Ион Чобану - Мосты
— Святая простота! Пойду лучше в газету… Не то придется краснеть перед учениками, мямлить: зовут, мол, меня так-то и так… Нет, шут с ней, со школой.
— Фрунзэ Федор Константинович…
— Тебя вызывают!
— Фрунзэ!
— Здесь!
— Директором семилетки в село Кукоара…
— Поздравляю… А говорил — не везет, — хлопнул меня Фэникэ по спине так, что чуть не треснула рубашка. — В родное село угодил. Чего еще хочешь?
— Угодил… Вместе с твоим Прикоки.
— Голову даю на отсечение, нет лучшего учителя для первоклассников, чем такой глупец… как Прикоки… Послушай. У умника терпения гораздо меньше, чем у глупца… А что нужно учителю первоклашек? Знать азбуку и быть дьявольски терпеливым… А Прикоки, если даже школа загорится, спокойно будет вести урок, покуда головешки не станут падать на голову.
— Первый класс самый трудный…
— Ты, Фрунзэ, не думай, что если я не конспектировал, то и не знаю, что в учебниках написано…
— Бума Моисеевич, у нас вопрос!
— Прошу!
— Как быть?.. Наши школы на переднем крае… В прямом и переносном смысле… Села эвакуированы!
В зале стояло около двадцати директоров… Гирова… Гиришены, Будей… Краснашены… Богзешты… Баху… Гетлово… Германешты… Исаково… Леушены… Васиены… Инешты… Вережены… Заиканы… Коробчаны… Сухулучены… Саратены… Чеколтены… Клишова… Бравичи… Чишмя…
Выступал Захария, окончивший семь с половиной классов лицея. Он назначен директором в Оргеев. А «международное положение» Оргеева было из рук вон плохим.
— Директора школ получат в военных органах соответствующий пропуск. Безо всяких препятствий проследуют на место работы.
— Разве за десять дней успеем отремонтировать школы?
— А где достать известь и бревна?
— Кто нам поможет сделать побелку?
— Как собрать детей? Они же в эвакуации.
— Без гвоздей и оконных стекол я, например, как без рук! Пять месяцев «катюши» стреляют из школьного сада.
— Надоела мне эта музыка, сударь. Всем разжуй да в рот положи.
Фэникэ потянул меня за рукав, усадил. Пусть остальные задают вопросы.
— Помнишь слова нашего историка? Один дурак может задать столько вопросов, что тысяча мудрецов не смогут на них ответить. Правда, у меня впечатление, что Бума Моисеевич любит отвечать на вопросы гладко, как из учебника грамматики. Он учился на адвоката в ту пору, когда преподавали риторику… Теперь у него уйма должностей и поручений. Завуч средней школы… Заведующий районо, директор районного радиоузла… Переводчик райкомовских решении на молдавский язык… И еще куча дел, которые он, беспартийный, выполняет, как настоящий большевик.
Что за парень этот Фэникэ! То терзался, что дети не смогут называть его по имени-отчеству. Теперь иронизирует над почтенными людьми… Жаль мне расставаться с Фэникэ. Думаю, и ему тоже.
Вечером он неожиданно пришел ко мне. С шумом вошел во двор моего украинца, будто жандарм с поста, что пришел сделать обыск, хлопнул калиткой, потом дверьми.
— Я за тобой… Укладывай манатки. Через два часа попадешь в объятия к мамочке.
У ворот стояла бричка, запряженная парой вороных. Отличные кони: копытом землю бьют, удила грызут. Боярские кони! Царский выезд, как говаривал дед.
— Ты не дождался отца Прикоки?
— Может, ты хочешь?.. Если тебе охота бежать… следом за его подводой…
— Что ты сердишься из-за любого пустяка?
— Не люблю глупостей с продолжением.
— А откуда бричка?
— Из Пепен… Меня пригласили на бал пепенские учителя. Я спешу, поторапливайся.
Все мое имущество было на мне. От смущения перед девушкой, сидевшей в бричке, я забыл свои десаги в каса маре у хозяина. Но он был так любезен, что до самой околицы бежал следом за нами, покуда не догнал. Правда, дочка ему помогала.
Ловкач Фэникэ поцеловал дочке моего хозяина кончики пальцев, и та долго махала нам вслед платочком, словно Фэникэ был ее давним другом.
— Познакомьтесь! — предложил Фэникэ, пока я рассеянно держал в руках свою суму, боясь испачкать сиденье.
— Тамара! — прозвучал над моим ухом мелодичный голос.
Мы с Тамарой обменялись рукопожатием. И тут я разочаровался. Рука у нее оказалась холодная и потная. Господи, такая красивая девушка и с рыбьей кровью!
Тамарин отец взмахнул кнутом, бричка покатилась, подрагивая на рессорах…
— По-моему, стоит быть директором школы!
— Ты что-то спросил? — осведомился Фэникэ.
— Не так уж плохо, говорю, быть директором школы.
— Да, кто мог подумать, что у Советов так легко стать большим человеком. Ложишься спать темным мужиком… безотцовщиной, просыпаешься директором.
Из брички я выпрыгнул на краю села. Пожелал Фэникэ веселого бала. Поблагодарил возницу и повернул к большому, крытому жестью дому, стоявшему вдалеке, туда, в Ордашей, мы были эвакуированы.
Бричка скрылась в клубах пыли, за поворотом проселка. Вот мы и расстались с Фэникэ. В Пепенах бы ему, конечно, лучше жилось, чем в Алчедаре. Если верить его словам, родители хотели выдать Тамару, свою единственную дочь, свое сокровище, именно за него. Всеми правдами и неправдами добились они назначения Тамары в ту же школу. Не думаю, что это обстоятельство доставило особое удовольствие бывшему королевскому гвардейцу. Его больше пленял Тамарин патефон. Каждый вечер на квартире у нее устраивали танцы, развлекались. На другое утро Фэникэ ходил мрачный, невыспавшийся и клял себя за то, что связался с Тамарой. К тому же у нее была привычка: перед тем как лечь в постель, плакать… «чтобы казаться невинной, безгрешной, целомудренной».
Фэникэ был закаленный солдат, притворная слезливость претила ему. В такие минуты он не знал, как избавиться от Тамары.
— Прощай, Фэникэ!
Перед одним из домов стрекотал движок. Из помещения доносились выстрелы, крики «ура». Сразу вспомнилось: здесь клуб летчиков. Каждый вечер им тут читают лекции, бесплатно крутят фильмы. Если бы я хотел, запросто мог войти. Ведь бригада наша более двух недель мыла самолеты, и мы считали себя авиаперсоналом. Многие любят прихвастнуть, что служили в авиации… Покуда не спросишь, сколько у них на счету боевых вылетов.
Возле клуба летчиков повстречались мы с Мариуцей Лесничихой. Прогуливались под руку с белокурым летчиком. Сердце у меня екнуло, будто я увидел Вику. Как приятно встретить человека из родного села! Три месяца не видел никого из Кукоары, кроме родителей.
— Добрый вечер, Мариуца!
— Что? — по-русски переспросила она.
— Говорю: добрый вечер.
— Добрый вечер…
— Слушай, Мариуца, ты когда по-русски изъясняешься, куда деваешь молдавский язык?
— Иди к чертям!
— Я сперва засомневался… Теперь вижу — это ты.
— В самом деле не узнал меня сначала?
— Еще бы!
— Сильно изменилась?
— Не очень.
— Записалась я, Тоадер… на фронт пойду!..
— С этим белесым?
— Нет. С ним у нас просто… дружба.
— Ну, я тоже пошел — спешу. Еще увидимся.
— Спеши, спеши. Очень тебя ждет твоя… Троим сразу сумела вскружить голову. Письма ей пишут.
— Каким еще троим? Откуда трое, что ты мелешь?
— Что мужчины находят в этой Вике Негарэ? Задается фифочка. Теперь белокурых девушек полно во всей России… Ага!
— Что болтаешь? От кого она получает письма?
— От сына Дорофтея… с фронта.
— И еще?
— От писателя из Кагула.
— От писаря?
— Да. Теперь только из Кагула приходят послания… Сын Дорофтея погиб, извещение пришло… И медаль…
— Так ты на фронт отправляешься?
— Да, хочу мир посмотреть…
— Когда отправка?
— Жду ответа… Попросилась в отряд Митри.
— Так и говори. Одно дело — фронт, другое — партизанский отряд…
— Ну, я не такая грамотная, как ты.
— Вижу, и здесь пока не теряешься.
— Нет, это просто дружба.
— А думаешь все время о Митре?
— Никуда он от меня не увильнет… Подумаешь, скрывает, где отряд… Ничего, разыщу.
Вот она какая — Мариуца! Ни на одном языке ее не переспоришь, не собьешь с панталыку.
— А знаешь, семья Негарэ съехала из Ордашей…
— Куда?
— Где земли побольше. Вечно им земли мало.
— В каком же они селе?
— В Проданештах… Там эвакуированных нет… Покинутой земли сколько угодно.
Мариуца взяла под руку своего летуна с бровями, как пшеничные колосья, и они пошли на танцы.
Субботний вечер — только сейчас сообразил я.
4
Дома горячих объятий, вопреки прогнозу Фэникэ, не было, хотя мать, конечно, очень обрадовалась моему возвращению. Простой крестьянской радостью. Без поцелуев и слез.
Дедушка Тоадер стиснул меня так, что кости хрустнули.
— Повернись-ка, дай на тебя лучше посмотреть, беш-майор. Что ты скажешь, Лейба?
