День до вечера - Геннадий Михайлович Абрамов
На обратном пути из магазина Дамку неожиданно окликнула девочка лет восьми. Дамка аж взвизгнула от радости и помчалась к ней сломя голову. Девочка присела ей навстречу, обняла подбежавшую Дамку, как старого, доброго друга.
Потом они стали играть. Колобков стоял на дороге поодаль, не снимая ноги с педали велосипеда, и напряженно смотрел, чем все это кончится.
Девочка поиграла с Дамкой, поговорила, и они вместе ушли в сторону леса. Даже не оглянувшись на Колобкова.
Вернувшись на дачу, Колобков в сердцах наподдал пустую миску, из которой Дамка обыкновенно ела, и ногой разворошил постель, устроенную специально для нее из сухих листьев, газет и старых тряпок. Его душила ревность. Чувство это было для Колобкова незнакомое, и такая в нем была сила и острота, что унять, подавить в себе это чувство ему было покуда невмочь. «Кормил, поил, а она? — сердился он, шагая в своей комнате из угла в угол. — Ну, неблагодарная! Берегись!»
Еще два дня, субботу и воскресенье, Дамка не появлялась. В понедельник утром пришла и как ни в чем не бывало легла под скамейку.
К этому времени Колобков уже сообразил, что на выходные дни приезжали ее бывшие хозяева. Наверное, одни из многочисленных бывших хозяев. И вот теперь уехали. А она осталась и пришла. Она всегда остается.
Подумав хорошенько, Колобков оправдал ее и простил. И обиду свою и ревность в себе победил. Он не собственник, и прав у него нет на нее никаких. Она свободна и вольна выбирать себе любого хозяина. Тем более временного хозяина, который может уехать и приехать, когда ему вздумается. Он ведь тоже вынужден будет уехать. А она останется, потому что здесь ее дом, хотя дома своего у нее, как видно, нет. Несправедливо. Свой дом должен быть у каждой собаки, и она тоже хочет, чтобы он у нее был. Она надеется, что он у нее когда-нибудь будет, причем здесь, в этом месте, где она, наверное, родилась и выросла и где хотела бы жить. Поэтому она всегда остается. Ее бросают люди, которых она успела полюбить и с которыми она связывает надежды когда-нибудь иметь собственный дом, а она остается. Они ее бросают, потом, может быть, возвращаются, и она их прощает. Ждет долгую трудную зиму, а потом они возвращаются, и она их прощает. У бездомных собак большая душа и незлопамятное сердце. Истерзанная больная душа и огромное любвеобильное сердце.
Колобков покормил ее, и они пошли гулять.
Однажды в лесу они набрели на картофельное поле. Здесь Дамка стала охотиться на полевых мышей.
Они теперь часто сюда приходили. Колобков помогал ей. К этому времени картофель выкопали и увезли. Земля была рыхлой, ослабшей после родов.
Учуяв мышь, Дамка рыла передними лапами нору, всовывая в глубь отверстия морду, а задними лапами выгребала и отбрасывала из-под себя землю. Время от времени трясла потешно головой, сбрасывая налипшие песчинки, фыркала, чихала и недоуменно и вопрошающе смотрела на Колобкова. Это было очень смешно. Колобков стоял возле и наблюдал за ней и иногда носком ботинка помогал ей отваливать большие куски земли.
Охотник Дамка была никудышный, но как-то все-таки умудрилась поймать мышь. Всего один-единственный раз, однако Колобков с тех пор перестал ходить с ней на картофельное поле. У него пропало желание охотиться с Дамкой на мышей, потому что оказалось, что это совсем не смешно. Она поймала мышь и не стала есть. Проста задушила и бросила. Она не от голода охотилась. Ее увлекал азарт охотника. Только сам этот процесс. Всего-навсего. Не больше. И Колобков не желал быть участником столь варварского развлечения.
Как-то, гуляя по лесу, они встретили лосей. Их было двое. Они стояли прямо на тропе, по которой Колобков шел с Дамкой, и, задрав морды, сдирали кору с молодых придорожных сосен.
Колобков остановился и завороженно смотрел на эту удивительную картину. И ему было страшно, и хотелось убежать. Дамка присела у ног Колобкова, заглядывая ему в лицо. Он сказал:
— Фас! Возьми! — И она бросилась вперед и отважно залаяла.
Лоси нехотя скрылись в чаще леса. Поступь их была надменно-красива.
«Дожил, — усмехнулся тогда про себя Колобков. — Защитник выискался».
Да, теперь им было очень хорошо вдвоем. Они научились понимать друг друга.
Колобков привык к Дамке. И не хотел, чтобы отпуск кончался. «Ну, почему так устроено в мире, что все непременно когда-нибудь да кончается? Почему?.. Это же, по меньшей мере, бессмысленно».
3
Маша приехала накануне отъезда.
Она помогла Колобкову собрать вещи. Вдвоем они убрали дачу на зиму, заколотили наглухо ставни планками, крест-накрест.
И утром пешком отправились на станцию. Через лес — если не ехать автобусом, так было значительно ближе. И идти лесной дорогой гораздо приятнее. Маша, правда, хотела как обычно, автобусом по шоссе до станции, однако Колобков упросил ее этого не делать. Он сказал, что Дамка будет нервничать и прыгать в автобус, как уже было однажды, когда он уезжал. А незнакомой дорогой, доказывал он, она далеко не пойдет. Там, за лесом, поле, на котором она прежде вряд ли была, дальше чужая для нее деревня, кладбище, она испугается и вернется обратно.
Так Колобков уверял Машу, хотя сам не слишком верил в то, что говорил, и доводы свои считал сомнительными. Он думал: «Только не автобусом. Это ужасно — снова ее вытолкнуть. Лучше электричкой. Она испугается. Может быть, испугается».
Они шли лесом по узкой тропинке. Маша впереди, Колобков с чемоданом чуть сзади. Время от времени он кричал Дамке, чтобы она не смела ходить дальше и немедленно возвращалась. Дамка понимала, что они уезжают, понимала, что ее гонят, но все равно бежала. Хотела ли она только проводить их или просила таким образом взять с собой — неизвестно. Она бежала лесом, обок тропинки, и шубка ее мелькала среди деревьев.
Лес кончился, как кончился отпуск, как все рано или поздно кончается. Сразу за ним начиналось широкое перепаханное поле. «Смотри, она легла», — сказала Маша. Колобков посмотрел. Дамка лежала под кустом у самой кромки поля, всем своим видом показывая,
