Зерна - Владимир Николаевич Крупин
Рыжий мерин свадьбу мчал.
— Сам-то хоть женат ли? — крикнул Яков. Тарантас потряхивало.
— Один.
— Чего?
— Нет, говорю. Один, как клоп.
— Лоб?
— Клоп!.. — Сенька добавил матерное слово.
— Чего? — все-таки не понял Яков. — Что, поп?…
— Иди ты! — Сенька отодвинулся от Анатолия, опасаясь нападения. Но Анатолий сидел смирно. Сенька чувствовал, как выдувает из него хмель. Быть трезвым ему не хотелось. Наоборот, потом хорошо бы верить, что все сделанное было сделано в пьяном, неподсудном Сенькиной совести, состоянии.
Анатолия знобило. Ветер, равный скорости бега жеребца, продувал его.
— Чего брат-то от меня отвернулся? — крикнул он Якову.
— А! — ответил Яков с досадой, отмахиваясь рукой.
Жеребец прибавил рыси.
Мягкие легковые рессоры подкидывали седоков.
22
Низовой ветерок качнул ветку полыни, ветка коснулась щеки Прона. Прон зажал ветку в кулак, обдернул ее. На ладони остались матовые узкие листья полыни и молодые семена. Прон растер зазеленевшие листья, подвес ладони к лицу, как подносят их, когда умываются. Вдохнул горький лечебный запах.
«Как конопля», — подумал Прон и поднял голову.
Вятку затапливало туманом. Еще оставались чернеющие прогалины чистой воды, но и над ними протягивались белесые полосы испарений.
Солнце село. Заречные заливные луга утонули в белом. Небо вдали темнело, сливалось с неразличимым отсюда сосновым бором. Ближе, на тракте, стояли четкие черные березы. Свободно опустили они свои ветви, и не было на них тесно ни одному листку.
Прон увидел и узнал вначале жеребца, потом брата на тарантасе. «Успел уж куда-то съездить», — подумал Прон. Крикнул, его не услышали. Тогда свистнул, как давно не свистел, по-ямщицки разбойно. Жеребец встал, как споткнулся. Хомут полез на уши.
Яков увидел, как со склона бежит, хромает брат, бросил вожжи, кинулся навстречу. Взглянул в сторону деревни, никого не увидел, закричал:
— Повел ведь этот леший, галах приблудный, заразы кусок, председателя-то повел. Туда, туда, — показывал он рукой, откуда ехал.
Прон мотнул головой, не остановился. Выскочили на тракт к тарантасу. Прон схватил вожжи, натянул одну, упираясь ногами. Жеребец задрал голову, осадил, повернулся почти на месте. Тарантас завалился. Прон ухватился за заднюю ось, одним рывком закинул тарантас, крикнул: «Садись!» — запрыгнул и сам.
— Пошел! — заорал он. — А, пошел! А ну, пошел! И-эх! В двенадцать апостолов господа бога душу мать!
Жеребец втянул живот, взялся в карьер. Яков, неловко барахтаясь, выровнялся.
— Вначале, говорит, на пристань. Я так и думал, — кричал он. — У лесной повертки велел остановить. Неладно, думаю. Скорей за тобой.
— Ага! Ага! — кричал Прон. Он стоял в тарантасе в рост, подсвистывал, подергивал вожжи. Щелкала за спиной выпущенная из брюк рубаха. Жеребец наддавал. Пыль не успевала подняться за колесами.
— А-а-а! — орал Прон. — А-а! Милая, любезная! А ну давай! А ну давай! А ну давай!
Страшно, будто отрываясь, скала селезенка у жеребца.
Мелькнула невысокая, уходящая в землю, кирпичная екатерининская верста. Впереди у леса обозначилась другая.
Влетели в прогал, высеченный сквозь лес для тракта. Сплошняком полетели назад темные стены деревьев.
— Тут! — заорал Яков.
Прон осадил и свернул. Жеребец испуганно подобрался, скакнул через кювет, тарантас качнулся, хрустнул, выдержал. Ударенные дугой ветки хлестали по лошади, по братьям. Храпел жеребец. Стучали по корням колеса.
Прон успокоил жеребца, нагнулся к брату.
— Кричи своим голосом.
— Выстрелит, — испугался Яков.
— Кричи, кричи. Яков закричал:
— Бакшаев, Бакшаев, стой! Сказать чего надо. Бакшаев! Бакшаев!
23
Они успели, Сенька еще не убил председателя. Он вел его под прицелом впереди себя. На крики Якова остановились оба. Сенька ступил в сторону, чтоб видеть и председателя и Якова.
Прон пригнулся за жеребца, подъехал с правой стороны. Яков выскочил слева.
— Чего? — спросил Сенька.
— Не успел я тебе сказать… велели тебе передать… — говорил Яков.
— Отдышись, — сказал Сенька.
Прон вынырнул из-под брюха жеребца, ударил Сеньку, сшиб на землю.
— Дай сюда! — велел Прон.
— Ты не знаешь, я не хотел, — закричал Сенька.
— Ну!
Сенька отдал наган.
— Часы отдай.
— Какие? — заикнулся Сенька.
— Ну!
Сенька отдал часы. Сел.
— Не вставать!
Подошел Анатолий. Прон отдал часы и наган Анатолию, вернулся к тарантасу, взял вожжи и кнут. Вожжи сложил вчетверо, бросил на козлы. Подошел, размахнулся тонко свистнувшим кнутом и хлестнул им по плечевому шву Сенькиного полушубка. Кнут впился в кожу, обвил рукав. Прон дернул кнут на себя. Рукав отвалился. Прон переступил, примерился, хлестанул с оттяжкой по другому рукаву, и второй рукав отпал.
— Хороши ножницы? — спросил Прон, бросая кнут.
Сенька беспомощно развел руками. Рукава полушубка поползли вниз, открывая тонкие на взгляд руки. Прон взял с козел вожжи, крутанул в воздухе (жеребец испуганно косился) и ударил Сеньку по лицу. И ударил второй раз по проступившей на лбу и щеке белой полосе. Сенька завыл, пополз на животе к Прону. Прон оттолкнул его ногой.
— Хватит, — сказал Анатолий.
— Жалельщик! — сказал Прон. — Тебя кто жалеет? Тебя отец пожалел?
— Какой отец? — спросил Яков.
— Председателя, — ответил Прон.
Сенька поднял избитое лицо. Анатолий сел в тарантас. Яков завернул жеребца.
— Ты! — сказал Прон. — Жена моя где?
Сенька провел по лицу ладонью, поглядел на ладонь и отер ее о траву.
— Я говорю: где жена?
— Ни сном, ни духом!
— Добавить?
— Святой крест, истинна икона, не знаю.
— У Шарыгина?
— Вроде так.
— Или врешь?
— Ты думаешь, если я с председателем шел, так убил бы? Убил бы, да, думаешь?
— Прон, — окликнул Яков.
— Поехали, — поторопил Анатолий.
— Сучонок ты, — сказал Прон Сеньке. Бросил вожжи. — На, на осине повесишься. Человека хотел из тебя сделать. Сволочь ты неумытая.
— Подожди, — сказал Анатолий Якову. Достал наган, взвел ударник. Сенька помертвел.
— Плюнь, — сказал Прон. — Пусть в другом месте сгинет.
— Может, этого выстрела ждут.
— Эй, — спросил Сеньку Прон, — проверят тебя? Да не умирай раньше смерти. Ну, зараза, за одну трусость убил бы. Пальни.
У Сеньки отнялся язык.
Анатолий выстрелил, но почему-то не в воздух, а в землю. Жеребец всхрапнул и рванул так, что на вершок съехали гужи по оглоблям.
— Не приученный к пальбе, — сказал Прон. — У них лошади, видно, наслушались выстрелов. Днем, когда в клеть жиганули, ни одна не заржала.
— Поехали.
Когда они отъехали, Сенька пошел в другую сторону, дальше в лес. Но лесная дорога растворилась в зарослях, ветви больно секли избитое лицо, комары льнули к крови. Сенька повернул. По дороге поднял и отбросил в кусты вожжи.
Ехали молча. Колеса вминали молодой мох, в следах колес проступала вода. Задетые папоротники показывали рябую изнанку тонких вырезных листьев. Жеребец мордой совался в кусты, спасался от гнуса, встряхивался, охлестывал ноги хвостом. Яков удерживал жеребца, хлопал
