Когда взрослеют сыновья - Фазу Гамзатовна Алиева
Сначала он думал, что бабушка Аминат вовсе не бабушка ему, а мать, и называл ее мамой. А когда подрос, узнал, что его родители вернулись с войны израненными и вскоре умерли. Они никогда не фотографировались, и образ матери он составил сам, невольно взяв лучшие черты у всех женщин аула.
Но по-прежнему больше всех он любил свою бабушку, заменившую ему мать. Это она баловала его как могла. Совала ему лучшие куски. Оберегала от домашней работы. Не разрешала утром будить его: «Пусть спит сиротка, пока сам не проснется».
Это она купила ему портфель, букварь и тетрадки. И сама отвела в школу и попросила директора, чтобы его посадили за первую парту. Она даже добилась от директора обещания, что он самолично будет следить за тем, чтобы ее сиротку не обижали в школе.
Бедная бабушка! Если бы она знала, как жестоко обидела его эта гордячка Узлипат, она бы, наверное, вырвала все ее черные косы и выцарапала глаза. И Шапи пришел в ужас оттого, что́ может натворить бабушка, если узнает, что из-за своей обидчицы он даже сбежал из аула.
Нет, надо вернуться как можно скорее и сделать вид, будто ничего не произошло. «Скажу, что собирал травы для гербария и не заметил, что зашел далеко», — сообразил Шапи и быстрыми шагами стал спускаться вниз по извилистой, покатой, такой послушной, когда идешь вниз, тропинке.
…Во многих саклях уже не горел свет. Но их дом ярко светился всеми своими окнами, и на веранде мелькали тени.
«Хорошо, что я вернулся, — успокоенно подумал Шапи, — а то они, чего доброго, так и не легли бы спать».
Но, уже подойдя к крыльцу, он насторожился, услышав голос дяди.
— Это ты своим безмерным баловством воспитала из него эгоиста! — громко и сердито говорил Ахмади. — Что ему оттого, что мы беспокоимся? Ты приучила его думать только о себе.
— Я вижу, он встал вам поперек горла, — жалобно возражала Аминат. — Не понимаю, чего вам надо от ребенка…
Шапи уже хотел взбежать на крыльцо с радостным криком: «Я здесь, бабушка!» — как сердитый голос дяди заставил его насторожиться.
— Он уже давно не ребенок, — говорил Ахмади. — Ты его так разнежила, что из него вырос не мужчина, а какая-то манная каша.
— Он же сирота. Он не знал вкуса материнского молока, — задрожал, срываясь на слезы, голос Аминат.
И снова, словно обухом по голове, тяжелый бас дяди, как приговор:
— Тем более его надо приучать к самостоятельности…
Но Шапи уже не слушал дальше.
«Так, значит, я не мужчина, я манная каша, — чуть не плакал он от бессильной обиды. — Ничего, они еще пожалеют об этом, я еще докажу им, что я мужчина, а вовсе не… не манная каша». И Шапи, сжав кулаки, бросился обратно в горы…
Взрослый Шапи тихонько посмеялся над Шапи-подростком.
Но даже этот тихий смех разбудил Узлипат, — видно, очень уж чутко она спала.
— Шапи, где мы? Почему стоим? Кажется, я уснула? — спрашивала она, озираясь и растерянно приглаживая волосы, как это всегда делает женщина, проснувшаяся на людях и словно бы застигнутая врасплох.
— Ты спала совсем мало, — поспешил успокоить ее Шапи и завел машину.
Больше до самого аула они не сказали друг другу ни слова. Иногда он украдкой косился на круглое зеркальце и видел второпях то ее глаз, то маленькое розовое ухо с рубиновой сережкой, то нежную руку, поправляющую растрепавшийся пучок волос.
XII
ПРОВОДЫ
…— Сегодня был такой трудный день. Думала, хоть дома отдохну. И вот на тебе, — пожаловалась Аймисей.
— А ты, доченька, отдыхай, видишь, сколько у меня помощниц. И без тебя управимся, — сказала Аминат, не поднимая головы от миски, где она перебирала рис для плова.
— Скажешь тоже — отдыхай! — возмутилась Аймисей. — Разве я могу сидеть сложа руки, если в моем доме готовятся к проводам моего сына?
— Не вовремя, мать, ты все это затеяла, — вмешался и Ахмади, — ведь осень на носу, полевые работы в самом разгаре. Разве сейчас можно отвлекать людей? Конечно, они придут, но будут сидеть как на раскаленных углях. И председатель колхоза нас по головке не погладит.
— Вай, вы слышите, что говорит мой сын! — всплеснула руками Аминат. — «Не вовремя затеяла», «все тебя осудят»… Да можно подумать, что это я сама выписала внуку повестку в армию. И когда это ты видел, чтобы в день проводов люди работали в поле?! Такое бывает раз в жизни. Или ты не знаешь обычаев? Можно подумать, ты вырос не здесь, среди людей, а в глухом лесу, как дикий плод на ветке.
— А, тебя не переспоришь, — махнул рукой Ахмади и обратился к жене: — Аймисей, где ты думаешь накрывать столы? Наверное, лучше во дворе?..
— Конечно, во дворе. Ведь она уже пригласила зурнача Кади. Значит, будут танцы. Только бы дождь не помешал. Что-то не нравится мне эта серая туча на вершине Акаро, — и Аймисей озабоченно посмотрела в небо, где и вправду над горой клубился плотный дым.
— Аймисей, а где же, так сказать, виновник торжества? — спохватился Ахмади, — Не получится ли у нас свадьба без жениха?
— Я его видела, когда шла с работы. Он, разнаряженный в пух и прах, спешил в сторону озера.
Напоминание об озере почему-то подействовало на Ахмади раздражающе.
— Ничего, армия выбьет у него дурь из головы, — пробурчал он.
— Почему ты сердишься? — ласково дотронулась Аймисей до его руки. — Ведь сын весь в тебя. И голос, и волосы, и походка, и жесты, и такой же увлеченный. Помнишь, как ты потихоньку от всех мастерил в пещере крылья, чтобы полететь в небо, и однажды показал их мне. Тебя так и дразнили Икаром.
— Может, хоть он добьется своего, — вздохнул Ахмади и добавил совсем тихо: — А глаза? Чьи у него глаза?
— И глаза твои. Ничего он не взял от меня. Все, как есть, твое.
— Спасибо тебе, Аймисей, — голос Ахмади дрогнул. — Если бы не ты… — И он отвернулся, не договорив…
— Вай, Аминат, ты дожила до счастливого дня: твой внук вырос, стал мужчиной и идет служить в армию. Это ли не счастье? Поздравляю тебя, — и Патасултан, появившись
