Олег Грудинин - Комсомольский патруль
Кивнув Косте, он сунул за пазуху гаечный ключ и легкой походкой пошел за Волковым.
Костя даже не успел ничего ответить. Как назло, на дороге не видно было ни одной машины. Потом появились сразу три. Но. не обращая внимания на поднятую Лепилиным руку, они с грохотом проскочили мимо. Чуть не плача от досады, Костя оглянулся. Шофер уже подходил к улице. Еще несколько шагов — и он, как и Волков, скрылся за первыми домами.
В этот момент вдали на дороге показались еще две машины. Стиснув зубы, Костя встал на середину шоссе, поднял руку. Головная машина с визгом затормозила метрах в двух от него.
— Смерти захотел! — заорал шофер, высовываясь из кабины. — Под колеса лезешь! Да я тебя сейчас свяжу, алкоголик паршивый, и отвезу в вытрезвиловку.
Вторая машина тоже остановилась рядом.
Не обращая внимания на ругань, Костя бросился к шоферу, заикаясь от пережитого напряжения, стал объяснять положение.
— Ничего не пойму, — уже спокойнее покачал лохматой головой водитель, — какой убийца? Какой шофер? А ты, часом, не пьяный, а? А почему рожа красная?
— Да бежим, — не выдержал Костя, — понимаешь, уйдет убийца! Или еще одного убьет! Шофера же!
— А ты покажи документы, если ты какой-то там патруль, — потребовал лохматый, — почем я знаю, может, ты машину угнать хочешь?
— Сволочь ты, — крикнул Костя, — фашист, предатель! — Плюнув, он побежал через пустырь к улице.
Водитель, покачав лохматой головой, выскочил из кабины и затопал следом за ним, размахивая заводной ручкой от грузовика.
— Если там ничего нет, — задыхаясь, проговорил он, тяжелыми прыжками догоняя Костю, — голову оторву. А за фашиста ты так и так получишь! Сам ты фашист!
Не отвечая, Костя махнул рукой. Когда они подбежали к домам, улица уже была пуста, только две старушки — одна из них вела комнатную собачку на поводке — оживленно о чем-то беседовали. Не зная, куда бежать, Костя остановился.
В это время из ближайшего дома вышла группа людей. Присмотревшись, Лепилин облегченно вздохнул — милиционер и трое в штатском, шофер четвертый вели двоих: Хромого волка и еще одного с завернутыми назад руками.
— Вот и хорошо, — проговорил один из тех, кто был в гражданской одежде, увидев шофера и Костю, — оперативную машину вызывать не придется. Перевезет кто-нибудь нас. Опасные преступники. Часов двадцать вот этого здесь ожидали, даже надоело, — он указал на Волка.
— Они тут, оказывается, засаду в соседней квартире устроили, — объяснил шофер с «Победы» Косте, — поджидали голубчика. А второй — скупщик краденого, содержатель «малины», Авосин фамилия. К нему-то Волк и бежал. Я им, милиции то есть, чуть всю обедню не испортил, чуть не вспугнул твоего волка, — выпалив все это одним духом, он засмеялся. — Ну, да я тоже не дурак: как заметил, что он на меня с подозрением оглядывается, сию секунду догнал и спрашиваю, где здесь гараж, не знаете? У меня, дескать, все свечи вышли из строя.
— Ну и что? — спросил лохматый водитель. — Что он?
— А он меня послал куда следует — и в парадное. В другой раз ни за что не простил бы, но здесь конспирация, ничего не поделаешь. Понимаем, что значит военная хитрость... Ладно, садитесь, товарищи, — он распахнул дверцы «Победы», — мы их, субчиков, с шиком отвезем.
Но в «Победе» места всем не хватило. Узнав адрес шофера, Костя попрощался с ним и остался на дороге. «Победа», легко взяв с места, умчалась. На плечо Лепилину опустилась тяжелая, пахнущая бензином ладонь.
— Слышь, товарищ, — огорченно проговорил лохматый водитель, — ты меня извини, я и вправду того... Садись, отвезу куда надо!
— Чепуха, — рассмеялся Костя, — я ведь тоже того... Давай поехали.
КОМИССАР КОМСОМОЛЬСКОГО ПАТРУЛЯ
Однажды на заседание штаба Костя Лепилин пришел с невысоким сухоньким старичком. Косматые седые брови старика воинственно торчали, и поэтому особенно неожиданно выглядели глаза, поблескивающие неукротимой молодостью и задором. В глубокие борозды морщин на его лице въелась давнишняя металлическая пыль.
— Познакомьтесь, — представил нам старика Лепилин, — мой дед, Михаил Иванович...
— Здравствуйте, молодые люди.
Бросив на каждого из нас быстрый, но цепкий, как бы проверяющий взгляд, Михаил Иванович сел за стол и провел ладонью по сухим губам. Ладонь у него была маленькая, но на вид крепкая и тоже пропитанная синеватым металлом.
— В комсомол таких, как я, принимаете? — спросил он, улыбнувшись. — Или, на ваш взгляд, уже устарел?
— Принимаем, — почему-то басом за всех ответила Нина.
То ли над этим басом, то ли от вопроса Костиного деда все весело рассмеялись. Нам сразу понравился Костин старик.
— Ну вот что, комса, — уже серьезно сказал Михаил Иванович, — я к вам по делу. Вступать в комсомол мне, и верно, уже поздновато. А вот помочь вам в работе я еще могу. Дело вот какое.
Коротко, но обстоятельно Михаил Иванович рассказал, что после жалоб Кости на то, что нам зачастую бывает трудновато решать сложные жизненные вопросы, с которыми мы неожиданно сталкиваемся в патруле, он однажды в райкоме партии завел об этом беседу с секретарем. Выслушав Михаила Ивановича, секретарь райкома обещал подумать. А на днях он вызвал старика Лепилина к себе и попросил по мере сил и возможности помочь комсомольскому патрулю.
— Будь у них как бы политкомиссаром, — сказал он, — дела они делают большие, легко и ошибиться. Молодежь, горячка, сами такие были.
Так Михаил Иванович Лепилин снова стал комсомольцем.
Обычно он не вмешивался в текущую работу штаба, сидел в стороне в мягком кресле. На первый взгляд даже могло показаться, что он совсем равнодушен к тому, что происходит вокруг. Но так только казалось.
Мы очень скоро почувствовали, что с его приходом работать стало легче. Не могу сказать, как это он делал. Говорил он немного, и когда мы в жарких спорах между собой обращались к нему за поддержкой, он чаще всего отмалчивался. Но удивительно: каждый из нас теперь мог твердо сказать, правильно он поступил в том или ином случае или неправильно. Очень быстро Михаил Иванович стал совестью нашего комсомольского штаба. Но иногда он очень резко высказывал свое мнение.
Несколько раз случалось и так, что я, убежденный в своей правоте, не соглашался с мнением Михаила Ивановича. Надо признаться, что потом рано или поздно мне приходилось краснеть за свое упрямство.
Один из таких случаев произошел после ареста Волкова. Следствие по его делу заканчивалось, и мы думали, что больше нам ничто не напомнит о его шайке. Но вышло иначе.
Все началось со спора о том, нужно ли привлекать школьников к участию в рейдах комсомольского патруля. Я был уверен, что не нужно. Соображения мои были таковы: участники рейда нередко сталкиваются с позорными, возмутительными явлениями жизни. Нужно ли, чтобы школьники, совсем еще молодые комсомольцы, видели все эти безобразия? Я считал, что не нужно.
Михаил Иванович твердо сказал, что я заблуждаюсь. Но все же наперекор ему я запретил членам штаба брать школьников в рейды. Это была моя первая ссора со штабом, потому что все ребята были на его стороне, а я против. Она меня многому научила, эта ссора, потому что, хотя я и сделал по-своему, но очутился в положении того поручика из старой побасенки, который один идет в ногу, а вся рота не в ногу. Очень смешной, а иногда и трагический образ.
ВЫ СЕРЬЕЗНЫЙ ЧЕЛОВЕК
«Истинным стимулом человеческой жизни является завтрашняя радость».
Яша Забелин задумчиво опустил книгу на одеяло. Макаренко точно сказал. Иначе это называется перспектива. Человек должен иметь впереди свою радостную цель. Мечту.
Яша зажмурил глаза. Коммунизм. Вот она — цель-мечта. Ослепительно яркая и неизмеримо радостная. Но каждый идет к ней через какие-то свои вехи-цели, до которых путь кажется почему-то даже дольше. Смешно. Может быть, потому что они меньше, эти цели? Ну что, скажем, по сравнению с коммунизмом его, Яшино, высшее образование? Или улучшение кем-нибудь в простом станке маленькой детали. Пустяки. Пылинки. А как они тяжелы, эти пылинки. И как до них бывает далеко. Но ничего, зато каждый день, даже самый-самый тяжелый, становится как бы кирпичом в будущем величаво-могучем здании... Красивое здание... Оно обязательно будет... Жаль, неизвестно, будет ли оно для него, Якова Забелина? Начавшийся после ранения открытый туберкулезный процесс может и не пройти. Молодой человек нахмурил брови, тряхнул головой. Опять?! Сколько раз строжайше запрещал себе думать о своей болезни. Тряпка! В конце концов «сдавать» в мыслях — первый признак слабоволия. С такими минорными настроениями до любой цели только в два раза дальше. Яша замотал головой и тряс ею до тех пор, пока она не закружилась, а самому не стало смешно. Ну вот, нашел способ избавляться от дурных мыслей. Так не только с хандрой, а и с последними силами запросто расстаться можно. Ух, как гору перенес. Врач же сказал, что ему совсем шевелиться нельзя.
