Эльмар Грин - Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана
Он привез меня в край, где леса занимали больше места, чем поля и деревни. В одном лесу он даже остановился, чтобы обтереть машину, на которой куры оставили свои следы. Я вышел поразмяться немного. Среди деревьев этого леса я не увидел ни елки, ни сосны, ни березы, но узнал клен, дуб и липу, хотя они — редкие гости нашего севера. Остальных деревьев я не знал. Тем не менее это были высокие деревья, покрытые густой листвой. Одним словом, я попал в такую часть России, которую даже Арви Сайтури не мог бы назвать отторгнутой от финской земли по признакам родства деревьев.
Из этого леса мы довольно скоро доехали до конторы лесничества. Женщина подхватила свой портфель и, сказав мне: «Я сейчас», — ушла внутрь. Но у меня еще были к ней вопросы, и потому я тоже на всякий случай вошел вслед за ней. Внутри за столом сидел средних лет мужчина и держал возле уха трубку телефона. Кивнув нам, он сказал в трубку:
— Нет, нет. Захолмью не отпускать ни одного кубометра, пока не погасят долг. А быковским — да. Ну, они же — совсем другое дело. Это состоятельный клиент и добросовестный плательщик. Пятьдесят кубометров на первых порах, но чтобы соблюдали расчистку. А остальные отдельно будем оформлять, по другому участку.
Он повесил трубку и спросил женщину:
— Ну, как съездила?
Она ответила, положив на стол портфель:
— Неплохо. Все контракты оформила.
— Молодец!
Тут он обратил внимание на меня, но она в это время сказала:
— Разбираться уж завтра будем. А сейчас я — домой, да, кстати, вот гражданину дорогу в Корнево расскажу.
Он спросил меня:
— А вы откуда будете? Уж не писатель ли случайно?
— Нет…
— Жаль. Писателя бы нам сюда! У нас такие грандиозные дела затеваются!
Я развел руками, показывая этим, что жаль, конечно. Я так хотел бы заняться описанием их грандиозных дел, но что ж делать, если нет к тому таланта. Сказав ему: «До свиданья», — я вышел вслед за женщиной из конторы. Она провела меня некоторое время по улице поселка и затем свернула на боковую дорогу, уходящую в лес. Дорога была узенькая, почти тропинка. Женщина довела меня до развилки и остановилась. Пользуясь моментом, я задал ей наконец свой вопрос:
— Будьте добры, пожалуйста, не откажите в недоразумении. Вот вы сказали там, в машине, что я увижу ее в этом. В чем — в этом?
Она не сразу меня поняла, но потом вспомнила:
— А-а, вот вы о чем! Да, да, помню. Я хотела сказать, что вы увидите ее во всем этом, что вас тут окружает, иначе говоря, во всем этом интересном и бурном кипении нашей новой жизни. То есть, наблюдая эту жизнь, вы сами проникнетесь тем же, чем полон и ее внутренний мир. Понимаете? Она через это станет вам ближе и понятнее. А это все равно что увидеть ее самое. Понимаете?
Я понял, конечно. Вот уже второй человек втолковывал мне в голову это понятие. Сперва ленинградский профессор, теперь женщина из лесничества с умными глазами и мягким, певучим говором. Как не понять после этого? Даже менее догадливый человек сумел бы такое себе уяснить.
Она объяснила мне, как выйти по лесной тропинке к берегу реки у места переправы, и я отправился дальше в глубину их нескончаемой России, а русский лес тут же с готовностью сомкнул надо мной свою зеленую листву, полную птичьего перезвона. Конечно, я понял то, что сказала мне умная русская женщина, но веселее мне от этого не стало, ибо теперь я уже знал наверное, что моей женщины в этих краях нет и что я продолжаю удаляться от нее все дальше и дальше. Куда я удалялся и зачем? Этого я не знал.
21
Скоро лес кончился, и я вышел к низкому песчаному берегу, вдоль которого тянулись заросли красной лозы. У берега стояла старая баржа. Невдалеке, чуть выше по течению, виднелась запань. В ней расположился землесос, углублявший дно. Его толстые черные трубы пересекали поперек всю запань, выкачивая на берег смесь из воды, ила и песка. Напротив баржи на берегу стирала белье женщина. Я спросил ее насчет перевоза, и она крикнула:
— Серега! Серега!
На ее крик из домика, выстроенного на палубе баржи, вышел здоровенный детина лет сорока. Он был бы, конечно, тем самым Иваном, если бы не был Серегой. Потянувшись, он спросил, что у нее загорелось. Она указала на меня:
— Перевези вот гражданина.
В ее голосе тоже были певучие нотки, как и у той, из лесничества. Детина сладко зевнул, показав полный рот золотых зубов, и сказал:
— С полным нашим удовольствием.
И даже в его голосе просквозила певучесть, схожая с той, что была у женщин, только басистее. Он спустился по сходне к маленькому деревянному причалу, возле которого качалась на волнах лодка, сел в нее, отвязав цепь, и сказал мне, указывая на корму:
— Пожалуйте!
Я шагнул в лодку и уселся на корме. В это время от леса донесся женский возглас:
— И меня, Сергей Леонтьевич! И меня-а!..
И опять-таки это было скорее пропето, нежели сказано. В такое певучее царство я попал на этот раз. Женщина была молодая, загорелая, светлокудрая и несла в руках объемистую корзину, накрытую цветным платком. Она уселась на корме рядом со мной, поставив корзину себе на колени, и лодка тронулась. Обогнув баржу, гребец повернул слегка лодку носом против течения и приналег на весла. Греб он частыми взмахами, но без особенных усилий. Действовали только его руки, а туловище оставалось в прямом положении, почти не раскачиваясь.
Сперва лодка поднялась немного против течения, но у середины реки ее начало относить вниз. Я осмотрелся. Река оказалась шире, чем я предположил вначале. Это противоположный, правый берег ввел меня в заблуждение. Высоко вздымаясь, он казался близким. Но вот лодка уже достигла середины реки, а он все еще оставался там, где был, и только поднялся выше, да отчетливее стали видны деревья и кустарники на его крутом травянистом склоне.
Лодочник подвигался вперед все теми же частыми гребками, держа лодку слегка повернутой против течения. Его не беспокоило то, что лодку понемногу относило вниз. Быстро и без усилий двигая руками, он в то же время спокойно разговаривал с женщиной, сидевшей рядом со мной на корме. Разговор шел о каких-то покупках, об одежде, о зимних сапогах, о шубе. Он сказал:
— С шубой-то можно бы и повременить, на лето глядя.
На что она ответила:
— Не зимой же покупать. Зимой на них спрос такой будет, что и не подберешься. Не успевают к нам товары-то завозить — вмиг расхватывают.
Он успокоил ее:
— Ничего. Наладят в конце концов доставку-ту. Дело на подъем пошло.
Она как будто согласилась:
— Так-то оно так. Но лучше уж прямо в Москве покупать. В прошлом году Варвариха с дочкой погрузили на теплоход мешков пятнадцать картошки да прямо до Москвы. А там — на рынок. Продали, приоделись. Мужику шерстяной отрез на костюм привезли, да и сами ситчиком и сатином запаслись.
Он одобрил этот способ и сказал:
— От нас тоже ездили. Муку возили, сало, мед и овощь всякую.
Женщина закивала:
— Вот-вот! Мы тоже с Егором думаем так-то в нынешнем году. Прямо через Московское море. Удобно. Как не попользоваться?
Пока они так разговаривали, сдабривая обыкновенные русские слова непривычными для моего уха певучими интонациями, лодка постепенно пересекла реку и скоро уткнулась в песчаный берег. Я вышел вслед за женщиной, уплатив по ее примеру лодочнику два рубля. Он пожелал нам доброго пути и улыбнулся женщине, блеснув еще раз на солнце золотым нутром своего рта. Две девочки сбежали к нему сверху по откосу. Он спросил их:
— Туда, что ль?
— Туда.
— Сигайте, стрекозухи. Поехали с орехами!
И он опять повел свою лодку к другому берегу, без устали гребя против сильного течения своими железными руками. Когда мы с женщиной поднялись по тропинке на высокий край берега, он уже достиг середины реки и казался вместе с лодкой и девочками не больше жука средних размеров. Река сверху тоже казалась маленькой, и зеленая лесная даль позади нее открылась глазу километров на десять. Солнце, клонясь к западу, освещало эту даль мягким боковым светом, что породило во многих местах глубокие тени, придавшие всей лесной поверхности выпуклость и упругость.
Оттуда я прибыл. Но куда я прибыл? Что мне надо было тут, на этом высоком берегу русской реки с коротким названием Ока? Она спокойно несла свои воды на восток, перемывая в неторопливых струях солнечные отблески. Она была у себя дома, эта река, и знала в этом доме свое место и назначение. А куда понесет меня, оторванного от родного дома и не знающего своего настоящего места? Плохо человеку, не имеющему на земле своего места. Носят его по своей воле туда и сюда чужие горькие ветры, и нет им дела до его собственных намерений и желаний.
Я оглянулся. Молодая женщина с корзиной на плече уже удалялась от реки. Она пересекла мягкую пыльную дорогу, которая тянулась вдоль края высокого берега, и теперь удалялась по тропинке куда-то в глубину открытой равнины, далеко раскинувшей на все стороны свои засеянные разными хлебами пологие холмы. Ветер играл ее белокурыми волосами и прижимал к широким бедрам тонкое зеленое платье.
