Алексей Горбачев - Сельская учительница
Будяк, беззвучно шевеля толстыми губами, читал справки. Лицо начальника полиции было отчужденно-равнодушным, но где-то в глубине его маленьких злых глаз можно было заметить заинтересованность.
— Сюда зачем приехал?
— Дурило! Грабить приехал. Одна ночка — и месяц вольной жизни. Землю думает купить, помещиком стать, — говорил Печерица, того не понимая, что именно этими словами рассеивал облачко сомнения у начальника полиции.
Будяк оценивающим взором окинул Зорича.
— Так, так. За землей приехал?
— Да. Отцу не удалось. Отобрали. Сын теперь наверстает, — ответил Зорич.
Будяк поощрительно мотнул головой. Дня через два они снова встретились.
— Хочешь служить у меня? — в упор спросил Будяк.
Зорич знал, что обманутые или насильно мобилизованные парни разбегались из новопокровской полиции, уходили с повинной в леса. Много терял Будяк и в боях с партизанами. Люди ему нужны, значит, можно поторговаться.
— У меня другие планы…
— Знаю твои планы, — перебил начальник полиции. — Будешь хорошо служить — получишь землю, станешь помещиком.
Зорич надел черную шинель полицейского.
…Ему никогда не забыть той ночи, когда восток был оглушен ревом орудий. Наши наступали. Фашисты метались по улице. Сам Будяк грузил скарб на машину.
К нему подбежал Зорич.
— Разрешите помочь, господин Будяк.
— Сволочи! Разбежались! А ты почему не убежал?
— Я привык подчиняться приказу.
— Молодец, — похвалил Будяк. — Помоги, вместе поедем. Я не забываю тех, кто верно служит.
Они зашли в дом. Будяк схватил какой-то ящик.
— Не надорвитесь, господин Будяк. Это награбленное добро вам ни к чему. — Зорич выхватил из кармана пистолет.
— Ты… Ты что это?
— Именем советского народа ты, петлюровское отродье, приговариваешься к смерти за измену Родине, за все, что сделали твои грязные руки. — И Зорич выстрелил.
Глухо стукнул ящик, выпавший из рук начальника полиции.
Вот уже недели две, как прервалась связь с Калугиным. Значит, партизаны подались в другие леса. Пора и ему уходить, он свое сделал, задание выполнил. Нужно пробраться к реке и заросшим берегом продвигаться к лесу, а лес для него — дом родной…
На лесной дороге Зорич встретил советских бойцов. Обрадовался, кинулся к ним, чтобы по-солдатски обнять долгожданных товарищей, но кто-то залепил такую оплеуху, что он не устоял на ногах.
— Вставай, продажная шкура, — грозно сказал боец, направив на него дуло автомата.
— Да что ты с ним цацкаешься. Шлепни предателя, и дело с концом, — послышался чей-то голос.
На счастье подоспел офицер.
— Отставить самосуд, — вмешался он.
Зорич попытался объяснить, кто он. Его слушать не стали, ткнули дулом в спину и повели куда-то, зло поругиваясь.
Утро. Сквозь зеленую густую листву пробивалось солнце, его лучи были похожи на голубоватые ленты, туго натянутые меж землей и высью. Зоричу вдруг почудилось, будто этот уголок леса неожиданно сошел с картины Шишкина и, казалось, вот-вот для полноты пейзажа появится старая медведица с медвежатами… Над головой мудро шумели высокие деревья. О чем они шумят? Неизвестно. Видимо, есть у них свои дела, свои заботы и свой лесной разговор. Деревья живут долго — пятьдесят, сто, двести лет, потом приходит лесоруб. Но все-таки деревья продолжают жить и после пилы — живут они в домах, в самолетах, в пароходах, живут в книжных шкафах, в буфетах. Есть, конечно, и такие, что сразу идут на дрова. Эти потрещат в топках, в печках — и останется только дым и пепел. Вот так и люди. Одни продолжают жить своими делами и после себя, другие сгорают, не оставив следа…
«Неужели и ты сгоришь, ничего не оставив людям? — спросил у себя Зорич, шагая под дулом. — Тебя приняли за врага, за продажную шкуру, и даже то, что ты успел сделать, люди постараются забыть, вырвать, как сорняк, из памяти, потому что предателей не помнят, память о них затаптывают… Но я не предатель, и легко докажу это! И зачем так тревожиться? Радоваться надо: свои пришли!» — подумал он.
Конвоиры подвели его к палатке. Палатка стояла в зеленоватом лесном полусумраке — нарядная, какая-то веселая. Казалось, будто кто-то приехал сюда отдохнуть, подышать свежим воздухом, полакомиться ягодами, побездельничать, словом… Это впечатление еще более усилилось от того, что из палатки доносился беззаботный девичий смех. Потом вышла и сама девушка — красивая, в гимнастерке с ярко поблескивающей медалью «За отвагу», вслед за девушкой показался майор — подтянутый, спортивный, улыбающийся — и сказал:
— Есть вкусные трофеи, приходи обедать, Варенька.
Зорич вздрогнул. Острая боль сдавила сердце. «Варенька, дочурка черноглазая, где ты и что с тобой?» — тревожно думал он, за все время войны не имевший никаких вестей о семье.
— Товарищ майор, поймали предателя! — бойко доложил старший конвоир и протянул ему документы, отобранные у Зорича.
— Васильченко, примите арестованного! — распорядился майор.
Зорича «приняли», приставили к нему двух солдат с автоматами.
«Все это скоро кончится», — решил он, без обиды разглядывая молодцеватых, понимающих службу караульных.
Уже после обеда, после угощения Вареньки «вкусными трофеями», послышался голос майора:
— Давайте арестованного!
Майор сидел в палатке за походным столом на складном стуле. Вид у него был какой-то скучающе-недовольный, по всей вероятности, ему уже приходилось иметь дело с пойманными полицаями, и он знал, что ничего интересного не будет, каждый предатель старается выкрутиться, умалить свою вину. А разве есть более позорная вина, чем служить врагу?
— Что, Кожухарь, не успели удрать с битыми хозяевами? — едко заметил майор.
— Моя настоящая фамилия звучит по-другому, — ответил Зорич и назвал себя.
— Интересно, — несколько оживился майор. — Значит, вы служили в полиции…
— По заданию партизанского отряда Калугина.
— Где сейчас отряд?
— Не знаю.
— Хорошо. Выясним. Увести! — приказал майор стоявшим у палатки караульным.
На следующее утро он сразу деловито начал:
— Дела обстоят следующим образом: партизанский отряд разгромлен, есть подозрение на то, что имело место предательство. Далее. Командир отряда погиб, комиссар был тяжело ранен, его дальнейшая судьба неизвестна. Вам, надеюсь, понятно, что это значит… Итак, Зорич, или Кожухарь, не знаю, как правильно, давайте-ка начистоту, давайте-ка не терять времени. Видите — некогда, мы наступаем, мы гоним врага, дивизия наша на марше. Чистосердечное признание — это шанс на спасение жизни, всякие там легенды, фантазии приближают расстрел.
— Я выполнял задание командования, — повторил Зорич.
— Ладно, пофантазируйте, если есть охота, — милостиво разрешил майор и с явной насмешкой спросил: — Какое же задание выполняли?
— Я не могу вам сказать этого, да и ни к чему. Отправьте меня в штаб фронта.
— Прямо так сразу и в штаб фронта, минуя корпус, армию… В Генеральный штаб на хотите ли?
— Понимаю вашу иронию, товарищ майор.
— Я вам не «товарищ!» — взвинтился собеседник. — Мы сами разберемся, у нас в дивизии есть свой трибунал!
— Вы можете испортить свою служебную характеристику из-за меня.
— Послушайте вы, господин бывший полицай, я на вашем месте говорил бы иначе.
— Это же самое я сделал бы на вашем месте! — повысил голос Зорич. — Позвоните в штаб фронта двадцать четвертому, назовите мое имя — «Туманов».
— Ах, у вас есть и третье имя, — усмехнулся майор. — Не знаю, под каким же именем вы попадете к апостолу Петру на постоянное жительство…
Разведчик Зорич скрипнул зубами, понимая всю нелепость своего положения. Этот красавчик майор может сделать с ним что угодно, потому что не верит ни единому слову, а быстротечный военно-полевой суд докончит начатое майором — и все пропало… И он решился на этот отчаянный, не очень-то обдуманный шаг — быстро достал из-под штанины полицейских парадных брюк пистолет и положил на стол.
— Возьмите, майор, оружие. Можете поверить, нервы у меня крепкие, но злости много. Как бы она не подвела.
— Конвой! — крикнул вскочивший майор.
Когда солдаты появились в палатке, он, несколько успокоенный, спросил удивленно:
— Откуда у вас оружие? Вас же обыскивали…
— Обыскивали. Я к этому привык в тылу врага.
— Позовите лейтенанта Васильченко, — распорядился майор и с опаской поглядывал на странного задержанного: «Черт его знает, кто он такой. Лучше, пожалуй, не связываться, отправить подальше», — рассудил он.
Под усиленной охраной Зорича повезли к следователям рангом повыше. Конвоиры имели пакет с документами полицая Кожухаря, с материалами допроса и запиской майора: «При допросе задержанный пытался напасть на следователя, но был мной обезоружен». (Добровольно отданный Зоричем пистолет приобщили к документам.) Но и следователи рангом выше Зоричу не верили. Один из них — тоже в звании майора — вежливо предложил, указав на табуретку:
