Зултурган — трава степная - Алексей Балдуевич Бадмаев
Онгаш потянулся к плите, задымил трубкой.
— Дедушка! А когда из ресторана вышли, куда вас повез нойон? — спросил Церен.
— Топить меня, стервецы, надумали! Привезли на мост и скинули в воду… Заспорили еще за столом, сможет ли Онгаш час целый продержаться под водой без воздуха! Ну и столкнули… А может, я сам прыгнул — молод был, хмелен, сами знаете…
— Где же тот ваш новый костюм? — спросила Нюдля, не пропустившая ни слова из воспоминаний старика.
— Сняли, прохвосты! — решительно заявил дед Онгаш. — Потешились над бедным табунщиком и сорвали всю одежду, в старье обрядили! На то они и нойоны, чтобы над нашим братом-бедняком измываться. Только это не сразу случилось. Так скоро я им не дался, в тину спрятался и сижу себе на дне… А рыжая девушка, дочь хозяина ресторации, по берегу бегает, рыдает. Жалко мне стало ее, вот я и вынырнул. Выбрался я на берег, подбежала она ко мне, улыбается, а сама тоже мокрая — от слез. Отец ее — до чего же зловредный человек — смотрит на нас и заходится смехом, толстопузый. Потом подошел ко мне, хлопнул по спине и говорит: «Ну, молодец! Храбрый парень!» А может, и другое что сказал, я все равно ведь по-русски ни бельмеса. Но зайсан Хембя понял русскую речь, зависть его взяла, что не его, а меня похвалили. Разделся, нырнул — не получилось. Решил плаванием доказать свое зайсанское превосходство над бедняком. Врать не стану, плавал Хембя отменно. Не успели оглянуться, Хембя на другом берегу Волги! Помахал рукой и без отдыха поплыл обратно… А одежда, что ж? Содрали, собаки!
Нарма меньше других веселился рассказу старого Онгаша.
— Мне кажется, дедушка, вы что-то напутали. Наш зайсан Хембя был как топор в воде.
— Ты мне еще будешь возражать! — рассердился Онгаш. — Я же своими глазами видел, как Хембя перемахнул Волгу!
— Семь лет работал я у Хемби кучером, — пытался вразумить старика Нарма. — Если он хорошо в реке плавал, почему в озере утонул?
— Но-о-о! — в свою очередь удивился старик. — Тут ищи другую причину. Укажет сверху перст божий, человек захлебнется в ложке, как о том распорядится хозяин-судьба. Пришло время умереть, ничто не спасет. В объятиях женщины…
Церен, Шорва и Нюдля уже спали. Нарма вначале с интересом слушал рассказ старика, но вскоре понял, что Онгаш впал в безудержное вранье, поддерживая небывальщиной внимание к себе.
Давно хотелось спать и Нарме, но ему было неудобно оставить в одиночестве старика.
А он еще долго будет, повернувшись спиной к Нарме, разговаривать сам с собой, горестно вздыхать, бормотать понятное лишь для него самого.
Сильно сгорбившись, Онгаш сидел лицом к пламени. Он брал из кучи камыша несколько длинных тростинок, ломал их в сухих ладонях и подкладывал в медленно угасающий огонь. Услышав за спиной сочный храп Нармы, раскинул овчину у печи, накрылся шубой и тоже приутих.
Наутро рано поднявшийся Нарма уже не застал в доме Онгаша. «Не обиделся ли дед? Надо ли было мне с ним спорить? Пусть думает, что зайсан хорошо плавал. Может, придуманная им сказка о несбывшемся скрасит последние годы его беспросветной жизни?»
3
Нарма между тем взбодрил остывший очаг камышом. От острого запаха пищи дети пробудились, и начался новый день. Они уже поели и убрали посуду, когда на улице прогрохотала рассохшимися ступицами телега.
В дом вошли Вадим Семиколенов и Араши Чапчаев. Церен и Нюдля так обрадовались появлению дорогих гостей, что их восторженные возгласы слышны были за версту.
Нарма и раньше знал об учителе Араши, но встречаться не приходилось. О русском докторе Булгун рассказывала ему, когда была жива. Нарма познакомился с гостями, начался их непростой разговор о детях.
— Церен и Нюдля мои двоюродные… К сожалению, не пришлось быть на похоронах Булгун. Хозяин заслал меня с табуном под Царицын. Только теперь я смогу забрать сирот к себе. Втроем как-нибудь проживем. Собственно, ребенок здесь один — Нюдля, но девочка все умеет по хозяйству, иную взрослую за пояс заткнет.
Эти рассуждения неунывающего Нармы не понравились учителю.
— Семья у вас большая? — спросил Араши.
— Живу покамест один. Отец и мать умерли. Да я могу лучше всякой женщины и постирать, и сварить, — рассуждал Нарма.
— А мы с Вадимом Петровичем вот что придумали, — сказал Араши. — Нюдля хорошо понимает по-русски, она способная девочка. Не отвезти ли ее в Астрахань, в пансион? Окончит учебу, может стать учительницей.
То, что говорил Араши, было похоже на сказку, но Нарма ему поверил и обдумывал предложение: «Нюдля в моем доме все равно будет гостьей. Через шесть-семь лет выйдет замуж за такого же бедняка… Не лучше ли в самом деле пристроить ее к книжкам, если добрые люди берутся пособить?»
— Согласен, — сказал Нарма. — А с Цереном что вы надумали?
— Церен — уже подросток. Пусть сам выбирает. Поедет с вами — так и быть… Только чем он будет заниматься у вас? В пастухи определите?
Нарму обидели такие рассуждения.
— Калмыки веками пасут скот, эта работа их кормит. Какое же вы найдете ему более достойное занятие? Писарем[40] станет? Церен поедет со мной! — сказал Нарма решительно. Он уже свыкся с мыслью, что сироты будут жить с ним, пусть, по крайней мере, хоть один Церен.
Араши перевел Вадиму то, что сказал Нарма.
О приезде Араши и Вадима в хотоне узнали сразу, и люди потянулись к дому Нохашка. За какие-нибудь полчаса в землянке негде было приткнуться. Пришли в основном мужчины. Когда Булгун болела, Араши приезжал к ним дважды. Один раз вместе с Вадимом. Поэтому они хорошо знали о том страшном судилище, происшедшем из-за кошелька старосты.
При каждом появлении чужих людей Бергяс исчезал из хотона будто бы по делам. Избегал встречи с отцом и Така. Он поселился у родственников на Маныче. Така знал твердую руку отца. Терпеть людскую молву, быть одураченным своим сыном Бергяс не захочет. Много всяких злодейств творилось старостами и зайсанами в степи. К своеволию богатых привыкли: задерет волк овцу, стадо поблеет в тревоге и снова пасется… Но с тех пор, как случилась расправа с Булгун, глухой ропот негодования
