Владимир Дягилев - Весенний снег
- Да,-тихо произнес Крылов, понимая важность момента и состояние родителей. Он и сам чувствовал учащенное сердцебиение: будто и привык к таким разговорам, а вот, поди ж ты, сердце реагирует.-Нужно, иначе медленная, мучительная смерть. И чем дальше тянуть, тем меньше шансов на спасение.
Крылов заметил, что Вера Михайловна побледнела, глаза у нее расширились и она готова снова броситься на колени.
- Так как?-спросил он поспешно.-Может быть, подумаете?
- А что думать? - прогудел Никита.-Думай не думай..
- Тогда будем готовить.
Крылов встал и проводил их до двери.
В приемной Вера Михаиловна остановилась, ноги отказали, и Никита придержал ее за плечи.
- Да не кусай ты губы, - с сочувствием произнес он. - Они уж и так синие. Взяла привычку.
Она уловила это сочувствие, подумала: "Он-то и вовсе в первый раз". И собралась с силами.
- Мы ж для того его-е везли сюда,-прошептала она.-Будем надеяться, Никитушка.
-Началась пора тягостного, острого, как боль, ожидания. Веру Михайловну вдруг охватывал страх. Она готова была закричать: "Никитушка, откажемся! Так хоть несколько лет поживет, а то... Ведь навсегда". Но у нее не хватало духу сказать эти слова, тем более что Никита, вероятно, и сам хотел произнести эти же слова, но только крепился, стараясь отвлечь ее рассказами о доме, о домочадцах, о выселковских новостях.
- А к нам сегодня еще один парнишка поступил, - сообщила Вера Михайловна, возвратясь с дежурства. - Говорят, с тем же пороком, что и у нашего Сереженьки.
Никита на минуту оживился, и это означало, что он понимает, в чем дело: "Раз принят такой же, значит, на что-то рассчитывают. Значит, есть шансы".
Ночью, чувствуя, что жена не спит, он прошептал с придыханием:
- Вот я бы за него... под нож... И без наркоза...
Вера Михайловна уткнулась носом ему в плечо, и он почувствовал теплоту на коже: слезы.
- Ну что ты? Что? Мы ж до самого лучшего дошли.
Куда уж?..
Сережу тщательно помыли-Вера Михайловна сама участвовала в этой процедуре-и перевели в предоперационную палату. Впуск туда строго ограничили. Теперь и Вера Михайловна не могла больше пройти к сыну.
Лишь издали она зорко наблюдала за всем, что происходило там, за стеклянной перегородкой.
Наконец наступил день, когда родителям разрешили в последний раз перед операцией пройти к Сереже. На них надели специальные халаты, шапочки, маски, на обувь даже чехлы. Аркадий Павлович напутствовал:
- Только не волнуйте его. И недолго.
Ощущая щемящий холодок в груди, они вошли в предоперационную палату.
Палата была большая, светлая, белая. И среди всего белого они различили глаза своего сына. Оба остановились у входа, как будто вошли из темноты.
- Не видите, что ли? - послышался звонкий и болрый голос Сережи.
Тогда они подошли к кровати, и две руки потянулись к его головке, чтобы погладить ее.
- Прикасаться лучше не надо,-раздался голос сестры.
Они отдернули руки и вновь замерли, не зная, как вести себя в этой палате.
- Папаня, покажи фотку,-выручил Сережа.
Никита торопливо потянулся к карману, позабыв, в ка-ком именно лежит фотография Пальмы.
- Так в правом же,-подсказал Сережа.
Он долго смотрел на карточку, а потом сообщил сестре:
- Это подружок мой. Пальмой зовут.
И снова наступило молчание.
- А бабуси поют?-неожиданно спросил Сережа.
- Да нет,-ответил Никита.-Тебя дожидаются.
Вот поправишься - споют.
- "Купчик-голубчик"?
- И это споют.
Появился Аркадий Павлович, произнес тихо:
- Достаточно.
Вера Михайловна кинулась было поцеловать сына.
Сестра снова остановила:
- Так попрощайтесь.
Медленно отступая к двери. Вера Михайловна и Никита стали махать Сереже, будто он был в вагоне, а поезд тронулся. У дверей они.все-таки задержались.
- Пока, - бодро сказал Сережа.
"От кого же услышал он это слово?" - подумала Вера Михайловна, но не спросила, а лишь снова помахала сыну...
Перед операцией Сережу еще раз помыли.
Перед операцией его тщательно осмотрел профессор.
Перед операцией ему сделали уколы.
Перед операцией в клинике появился Владимир Васильевич, и Крылов сказал ему:
- Через день операция вашему протеже. Я раглоряжусь, чтобы вас пропустили в операционную.
Хотя Владимир Васильевич пришел в операционную пораньше, оказалось, что мальчик уже находится там.
Его привезли сюда спящим, и потом во время всей операции наркотизаторы поддерживали этот глубокий сон"
Пока не появился профессор, у Владимира Васильевича было время разглядеть операционную. По существу, вся она состояла из стекла, воздуха и света. Но кроме того, в операционной горели лампы дневного света, а непосредственно над столом - гнездо мощных рефлекторов. И оттого все вокруг, сам воздух казался прозрачньш, каждая капелька, каждая волосинка были отчетливо видны.
Он давно, со времен институтской практики, не бывал на операциях (да и операции тогда, и операционные он видел другие), и потому все особенно бросалось ему в глаза, поражало и запоминалось.
В этой операционной было много аппаратов. Все они время от времени жужжали, потрескивали, на них зажигались красные огоньки. У аппаратов уже стояли врачи-все в белом с ног до головы, неприкрытыми оставались лишь руки и глаза. Белые простыни, белые маски, белые чулки на всех, все столики и подставки покрыты белой краской. Все это невольно вызвало в нем ассоциацию с первым снегом. Хирурги же, как он заметил, привыкли к белому цвету и не обращали на него внимания.
Около Сережи были врачи и сестры, и каждый занимался своим делом: сестры укрывали его белыми простынями, врачи устанавливали свои аппараты, прикрепляли к телу мальчика шнуры, провода, клеммы, датчики.
Прошло несколько минут, и мальчик оказался обвитым бинтами, лентами, резиновыми ремнями, в его тельце были введены иглы, от него во все стороны операционной к блестящим коробкам потянулись шнуры. Он оказался как бы источником энергии, оригинальным аккумулятором, питающим все эти аппараты. И в то же время все приборы, все врачи работали на него, только на него. Одним предстояло следить за деятельностью мозга, другим-за составом крови, третьим*" за поступлением кислорода в организм. В операционной уже находилось более десяти человек. Помимо тех, что были в этой комнате-Владимир Васильевич это хорошо знал,-еще несколько врачей, лаборантов, сестер ждали в лабораториях начала операции. А еще-реанимационная бригада. А еще-группа переливания крови. Все они вместе должны были сделать одно великое дело - спасти жизнь мальчика.
От сознания важности событий, оттого, что он представлял их масштабность, из-за необычности виденного Владимир Васильевич ощутил нервную дрожь и удивился этому ощущению. Он снова вспомнил то, что было раньше, еще несколько лет назад. Стол для больного, стол с инструментами-вот и вся обстановка. Бригада состояла из хирурга, его ассистента, сестры. Даже операции самого профессора, заведующего их кафедры, мало чем отличались от ординарных операций, разве что сложностью.
Теперь операционная - целый цех, необыкновенный цех по лечению и исправлению физических пороков человека. В те, совсем недалекие, времена об этом только мечтали. И, как в любом цехе, тут все продумано, разумно, каждый знает свое рабочее место, свою работу.
Здесь нет и не может быть праздношатающихся, здесь невозможно работать кое-как, что-то не сделать сегодня, отложить на завтра.
Владимира Васильевича удивила и восхитила четкая организация дела. Как врач он понимал, чего это стоит.
Можно было бы сесть (кто-то принес белую табуретку), но он стоял, ему хотелось все запомнить, все увидеть.
Врачи и сестры проверили аппараты, приборы, инструменты, заняли свои места. Все спокойны и неторопли. вы (наверное, волнуется больше всех он), все делали, как видно, эту работу не раз, изредка переговариваются, шутят, меж марлевыми масками и шапочками видны улыбающиеся глаза.
А Сережа спит. Пока что с ним занимается один анестезиолог: он то сжимает, то разжимает красную камеру, похожую на футбольную.
Но вот появляются хирурги - ассистенты профессора. (Владимир Васильевич сделал шажок вперед.) Им предстоит все подготовить к операции: открыть грудную клетку, обнажить сердце.
Они становятся по обе стороны стола, друг против Друга, почти одновременно поднимают руки, и операционная сестра уже вкладывает в эти руки необходимые инструменты.
Владимир Васильевич, помимо своей воли, напрягся в необычном ожидании. Это в какой-то степени его мальчик. Это он, врач Петюнин, подставил его под нож.
Он не увидел самого момента прикосновения скальпеля к телу ребенка, но понял, что это произошло: послышалось потрескивание кровоостанавливающих зажимов. Им тотчас ответили аппараты: зажглись зеленые и красные лампочки, раздалось жужжание, будто под потолком закружился невидимый жук, на зеленом экране телевизора начали прыгать, догонять друг дружку два шустрых блестящих зайчика.
