Сергей Воронин - На своей земле

До рассвета допытывался у нее Петр, не изменяла ли она ему. Ведь пять лет прошло. Мало ли что могло быть в жизни. А скрыть-то все можно… Мария клялась всем, что у нее есть дорогого на свете, — отцом, матерью, сестрами, будущей жизнью, что всегда была верна ему, она шептала горячо, быстро, словно заклиная его верить. А он не верил. Она не знала, как доказать, и если бы не Кузьма, если бы не этот поцелуй, разве она бы позволила Петру так унижать ее? Почему он так плохо думает о ней? Ведь она же не спросила: а изменял ли он? Не спросила, потому что верит ему. Как она его ждала! Ждал ли он ее так? Мария лежала, отвернувшись к стене, и плакала. Ей хотелось, чтобы ему не было стыдно за нее, когда он вернется, она мечтала вырастить богатый урожай, чтобы потом, когда приедет Петр, он гордился ею. А он вернулся и ничего не спросил. Она по ночам читала книги, ей хотелось много знать, чтобы хорошо работать. Она окончила районную колхозную школу. Ее имя было известно в Ярославской области. И когда она уезжала на Карельский перешеек, ее не отпускали… Но Петр ни о чем не спросил. Он только допытывался, не изменяла ли она ему.

Постепенно Мария успокоилась, перестала плакать. Петр спал. Он лежал на спине, высоко и равномерно поднимая грудь. Мария, облокотись на подушку, разглядывала мужа. Он сильно изменился. Щеки у него впали. На лбу в углах рта появились морщины. Кто знает, может, эти морщины не только от тяжелой жизни, возможно, и от разлуки с ней, с Марией. Она нежно провела пальцем по морщинке, склонилась, поцеловала ее. И подумала о том, что вот лучшие годы прошли в разлуке, в горьком ожидании, и ей стало жаль Петра.

Сейчас он опять отстранил ее от себя.

— Что я хочу сказать? Ты плакала ночью. Может, я и неправ, но не сердись, чего в жизни не бывает…

Господи, как немного нужно, чтобы простить и забыть. Она не сердилась, ей немножко было обидно, но теперь все прошло. Почему он так не сказал ночью? Ах, Петр, Петр!..

Он посмотрел на нее, и взгляд его сумрачных глаз стал мягче.

— Мы теперь будем всегда вместе, — ласково сказал он.

Как хорошо! Как хорошо быть вместе!

— Будем жить в городе…

— Почему в городе, Петр?

— Уедем.

— Милый, да зачем же ехать?

— А что здесь? Капуста, хлеб, картошка, а еще что?

— Да подожди осени…

— Не то… все не то. Если б у вас был богатый колхоз, ну, тогда еще туда-сюда. А ты сама посмотри, что у вас есть? Может, только к концу пятилетки богатыми станете, а жить-то богато сейчас хочется. Пять лет, это много. Через пять лет мне будет тридцать семь годиков. — Он шутя ударил ее пальцем по носу. — Нет, я в город поеду, там работу найду полегче да поденежней.

В комнату вбежала Полинка. Мария отошла от Петра. Полинка вспыхнула и, опустив лицо, взяла со стола учебники. Вышла. Петр вздохнул.

— К тому же тесно здесь. Дом надо, а на что построишь его?

— Колхоз поможет.

— Поможет, — протянул Петр. — Сарай-то себе еле отстроили. Мне смешно было слушать отца, как он расхваливал. Чему радоваться-то?

Если бы он был хоть немного внимательнее, то заметил бы, каким сухим стал взгляд у Марии, как строго сдвинулись у нее брови. Она еще не знала, что так задело ее, но ей было неприятно. Она вспомнила, как зимой долбили мерзлую землю под котлованы, как весной пахали на коровах, как ждали первого дождя, вспомнила, как сама по ночам не спала, выходила на парники, проверяла, как бы не озябла рассада, как однажды, обсуждая будущие дела колхоза, правление засиделось до рассвета и, не отдыхая, все пошли в поле.

— Ты еще не осмотрелся, — задумчиво сказала Мария, — у нас неплохо…

— Смотрел я, — отмахнулся Петр.

За окном мычали коровы, поднимая пыль, они прошли мимо дома. Раздался звонкий голос Вити Лапушкина. Загалдели грачи. Мария подошла к мужу, негромко спросила:

— Почему тятя сердитый?

Петр пожал плечами.

— Обиделся, должно быть, за то, что я назвал колхоз бедноватым. А чего ж я врать-то буду! Что видал, то и сказал…

— Не все ты увидел, Петя… У нас неплохо. Может, мало сейчас, но чем хорошо: все есть, чтоб стать богатыми. Самое трудное пройдено…

— Не то, все не то. Мне жить хочется. А тут разве жизнь?

Мария удивленно посмотрела на него:

— А как же, Петя? Почему же здесь не жизнь, какой ты еще жизни ищешь?

— Есть другая жизнь — легкая, да и денежная…

— Или я тебя не знала раньше, — медленно сказала Мария, — или не узнаю теперь…

— Ладно, Маня, не будем об этом говорить. Каждый живот по-своему живет… — Он попытался ее обнять, но Мария отстранила его руки.

— Ты другой, совсем другой вернулся, Петр… Я не верю тебе, чтобы ты не мог писать писем. Я тебя так ждала, но ты не принес мне радости… — Она заметила, как помрачнел Петр, как легла на его лбу глубокая, черствая складка, а глаза стали настороженными, и чувствовала, что своим разговором еще больше отдаляет от себя мужа, но молчать не могла.

Когда Степан Парамонович узнал, что Кузьма вернулся из райцентра больной, он в болезнь не поверил. Досталось крепко, вот и прикинулся больным, и сразу на душе стало легче. Повидал он на своем веку председателей колхозов, некоторых и поснимали за всякие дела. Что ж, и Кузьма не вечен, и его переизберут. И вполне вероятно, что станет во главе колхоза он, Степан Парамонович, а уж если бы он встал, он проявил бы себя. Прежде всего, не надо рваться вперед. Что требуется от тебя по плану, — выполняй, а сам не лезь…

Степан Парамонович ходил по избе, кованые каблуки, как подковы, громко стучали о половицы. Вот почти неделя, как Щекотов не работает в колхозе, не работает и Елизавета. Она с опаской поглядывала на мужа и впервые ни слова не перечила ему, но иногда ее зеленоватые глаза останавливались, постепенно суживались, становились злыми, и Елизавета, чтобы не надерзить мужу, поспешно выходила в другую комнату. А Степан Парамонович то сидел спиной к окну, сложив на коленях большие кулаки, то безостановочно долго шагал; в такие минуты лицо у него становилось упрямым. Когда начинало темнеть и с полей возвращались люди, он не подходил к окну, никого не хотел видеть и не хотел, чтобы видели его. Однажды к нему зашел Алексей Егоров. Он долго молчал, ожидая, чтобы заговорил хозяин, но Степан Парамонович сам хотел послушать, что скажет ему Егоров. Наконец, Елизавета не выдержала, зло дернув концы головного платка, сказала:

— Собрались — и поговорить не о чем?

Алексей Егоров крутнул головой:

— Дальше-то как думаешь жить?

Степан Парамонович скосил на него глаза.

— Ай заботит?

— А как же не заботить-то, до всех касается.

— А я к Емельянову схожу, вот как! — ответил Щекотов. — я все ходы-выходы найду, а уж в обиду себя не дам. — До этой минуты у него не было такого решения, но теперь он был твердо убежден, что только так и надо ему поступить. И он не раскаялся, отшагав шестьдесят километров туда и обратно: Емельянов принял его внимательно, обещал разобраться. Только поэтому Степан Парамонович и не поклонился Кузьме, повстречав его на лестнице. Теперь дело оставалось за небольшим: ждать прихода Кузьмы. Это ничего, что он прикинулся больным. Бывает.

— Не больно-то сладко получается, когда тебя, как куру с нашеста, вниз сдергивают, — усмехался Степан Парамонович, поглаживая бороду, — а все же придет, если уж больным прикинулся, так придет…

И Кузьма пришел. Елизавета уже разбирала на ночь постель, было слышно, как она в соседней комнате взбивает пуховые подушки. Степан Парамонович сразу отметил какую-то подавленность в Кузьме и, конечно, принял это по-своему: подействовал, значит, разговор с Емельяновым. И оттого, что почувствовал себя сильным, стал спокойнее, даже любезней. Предложил табачку. Кузьма закурил, но тут же положил папироску на блюдечко, склеенное замазкой, потер лоб, провел ладонью по лицу, словно сгоняя тяжесть, заполнявшую голову, и тихо сказал:

— Вы уж, наверное, догадываетесь, Степан Парамонович, зачем я пришел.

Щекотов, самодовольно погладив бороду, ничего не ответил. Куда приятнее слушать, как человек будет перед тобой извиняться, чем самому напрашиваться со своими догадками.

— Может, в чем и я неправ, но есть и на твоей совести вина. Впрочем, дело не в этом, надо работать, надо колхоз двигать вперед. Я буду говорить откровенно: секретарь райкома сказал, чтобы мы разобрались в наших недоразумениях и начали дружно жить.

Степан Парамонович быстро взглянул на Кузьму. «Ишь куда стрельнул: секретарь райкома сказал!»

— Недоразумения, конечно, были у нас, про это не только колхоз, но весь район, поди, знает, — солидно сказал Степан Парамонович, — но только не догадываюсь, как вы думаете эти недоразумения прикончить?

Кузьма придавил пальцем чадящий окурок.

— Мы должны вместе их прикончить. Все дело в том, что я не сумел убедить тебя, — подумав, ответил Кузьма. — А ты в себе не разобрался. Получилось нехорошо, Степан Парамонович, что у нас из-за огородов произошел раздор. Я неправ в том, что перегнул, но ведь хотел-то я хорошего, а ты неправ в том, что свое личное поставил выше нашего общественного, государственного дела. Такую войну пережили, победителями вышли, а в мелочах разошлись…