Павел Нилин - Жестокость
– Это верно, – согласился Коля. – Я тоже так сообразил, что тут какая-то неловкость. Можно даже так подумать, что начальник не в силах забыть, как Баукин еще тогда, зимой, обозвал его боровом…
– Ну и что же? Обозвал и обозвал. А потом сделал дело. Мы бы еще сколько ловили Воронцова! Да и вряд ли бы так просто поймали…
Венька вышел из комнаты секретно-оперативной части и пошел по коридору, будто пол качается под ним. Я подумал, что это от усталости, оттого, что он долго не спал.
В дежурке он спросил, не было ли ему письма.
– Что-то было, – сказал дежурный и посмотрел в толстую книгу. – Нет, заказных не было, – захлопнул он книгу. – Может, простые были. Надо спросить Витю…
У Веньки дрогнули губы. Он хотел что-то сказать и не сказал. Может, он хотел обругать дежурного?
Пришел делопроизводитель Витя, отомкнул ящик своего стола, долго рылся в нем, потом развел руками.
– Ничего нету.
– Может, нам домой письмо прислали, – предположил я. – Могли прислать на домашний адрес…
– Могли, – как эхо, отозвался Венька.
И мы пошли домой, потому что дел на сегодня не было, да и едва ли мы сумели бы сегодня еще работать, голодные и усталые. Начальник тоже уехал домой обедать.
Дома, однако, не было письма. И хозяйки нашей не было. Она уехала по ягоды, как сказала нам соседка. И никакой еды не оставила.
– Пойдем к Долгушину, – позвал я.
– Пойдем, – согласился Венька как-то уныло, безучастно.
– А может, ты сильно устал? Может, ты не хочешь идти?
– Нет, пойдем. Все равно, – сказал он. И опять меня слегка встревожил его унылый вид.
Был уже вечер, когда мы переходили через базар, чтобы коротким путем пройти в городской сад.
На базаре никого не было. Все ларьки и лавки давно закрылись. И только у одного навеса стояли ночной сторож и молодой человек с валенками в руках.
Мы узнали Сашу Егорова, паренька с маслозавода.
– Ты не уехал? – удивился Венька, и лицо его вдруг оживилось: это было заметно и в сумерках.
– Нет, я завтра уезжаю.
– А валенки – это для чего в такую жару?
– Хотел продать. Тут один велел мне к нему зайти. Хотел, словом, у меня их купить…
– У тебя что, на билет не хватает? – спросил Венька.
– Нет, на билет у меня хватает. Я просто так хотел продать валенки. Зачем они мне сейчас? Я лучше племянникам гостинцы куплю.
– Ты погоди, – сказал Венька. – Не уезжай. На днях вместе поедем. И гостинцы купим. Я тоже уезжаю.
Венька теперь словно хвастался тем, что уезжает.
Поговорив недолго с Сашей Егоровым, он будто почерпнул в этом разговоре новую надежду и сказал мне, когда мы пошли дальше:
– А вдруг мне все-таки пришло письмо? Ведь почту и вечером подают. Может, зайдем на минутку в управление?
Нам надо было сделать большой крюк по городу, чтобы зайти сейчас в наше управление. И мы сделали этот крюк, прошли по улице Марата, свернули в Ольшевский переулок и вышли прямо к бывшему махоткинскому магазину, где работала кассиршей Юля Мальцева.
На железных дверях магазина под лампочкой в проволочной сетке висел, как всегда в эту пору, огромный ржавый замок. Юля давно уже ушла домой, на свою Кузнечную улицу.
Проще всего, казалось бы, нам с Венькой вместе пойти к ней домой в этот вечер, если он стеснялся идти один. Но он ждал от нее письма, точно она живет в другом городе. Это письмо ему нужно было сейчас, до крайности.
Он просто не мог жить без этого письма.
В дежурке нас опять встретил Узелков. Опять стал приставать к Веньке с просьбой допустить его к Воронцову. Венька сказал, что Воронцов не игрушка, и принялся перебирать свежую пачку писем, только что доставленных с почты и лежавших на столе дежурного.
– Все-таки, Вениамин, ты извини меня, но ты очень жестокий человек! сказал ему Узелков. – Неужели ты не способен понять, что беседа с Воронцовым мне нужна не для игры, а для работы?
– Ничего я теперь не способен понять, – ответил Венька, так и не найдя письма. – Иди к начальнику. Вы с ним, как я замечаю, дружки и все хорошо понимаете. А я ничего не понимаю.
– Да, теперь я вижу, что ты человек, не обижайся, но я вижу, что ты человек недалекий. – Узелков вынул из портфеля книгу. – Мне сегодня случайно пришлось прочесть вот это твое письмо, и я страшно удивился. Хотя я не охотник читать чужие письма, тем более любовные.
Узелков раскрыл книгу, и из нее выскользнул и полетел на пол конверт с письмом.
Венька быстро наклонился и поднял его.
Я узнал конверт того письма, которое он всю ночь писал перед нашей последней операцией. Как это неприятно, что оно попало в руки Узелкова.
– Ты где его взял? – спросил Венька.
– Не вытаращивай глаза, – насмешливо попросил Узелков. – Я еще не арестованный. И тут нет ничего загадочного. Твое письмо лежало в моей книге «Огонь любви», которую я давал читать Юле Мальцевой. Сегодня она вернула мне мою книгу…
Венька быстро перечитал свое письмо, потом тщательно и спокойно разорвал его и разорванное положил в карман.
В дежурку вошел наш начальник. Он вынул из застекленного ящика, висевшего над головой дежурного, ключ от кабинета и, выходя из дежурки сказал:
– Малышев, зайди ко мне.
Узелков пошел за ними. Но начальник не принял его.
Венька вышел из кабинета минут через пятнадцать вспотевший, взъерошенный и злой.
Я спросил:
– Ну что, не пойдем к Долгушину? Пожалуй, поздно.
– Нет, почему? Пойдем. Куда угодно пойдем, если надо.
По дороге он все время плевался, точно попробовал что-то горькое.
Я ни о чем его не спрашивал.
В окнах здания укома партии и укома комсомола горел свет, когда мы проходили мимо. Даже одно окно на втором этаже было распахнуто. У раскрытого окна сидела завучетом Лида Шушкина и стучала на пишущей машинке, несмотря на поздний час.
Мы остановились под окном. Венька спросил, в укоме ли Зуриков.
– Уехал, – сказала Лида, навалившись грудью на подоконник и высунув стриженную после тифа голову из окна. – Вчера еще уехал насчет двухнедельника по борьбе с самогоноварением. И от вас ведь тоже кто-то поехал…
– А Желобов, не знаешь, сейчас в укоме партии?
– Нет, – замотала головой Лида. – Он тоже уехал. Да вы что хватились-то? – удивилась она. – Все сотрудники ушли уже по домам. Я вот одна сижу. Просто беда, какая запущенность в личных делах!..
Она еще что-то говорила, но ни я, ни Венька не слушали ее. Я смотрел на Веньку. У него было какое-то странное лицо, будто он в самом деле тяжело заболел.
– Ну ладно, – сказал он, словно очнувшись, – пойдем к Долгушину, если ты хочешь… Я не возражаю. Мне все равно.
У Долгушина он слегка успокоился. В передней перед зеркалом аккуратно причесался, подтянул голенища сапог, оправил гимнастерку и вошел в павильон, как всегда входил в общественные места, чуть приподняв голову.
В глубине павильона на деревянном помосте смуглый и длинный, чем-то напоминающий змею молодой человек в черном костюме с белой грудью, размахивая соломенной шляпой-канотье, отбивал чечетку и выкрикивал входившую тогда в моду песенку о цыпленке жареном и цыпленке пареном, который тоже хочет жить. Он трудился добросовестно, этот молодой человек, то подпрыгивая, то приседая и в сидячем положении, на корточках, продолжая отбивать чечетку.
– Умеет, – посмотрел на него Венька, но не улыбнулся.
Долгушин заметил нас, когда мы уже уселись в дальнем углу.
– Ох, какие дорогие гости пожаловали! – подбежал он стариковской рысцой к нашему столику.
– Ужин бы нам, – сказал Венька.
– И пивка позволите?
– И пивка.
Уже накрыв на стол, Долгушин, изогнувшись и заглядывая нам в глаза, спросил:
– Говорят, поймали вы этого самого Воронцова?
– Поймали, – кивнул Венька.
– Говорят, начальник ваш сильно отличился? Говорят, он сам и ловил его и очень отличился? Перестрелка, говорят, была?
– Была, – опять кивнул Венька.
– Вот видите, – округлил глаза Долгушин. – Ну, хорошо. Очень хорошо. И он еще больше изогнулся перед нами: – Интересно, что же вы будете теперь делать с ним? Застрелите, наверно…
– Застрелим, – механически подтвердил Венька.
– Ну, хорошо, – опять сказал Долгушин. – Очень хорошо. А я думал, вы его еще судить будете.
Венька почти не слушал Долгушина. И поэтому я, чтобы не было неясности, кратко объяснил, что мы никого не судим, мы только ловим, а это уж суд решит, что с ним делать, с Воронцовым.
– Суд? – снова округлил глаза Долгушин. – Ну, это хорошо. Очень хорошо.
– Что хорошо? – сердито спросил я.
– Все хорошо, – сказал Долгушин. – Поймали – значит, хорошо. Теперь уже будет полное спокойствие. – И, взмахнув салфеткой позади себя, как лиса хвостом, отошел от стола.
Венька выпил пива сразу два стакана, но котлеты есть не стал, слегка поковырял вилкой и отодвинул тарелку.
Пока я ел, он задумчиво водил ножом по скатерти, вычерчивая незримые фигуры. Потом сжал в кулаке нож, легонько постучал им по столу и сказал:
