Разорванный круг - Владимир Федорович Попов
Но сегодня так не получилось. Открыв входную дверь, Алексей Алексеевич услышал пронзительный голос Заварыкиной.
— Пропади она пропадом эта квартира! — кричала она. — Ни охнуть тут, ни вздохнуть! Каждой соринкой в глаза тычет, каждую царапину на полу считает! Лучше бы в преисподнюю провалиться!
«Выходит, Карыгин ничего не прибавил, — с тяжелым вздохом подумал Алексей Алексеевич. — Грызутся, да еще как!»
Возникло желание повернуться и уйти. Но куда? Было около двенадцати ночи, не возвращаться же в заводской кабинет. Он умышленно сильно хлопнул дверью, заявляя о своем прибытии, — понадеялся, что Заварыкина утихомирится. Какое там! Весь свой гнев разбушевавшаяся женщина обрушила на него.
— Угомоните свою супружницу! — завопила она пуще прежнего, не внемля душераздирающему реву ребенка. — Замучила! Полы ей вылизывай, кафель протирай, белье в кухне не вешай! Все не по-ейному! Да мне в том курятнике трижды лучше жилось, потому как там я хозяйкой была! В ванную бросила пеленки простирнуть, так она их оттудова… У, зараза! Дворянка столбовая!
— Успокойтесь, — не разжав зубы, — процедил Алексей Алексеевич, проходя в комнату.
Таисии Устиновны в ней не оказалось. Ткнулся в ванную — и ахнул. В ванне навалом лежал пух. Да что там в ванне. Был он и на полу, и в раковине, и на халате жены, даже волосы покрыл легкий налет.
— Вот это да! Что за пейзаж? — спросил недоуменно.
Таисия Устиновна сбивчиво объяснила, что надумала соорудить пуховую перину, такую, как у матери была. Поскольку пуха не достать, закупила подушек и делает пух из перьев. Прежде этим она не занималась — не хотела загрязнять квартиру, а теперь ей все равно.
— Значит, трест пух-перо, — мрачно заключил Алексей Алексеевич.
Таисия Устиновна почувствовала в интонации мужа осуждение и попыталась отшутиться:
— Скорее, кустарь-одиночка.
Отряхнув с себя пух, пошла в кухню разогревать ужин.
Алексей Алексеевич сидел один в своем «номере», как называл комнату, в которой теперь ютились, и думал о том, что хорошо было бы очутиться сейчас в другой комнате, ощутить теплоту Лелиного плеча, испытать то ни с чем не сравнимое состояние душевной приподнятости и покоя, которое неизменно возникало у него только от одного ее присутствия.
Повертелся в промежутке между кроватью и диваном, закурил, подошел к окну, стал вглядываться в темноту улицы, подчеркнутую редкими лучистыми каплями фонарей, и непроизвольный стон, протяжный, надрывный, вырвался у него.
Открылась дверь, вошла Таисия Устиновна.
— Звал, что ли?
Алексей Алексеевич ничего не ответил, чтобы не выдать своего состояния — с языка готовы были сорваться резкие слова.
Уже позже, в постели, просмотрев газеты, он сказал жене:
— Оставь ты ее в покое, не навязывай то, к чему она не привыкла. Человека не переделаешь.
— Тебе легко советы давать, — озлилась Таисия Устиновна. — Утром ушел — ночью пришел, живешь, как квартирант, ничего не знаешь, не ведаешь. А я — терпи. — И напустилась, дав волю накопившейся злости: — Где ты видел, чтоб директор свою квартиру отдал? Полсвета обойди — не сыщешь. Каждый, наоборот, старается как лучше для себя урвать. По три раза переезжают. И родственников еще обеспечивают. Вон Баюков какие хоромы заграбастал! Пять комнат! Встретилась с женой — так она расхохоталась мне в лицо. «Слышала, говорит этак ехидненько, ваш благоверный учудил… Все за славой гонится — вот я какой!» И правда учудил…
— Я не собираюсь уподобляться ни Баюкову, ни ему подобным. Совесть не позволяет.
— А держать жену в заточении позволяет?
— В этом ты сама виновата.
— Но ты директор. Все в твоих руках. Сделал глупость — исправь. Никто тебя не осудит.
— Я сам себя осужу.
— Ты эгоист! — Таисия Устиновна слегка всплакнула. — О себе только думаешь!
— О да! Ючусь в одной комнате, ни поспать нормально, ни отдохнуть…
— Вот, вот, опять ты. А я что, не в счет? На что ты меня обрек? Целыми днями бок о бок с этой…
— Иди работать. — Голос Алексея Алексеевича прозвучал твердо, с сухим накалом.
— Кем? Медсестрой? Ты что, в самом деле?..
— А почему тебя это так испугало? Считаешь работу медсестры зазорной для себя?
Таисия Устиновна не стала оправдываться. Как убеждал ее муж учиться, когда учился сам. Не лишь бы учиться, а тому, к чему душа лежит. Но у нее ни к чему душа не лежала. Даже к медицине, хотя после техникума и фронта поступить в медицинский институт труда не составляло — взяли бы и без экзаменов. Очень уж убедительным был для нее пример матери. Ничему не училась, а прожила за отцом счастливо. Так почему ей непременно нужно докторшей стать? И так проживет припеваючи.
— Право, я не понимаю тебя, — развивал наступление Алексей Алексеевич. — Я доставляю минимум забот, неужели тебе самой не хочется заняться чем-либо полезным?
— Дикое говоришь! — фыркнула Таисия Устиновна. — Молодая была — не работала, а сейчас… Людям на смех?.. Жена директора завода…
— Ах, вот оно что… Амбиция. Гордыня.
Таисия Устиновна почла самым благоразумным отмолчаться. Грузно, сотрясая кровать, повернулась к мужу спиной, пробурчала через плечо:
— Лучше растолкуй мне, почему тебя не любит городское начальство.
— Не любит? Откуда такие сведения? — Алексей Алексеевич почувствовал в вопросе жены не беспокойство о его репутации, а желание отплатить за то, что попрекнул бездельничаньем.
Таисия Устиновна не призналась, что была в исполкоме — выбивала путевку в санаторий для случайной знакомой — и невзначай услышала там неодобрительные слова о муже, брошенные каким-то третьестепенным чиновником по незначительному поводу.
— От жен, — поспешила она с ответом, чтобы избежать дальнейших расспросов. — Жены все знают. Слава о тебе нехорошая пошла. Будто ты никаких авторитетов не признаешь.
— Истинные признаю, а дутые… Что касается любви… Для меня важно, что начальство со мной считается. Ты же это отрицать не будешь.
Не хотелось Таисии Устиновне золотить пилюлю, но возражать против непреложного факта было нелепо, и она не стала лезть на рожон.
— Вот это главное, — продолжал Алексей Алексеевич. — А любовь мне в другом месте нужна. На заводе.
— А все-таки почему начальство тебя не любит? — Таисия Устиновна настойчиво домогалась ответа, решив, что загнала мужа в тупик.
Алексей Алексеевич ответил не сразу. Подумал, прежде чем объяснить, чтоб было вразумительно:
— Если не любят, то за упорство, за то, что позиции свои отстаиваю.
