояла все там же, около домика деповской лаборатории. Отполированная дождем, красивая и огромная, она дышала на Кряжева холодом и молчанием. Это было непривычно до невероятности: холодный металлический корпус и полнейшая тишина в нем. Бог знает сколько раз — разве сочтешь за шестнадцать лет — отправлялся Кузьма Кузьмич в рейс, отправлялся во все времена года и все времена суток, и каждый раз локомотив, как живой, встречал его теплым дыханием и приветливым старательным попыхиванием и посапыванием. Холоден и молчалив лишь погашенный паровоз. Но погашенный паровоз мертв. А этот, поблескивающий зеленым лаком, громадный, как дом или даже как два поставленных рядом дома, вылощенный металлический красавец, был холоден, замкнут, нем, и все-таки скоро, совсем скоро — в рейс.

За глянцевыми листами двух стальных корпусов тепловоза притаились дизели, генераторы, компрессоры, великое множество устройств, приборов. Когда Кряжев занимался на краткосрочных курсах переподготовки, изучение каждой из машин и каждого из узлов или устройств в отдельности представлялось чертовски трудной, но все же выполнимой задачей. Но охватить их вместе, запомнить во взаимосвязи и взаимодействии умопомрачительное число механизмов, приборов, устройств, подключений, каналов — на это, казалось, не хватит сил человеческих.