Олесь Донченко - Золотая медаль
Растаял последний аккорд, затихла песня, и Варя ушла из сцены. Но — что это? Ни одного звука, ни одного хлопка. Только тишина стояла еще более напряженная, еще более отчетливая. Так длилось несколько секунд, показавшихся Юле вечностью. И вдруг все прорвалось громом неудержимых аплодисментов. В зале словно возник ураган. Не стихая, там гремел разбуженный прибой, и, словно от ударов волн, дрожал весь театр.
А Варя стояла за кулисами и плакала, плакала от радости, от благодарности за то, что ее слушали, от того, что все волнения остались позади, и просто от того, что напряженные нервы теперь ослабли.
Ее окружили юноши и девчата, что-то говорила ей Юля, обнимала Нина, улыбался Виктор, и все, все было, будто счастливый сон — такие светлые сны бывают лишь в детстве.
Пришла в себя Варя Лукашевич только на улице, когда вдохнула свежего воздуха.
Из театра расходилась молодежь. Варя увидела, что она стоит на тротуаре вдвоем с Юрием Юрьевичем. Ах, да, учитель подошел к ней, когда она стояла в очереди за одеждой. Юрий Юрьевич вежливо отворил перед нею дверь.
— Нам, кажется, по дороге? — спросил он.
— Я до площади, — объяснила Варя. — А там — на троллейбус.
Они медленно пошли тротуаром. Мимо них бесшумно катились автобусы и троллейбусы, где за покрытыми инеем, освещенными окнами двигались человеческие тени. С обеих сторон широкой улицы мчали легковые машины, и казалось, что их быстрый поток вот-вот выплеснется на тротуар. В воздухе висели голубые и красные неоновые рекламы, проливая бледный свет на прохожих.
— Вы молчите, — сказал Юрий Юрьевич, — вы и до сих пор под впечатлением только что пережитого. Перед выступлением волнуются все. Это — чувство ответственности перед слушателями и требовательности к себе. Я думаю, что не волнуются лишь равнодушные люди и, знаете, халтурщики и бездари. Такие лица очень самоуверенны. Как вы думаете?
— Наверное, да, — промолвила Варя. — Вы знаете лучше.
Она зарделась, так как ответ ей самой показалась невероятно бессмысленным. Хорошо, что Юрий Юрьевич не может сейчас увидеть ее лицо.
— И вы, наверное, думаете, — говорил дальше учитель — «Все тревоги остались позади, теперь — конец моему волнению». Да? Но только все совсем наоборот. Не конец, а начало. Начало радостного пути. Широкого. Сегодня вы, Варя, вступили на него. Но не знаю… Бывает, что поворачивают в сторону… в переулок.
Лукашевич молча глянула на учителя и хотела что-то сказать. Он подождал минутку — ученица молчала.
— Всех поразил ваш голос, — продолжал он. — Вы не зазнаетесь, Варя? Замечательный голос, и вам надо по-настоящему учиться петь. Но нет, вы просто никакого права не имеете игнорировать свое дарование. Такой голос редко кому дает мать-природа. Да, самоцвет, который надо хорошо отшлифовать. Тогда он заиграет радугой. Пройдет полдесятка или десяток лет, вы будете известной певицей…
Лукашевич, в конце концов, обозвалась:
— Юрий Юрьевич, зачем вы… зачем говорите мне такие слова? А что если… этого не будет?
— Будет, Варя! — твердо ответил учитель. — Теперь все зависит от вас. Ну, и от нас тоже. Мы вас рекомендуем в консерваторию.
Юрий Юрьевич заметил, как Варя наклонила голову, что-то припомнив. Он понял, о чем она думала в эту минуту. Но ни словечком не упомянул об этом.
На троллейбусной остановке он простился. Ученица осталась одна. Она чувствовала, что в ее жизни в этот вечер произошло какое-то изменение. Возле нее незнакомые люди ждали троллейбуса. Но Варе казалось, будто все они как-то необычно, по-особому присматриваются к ней.
Она вздрогнула, когда кто-то тронул ее за плечо. Это был Вова Мороз.
— Я шел за тобой, — сказал он, — но было неудобно подойти.
Облака пара вылетали у него изо рта. Парень почему-то волновался.
Лукашевич ждала, что он скажет.
К остановке подкатил троллейбус.
— Иди, иди, — поспешно промолвил Вова, — мне лучше трамваем.
И когда Варя уже ступила на подножку, он позвал вслед:
— «Каховка, Каховка…» — Варя, это, в самом деле, ты пела? Так пела? Я хотел тебе сказать…
Затворились дверцы, троллейбус тронул с места.
Вове было видно, как вдали исчезал красный огонек.
* * *Трижды в месяц «водолюбы» из десятого класса ходили в городской закрытый бассейн.
Для Юли Жуковой это всегда было маленьким праздником. За окнами мороз, заносы, снег скрипит под ногами, а ты выходишь из кабинки в легком купальнике, не спеша подходишь к площадке, составляешь вытянутые вперед ладони и, наклонив голову, плавно прыгаешь вниз. Вода вдруг накрывает тебя с головой, над тобой замыкается волна, но ты выныриваешь, протираешь ослепленные глаза, весело фыркаешь и плывешь на середину бассейна. За тобой следит инструктор плавания, ты знаешь об этом и стараешься плыть четко, чеканя каждое движение.
Так и сегодня. Приняв душ, Юля вышла из кабинки, предчувствуя наслаждение прыжка, плавания, той замечательной зарядки, которую дает вода. В бассейне уже слышались веселые всплески, смех, который особенно звонко звучал здесь, под высоким сводом. В воде по кругу плыли рядом Виктор и Софа Базилевская.
Сердце у Юли невольно екнуло от какой-то неуловимой, подсознательной тревоги. Она хотела беззаботно засмеяться, крикнуть что-то остроумное, шутливое, но вместе с тем молча прыгнула и поплыла.
Ни Виктор, ни Софа не обратили на нее внимания. Они были увлечены своим делом — плаванием «в паре», когда пловцы помогают друг другу плавно и почти бесшумно разрезать легкие волны.
— Что вы делаете? — позвала Юля. — Что это у вас за стиль?
Виктор ничего не ответил, а Софа засмеялась.
— Витька изобрел новый способ плавания!
Юлю больно кольнуло и то, что Виктор, очевидно, специально для Софы «изобрел» этот новый способ, и то, что Софа назвала Виктора Витькой. И смех одноклассницы показался тоже вызывающим.
Жукова отплыла немного дальше, ощущая, как тревога и уже настоящая ревность сжимают ее сердце. Смех Виктора и Софы просто ранил девушку. Никогда еще у нее не было такого болезненного чувства, когда к горлу подступает горький спазм и перед глазами все словно закрывается туманом.
Вся прелесть плаванья исчезла для Юли. Она вышла из воды и торопливо оделась. Ею овладела непонятная слабость. Она сидела в кабинке и напряженно прислушивалась к голосам в бассейне. Вот, в конце концов, уже не слышать ни Виктора, ни Софы…
Жукова вышла из кабинки. Единственной ее мыслью было немедленно поговорить с Виктором, выяснить то, что произошло. А произошло что-то невыразимо тяжелое, непоправимое. В этом Юля уже была уверенна.
И вдруг она увидела Виктора и Софу. Они уже оделись и теперь куда-то спешили вдвоем.
У Жуковой закружилась голова. Девушка прижалась к стенке, ощущая, как зычно стучит в висках кровь. Казалось — ступит шаг и упадет.
Чуть овладев собой, медленно пошла в гардеробную. Ведь уславливались, что Виктор там ее будет ждать, чтобы вместе ехать домой.
В гардеробной Виктора не было, он уже успел одеться и исчезнуть. Теперь понятно, почему он так спешил. Чтобы скорое одеться и пойти с Софой.
Юля машинально взяла пальто. Еще оставалась надежда, что Виктор будет ждать ее возле подъезда.
Вышла на улицу. Никого!
Только ветер швырял в лицо горсти колючего снега.
26
Сегодня перед классным собранием среди учеников ощущалось необыкновенное оживление, подъем, будто они ждали какого-то исключительного события.
Юрий Юрьевич вышел в коридор, заглянул в класс, пошел в комсомольскую комнату — любимое место многих учеников на переменах. Десятиклассники собирались группками, голоса их звучали возбужденно, да и движения были более порывистые, чем всегда.
Классный руководитель сдержанно улыбнулся, от чего его глаза сузились, стали как две щелки, будто попал в них яркий луч. Стриженные колючие усы смешно топорщились.
Лида Шепель тоже была с учениками, в ее руках белел лист бумаги. «Наверное — список, кто будет выступать с информацией, — подумал учитель, — ну, ну…»
Он внимательно следил за ученицей: вот она подошла к Нине Коробейник, что-то спросила. Нина развернула газету, Лида глянула на столбцы, что-то сказала, и вдруг лицо ее засветилось неожиданной веселой улыбкой. Засмеялась и Нина; обе ученицы пошли в класс. Юрий Юрьевич удовлетворенно кивнул головой, тронул пальцами ежики усов и даже тихо замурлыкал что-то похожее на песню.
Прозвучал звонок. Учитель еще не знал, как пройдет собрание. Что если интересное дело по обсуждению информации из газет обернется сухой и совсем не интересной затеей? Теперь все зависело от того, сумеют ли сами ученики сориентироваться в газетах, рассказать о самом важном и интересном из публикаций. Важно и то, как они будут рассказывать. Будет ли это увлекательный рассказ, или скучная жвачка, или заученный пересказ?
