Кирилл Голованов - Матросы Наркомпроса
Кинохроника работала на третьем этаже, в актовом зале. Здесь скопилось немало болельщиков. Они смотрели, как снимают на пленку развод дежурной службы. Гришка Мымрин очень жалел, что не попал в артисты. Он был согласен стоять в строю даже в малоприятном качестве дневального по гальюну или рассыльного директора. Но кинокамеры стрекотали для других счастливчиков, а Мымрину оставалось только наблюдать со стороны и одновременно поглощать бутерброды с сардинками. От дуговых фонарей у Раймонда Тырвы, исполнявшего роль помощника дежурного по школе, едва не дымилась фланелевка, пронзительный свет вышибал у него трудовой пот. Райка вытирал капли носовым платком и терпеливо исполнял команды кинооператоров. В зале было душно и угарно. Пахло пожаром.
— Товарищ дежурный по школе, — начал докладывать Раймонд в десятый раз и неожиданно закашлялся.
Кинооператор остановил камеру и огорченно махнул рукой. Мымрин засмеялся.
— Остановись, мгновение! — комментировал Антон. — Ты прекрасно!
— Чего ржете? — буркнул Тырва. — Сами бы попробовали…
Вот как нелегко, оказывается, оставлять след в истории. Хотя Жорка Куржак предпочел бы сутки жариться под прожекторами. Он схватил по литературе «пос», и эта злосчастная оценка лишала весь класс переходящего приза — бюста товарища Ворошилова.
— В других школах меньше четверки бы не поставили, — сокрушался Куржак.
— Так и шел бы в другие, — посоветовал Майдан. Жорка сразу осекся. Предложенный вариант показался ему неприемлемым.
— Пойдем лучше читать сочинения доктора Бабского, — посоветовал Димка.
Это была мудрая мысль. Майдана насторожила неожиданная реакция «военврача» на ассорти из чеховских одноактных пьес. «Клизму из табака» он как будто бы принял на свой счет. Быть может, «доцент» тоже догадался, кто помогал скелету разговаривать? На переводных испытаниях Артяев еще не сказал своего слова. Он вполне мог действовать по поговорке: «Хорошо смеется тот, кто смеется последним». Поэтому Майдан решил принять профилактические меры и предложил Жорке готовиться к испытаниям по биологии так тщательно, будто они решили стать медиками.
Предстоящий экзамен беспокоил не только Майдана. Уже давно было решено, что со следующего учебного года Василий Игнатьевич Артяев будет преподавать в другой, обыкновенной средней школе. Там вопрос о его воинских и ученых званиях сразу потеряет актуальность.
Рекомендации педагогического совета Артяев воспринял несколько болезненно. Особенно его задело мнение Радько о том, что разговорчивый скелет в кабинете биологии есть свидетельство полной потери учительского авторитета. Василию Игнатьевичу было жаль расставаться с формой и воинскими порядками специальной школы. Он требовал разыскать и изгнать хулиганов, утверждая, что это возмездие сразу решит все проблемы.
— Пробовали найти, — сказал директор. — Пока безрезультатно.
Старший политрук мог бы многое прояснить в этом вопросе. Однако он предпочитал молчать. Петровский только позаботился, чтобы под дверями директорского кабинета на сей раз не торчал рассыльный.
— Одних исключим, другие еще почище придумают, — усмехнулся в усы военрук. — Надо смотреть в корень.
Другими словами, Радько считал, что уходить из спецшколы надо самому Артяеву.
— Авторитет понятие преходящее, — вступился за коллегу завуч Полиэктов.
В подкрепление этого тезиса завуч рассказал, как однажды, молодым еще человеком, встретил на улице своего университетского профессора. Профессор пригласил его в гости, угостил чаем со сдобой и интеллектуальной беседой. Полиэктов слушал хозяина и удивлялся: неужели этот человек был его кумиром? Прощаясь в прихожей, Полиэктов обещал не забывать, но, когда за ним захлопнулась массивная дверь с медной монограммой, солидной, как мемориальная доска, почувствовал только свободу.
— Учитель умирает в учениках, когда их нечему больше учить, — солидно объяснил завуч смысл эпизода из собственной биографии.
— Смотря какой учитель! — откликнулся Радько. — Если он только ведет уроки, тогда согласен.
Полиэктов не сдавался, он стал утверждать, что в принципе все преподаватели сеют разумное, доброе, вечное. Это предусмотрено программами, утвержденными Наркомпросом, а биолог Артяев высококвалифицированный педагог, и ни один из его грехов не относится к качеству преподавания.
Василий Игнатьевич понял выступление Полиэктова в том смысле, что еще не все потеряно, и повысил бдительность. Он твердо решил обнаружить злоумышленника и присматривался к каждому ученику. Детективные замашки биолога насторожили старшего политрука Петровского, и он посоветовал Святогорову быть на испытаниях по анатомии в своем взводе.
— Зачем? — спросил Михаил Тихонович. — Это же не мой предмет!
— Зато ваш взвод, — возразил Петровский. Больше он ничего не сказал. Математик обеспокоился и на испытания, конечно, пришел.
Артяев был придирчив до крайности, но на отметки это не очень влияло. Особенно порадовали Михаила Тихоновича глубокие знания Георгия Куржака. Жора ответил на десять дополнительных вопросов и, по мнению Святогорова, заслуживал большего, чем скромной оценки «хорошо». А Дима Майдан, получив по анатомии пятерку, окончательно утвердился в отличниках.
Испытания во втором взводе закончились благополучно. Михаил Тихонович был удовлетворен, однако стоило выяснить, что имел в виду старший политрук, посылая его наблюдателем. Но разговор с Петровским так и не состоялся, ибо его заслонили чрезвычайные и весьма огорчительные события. Вечером, когда всем стало ясно, что учебный год позади, неожиданно прозвучал сигнал к «большому сбору». Руководил построением не военрук, а Билли Бонс. Если бы военрук отсутствовал, тогда было бы понятно. Но Радько стоял на полшага позади директора. На рукавах тужурки военрука были нашиты четыре золотых шеврона. Он стал капитаном 2-го ранга.
Директор хотел что-то объявить, но военрук быстро взглянул на него:
— Вы уж разрешите, Сергей Петрович, я сообщу сам!
Потом капитан 2-го ранга вышел на середину актового зала и стал внимательно разглядывать строй, начиная с выпускников. У них экзамены еще не закончились, но уже шло распределение по военно-морским училищам. Продолжая молчать, военрук повернулся к фронту девятиклассников, которые, впрочем, уже перешли целиком в следующий класс. Затем обратил внимание на третью роту, вернее, теперь уже на вторую…
Если бы в строю допускались разговоры, в зале наверняка бы поднялся невероятный гвалт. «Спецы» почувствовали неладное. Но команды «вольно!» никто пока не подавал. Ученикам только и оставалось ждать.
— Пришел с вами прощаться! — сказал наконец Радько. — Приказом народного комиссара Военно-Морского Флота назначен на новую должность, в училище…
Радько говорил необычно тихо, но тяжелые слова падали в зал прибойной волной и оглушали учеников.
— Верю! Из вас получатся настоящие моряки. Вы станете командирами крейсеров, эсминцев, подводных лодок. Лучшие из лучших, безусловно, станут и адмиралами. Хотелось бы только, чтобы никто не забыл, как здесь, в нашей военно-морской специальной школе, начинался путь на ходовые мостики кораблей.
Радько слегка кашлянул. У него вдруг запершило в горле. С трех сторон на него смотрели неподвижные шеренги учеников: три роты, шестнадцать взводов, пятьсот мальчишек. Каждому из них он лично подгонял флотскую форму, каждого знал по фамилии, по характеру. Как странно, что сейчас приходится разговаривать с учениками в последний раз.
— Знаю, — продолжал капитан 2-го ранга, — вам пришлось нелегко. С одной стороны, навалились учителя, с другой — военрук. Не забывайте, мол, еще: «Ножку, бровку и «уру».
На шутки Радько ребята всегда реагировали бурно, с удовольствием. Сейчас никто из них даже не улыбнулся. Бывший военрук понял, что сейчас не до юмора, и серьезно добавил:
— Итоги экзаменов говорят, что все ученики выдержали испытание воли и характера и поднялись на одну ступеньку к своей мечте. Вы получили за год гораздо больше, чем определенную сумму знаний. Вы заложили традиции своей спецшколы, которые вам пригодятся везде. Так держать, товарищи ученики!
Михаил Тихонович Святогоров, заметив, как вытянулись лица мальчишек, подумал, что это большая потеря для специальной школы. Уходил военный педагог, который сумел подхватить ребячью мечту, тонко и мудро использовать ее для воспитания и сплочения коллектива.
Учителя тесной группой стояли на правом фланге. Подтянутые, в одинаковой форме морских командиров, они теперь выглядели почти настоящими военными. Кто бы поверил, что еще несколько месяцев назад они представляли разношерстную группу преподавателей, которые ограничивали свои задачи тесными рамками школьной программы.
