Тахави Ахтанов - Избранное в двух томах. Том второй
В чем же суть этого кричащего противоречия между примитивностью тогдашней жизни и этим высоким, почти непостижимым умением? Может быть, те таинственные озарения, которые вспыхивают в душе архитектора, скульптора, художника, нельзя просто механически сопоставлять с развитием науки или с социальным прогрессом?
Дворец, огражденный этим красным камнем, его залы показались нам довольно скромными сравнительно с Тадж-Махалом. Здесь нет ни ошеломляющего фасада, ни особых архитектурных украшений. Здесь все потускнело, все дышит мраком и тленом, запущенностью и забвением. Мелькнула мысль, что тогдашние властители были, видимо, больше озабочены местами своего посмертного увековечения, чем комфортом и роскошью земного своего странствия. Но эту мысль тут же опроверг наш гид, указавший нам на карниз одной стены огромного полуразрушенного зала. Здесь сверкала, как огонь в ночи, яркая свежая краска. Оказалось, что на этом небольшом клочке, не больше метра, был восстановлен прежний колорит стены. Это было сделано когда-то по распоряжению вице-короля Индии лорда Керзона.
Да, если мысленно раскрасить этой ослепительной золотистой краской все стены и потолок этого зала, то первоначальное мое предположение об аскетизме древних владык отпадает само собой. А если еще дать волю воображению и представить себе украшения, орнаменты во всех залах и лоджиях, на всех балконах и переходах, представить себе мебель из сандалового дерева, инкрустированную слоновой костью, нарисовать в своей фантазий золотую вышивку на бархате портьер и занавесы из тончайшего индийского шелка — то вам сразу станет ясно: нет, они кое-что понимали в земных усладах, эти потомки первого из великих моголов — Захиридина Бабура, около трех веков властвовавшие в Индии. Они старались не только обеспечить себе жизнь вечную — Баки, но и устроиться со всеми удобствами в этом бренном, суетном мире — Фани.
В большом красном зале Шарма обращает наше внимание на изображения лотоса, украшающие верхнюю часть полукруглой двери и карниз потолка. Это уже отход от отвлеченности мусульманского орнамента. Это элементы чистого индуизма, традиционные образы индийских украшений, которые при всей склонности к гиперболизму, к монументальности, все же реалистичны в своей основе.
Шарма повествует нам о широте вкусов и терпимости Акбара. Когда строили этот дворец, Акбар вовсе не настаивал на соблюдении всех канонов мусульманской ортодоксии и охотно допускал элементы чисто индийского искусства. Может быть, потому, что одна из жен всемогущего Акбара была индуской. Вот как раз этот зал и служил ей жилищем.
Зал огромен и полон спасительной прохлады, как, впрочем, и весь дворец, построенный сплошь из камня. И все же нельзя позавидовать бывшим обитателям этого дворца. Они, правда, были защищены от зноя, даже от самого нестерпимого, но зато совсем не защищены от недоброго человеческого глаза. Дворец — точно музей, а не место для повседневного существования. Он весь распахнут. Дверей в обычном смысле слова здесь вообще нет. В залах — три стены. Вместо четвертой — огромный балкон, а то и просто выход на площадь. Ни на минуту не скроешься здесь от посторонних глаз.
Таков весь красный дворец. Но вот он неожиданно обрывается, и наше зрение, уже приспособившееся к красному цвету, погружается в успокоительный океан белизны.
У наследника Акбара — его сына Джахангира — был вкус, отличный от отцовского. Он расширил и достроил дворец, прибегнув к белому мрамору. Здесь явно красивей и удобнее. Залы второго этажа не соединяются между собой, а отделены, воспринимаются как самостоятельные жилища. Правда, и здесь нет окон, свет проникает через отверстия в потолке или через открытую стену, по все-таки человек не лишен возможности уединения.
На одной из открытых площадок перед нами вдруг появляются два маленьких изящных дворца из белого мрамора. Они принадлежали некогда двум дочерям властелина. Рядом с огромными залами дворцы кажутся игрушечными, зато в них настоящие двери и окна.
В сказочный мир вводит нас зеркальная комната. Пучок света, струящийся через небольшое отверстие в потолке, рассыпается по стенам, состоящим сплошь из зеркал. Но это не обычные стеклянные зеркала, а чистое серебро, покрытое сверху еще каким-то блестящим металлом. Поверхность этого металла не зеркальна в нашем смысле, то есть она не ровна, не гладка, а наоборот — вся из множества граней. Преломление лучей на этих гранях и создает феерическую атмосферу восточной сказки. В центре зеркальной комнаты — бассейн. Так легко себе представить, что и три столетия тому назад солнце так же сверкало, падая на этот бассейн, к которому по трубам направлялась свежая вода, а солнечные блики играли на телах юных невольниц, когда они нежились здесь, стараясь соблазнить своей обнаженной красотой пресыщенные очи владыки.
Возникают и другие картины. Когда рухнула Великая империя моголов, восставший народ ворвался в эту обитель тиранов и, в ярости круша все вокруг, развел в залах невиданные костры, расплавившие все золото на стенах и потолке.
Нам предложили подняться на крышу дворца. Это огромная ровная площадь, украшенная крохотными, как игрушки, домиками, с куполами и кружевными стенами из белого мрамора, с беседками, похожими на казахские юрты для молодых. Но что за вид открывается с крыши дворца! Священная Джамна, убегая за высокий крутояр, выводит свои воды из таинственных извилин, а потом исчезает совсем в темно-синем мареве. Нескончаемы долины за рекой. И главное — куда бы ни обернулся, над всем пейзажем царит Тадж-Махал.
Строго говоря, он находится справа от нас, на возвышенном берегу Джамны. Именно тут стоит он, словно белый лебедь, распластавший крылья перед полетом. Но и слева, и впереди, и позади — везде перед вами возникает чудесное видение. Это создается его отражением в маленьком зеркальце, вправленном в колонну. С поразительной четкостью это зеркальце величиной с пятачок передает очертания великого мавзолея.
Однако, как ни подчеркивает наш гид элементы чисто индийского стиля во всем этом ансамбле, все же, мне кажется, влияние ислама тоже проступает здесь очень отчетливо. Вот рядом с дворцом, за стенами крепости, — большая белая мечеть со множеством минаретов. Правда, предание говорит, что сам Железный Хромой предпочитал молитвам ратные подвиги, а внук его Улугбек — астрономию. Но зато другие потомки старого вояки немало часов проводили вместе со своими свитами под сводами этой мечети, предаваясь правоверным мусульманским размышлениям и молитве. Впрочем, погружаясь в молитвенную созерцательность, они умели одновременно ориентироваться и в хитроумных лабиринтах политики.
Спустившись снова в большой открытый зал дворца, поддерживаемый граненой мраморной колоннадой, мы обнаружили любопытный секрет тогдашнего государственного руководства. Оказалось, что с пышно украшенного балкона, где восседал на своем троне повелитель, просматривались все колонны, все до одной. Ни одна не заслоняла другую. Благодаря этому, повелитель, а также верховный визирь, сидевший несколько ниже, могли не спускать глаз с любого из своих махараджей, низамов, султанов, преклонивших колени под каждой колонной. От бдительного ока повелителя и его верховного визиря не ускользало во время всяческих совещаний ни одно движение, ни один косой взгляд верноподданного, и крамола могла быть пресечена еще у самых ее истоков. Все как на ладони! С таким расчетом и возводилась эта колоннада.
Мы возвращались несколько подавленные и лучами все распалявшегося солнца и изобилием впечатлений. Этот день вместил в себя слишком многое: и сигналы из давно отошедших времен, и явления чистой красоты, и обильный материал для раздумий о человеке, о его удивительных возможностях.
И вот мы снова в реальности сегодняшнего вечера. Из мира древних дворцов и мавзолеев — в широко раскинувшийся современный город. Наш автомобиль снова протискивается по улице, где снуют пешеходы, велосипеды, машины.. И вдруг меня точно кольнуло чем-то острым прямо в сердце. Я увидел странное зрелище, фантастически слившее впечатление от этой в общем-то обыденной улицы с какими-то давнишними хрестоматийными образами колониального угнетения. Неужели такое еще возможно?
Да, это был рикша. Классический рикша, именно такой, каким он изображался некогда в моей школьной хрестоматии. Точно сошедший с антиимпериалистического плаката. Тощий, дочерна иссушенный белобородый старик с головой, обмотанной черной тряпкой чалмы, сгорбясь в три погибели и напрягая до немыслимого предела все свое жилистое тело, волочил в гору маленькую крытую пролетку, в которой развалился, будто специально позируя для агитплаката, смуглый толстяк с холеными усами и с сигарой в зубах. Да под такой тушей согнулся бы, пожалуй, и конь-пятилеток!
Вся эта картина воспринималась, как чья-то бестактная шутка или сценка из бездарного спектакля. Но это был факт. Реальный жизненный факт из повседневного быта небольшого города, ведущего к храму чистой Красоты — к Тадж-Махалу.
