Василь Земляк - Зеленые млыны

…Вскоре в райком пришло письмо с благодарностью за подарок. Так что кресло понравилось. Но поскольку его создатель не получил должной благодарности, а может, и вовсе был забыт — он решил оставить свое произведение в единственном числе, хотя и знал, что таланты без поощрения угасают.

Глава ПЯТАЯ

Прися налепила первых вареников с вишнями, а Явтушок заранее пригласил на утренние вареники вавилонский актив, вроде так, без особой причины, просто потому, что вишни поспели, а на самом то деле — чтобы поддержать свой авторитет страхового агента, к тому времени заметно пошатнувшийся в глазах вавилонян. Гости уселись в кружок под грушей, как и надлежит приглашенным на вареники. Явтушок поставил горшок сметаны (горшок был холодный, из погреба, и сразу запотел), разостлал полотенце, высыпал на него гору новеньких, без единой щербинки грушевых ложек и расставил обливные миски соответственно количеству гостей. Он внутренне улыбался — как никак, а зажил все-таки Вавилон по настоящему: обуты, одеты, сыты, чердаки от хлеба трещат, из колхозного склада пшеницу не разбирают, поросят колют, зерно мелют на водяных мельницах, и урожай нынешним летом спеет такой, какого в Вавилоне сроду не бывало. И все это Ва ривон Ткачук — большой хозяин, который заботится обо всех вавилонянах. Его Явтушок выбежал встречать к самым воротам и привел под грушу чуть ли не за руку, хотя раньше остерегался его чахоточной руки. Перед другими он не так заискивал, хотя это были по большей части его клиенты, то есть те, кто добровольно застраховал свою жизнь, и тоже люди влиятельные с точки зрения страхового агентства. Кроме обоих председателей (Лукьян с Даринкой перебрались прямо через тын), здесь сидели и Валахи, и оба Павлюка с женами (третий, Роман, был с Явтушком в ссоре и потому не пришел), и Рузя Джура, и Настя Опишная, сестра Клавдии, теперь уже чуть ли не генеральши, так и не наведавшейся ни разу после маневров в Вавилон; подошла и Зося Рубан — она все еще не теряла надежды завладеть вдовым Варивоном Ткачуком, уж больно ей, должно быть, хотелось еще раз побыть председательшей. И, конечно, Фабиан — без него какое же застолье?

И вот уже несут под грушу первый горшок знаменитых вавилонских вареников из белой муки с простой вишней, именно с простой, вареники из лутовки — это уже совсем другое. «Угощайтесь, — приглашает При ся. — У меня еще три решета». Перед тем как попасть в кипяток, вареники должны отлежаться в решете, тогда они не «раскипятся», не разлезутся, и каждый будет сам по себе, и так и запросится из горшка в миску. г В этом деле множество секретов, и не всякая вавилонская хозяйка способна овладеть этим изощренным мастерством. И хотя вареники с вишнями почитаются в Вавилоне «трезвыми», но нынче воскресенье и к ним кое-что припасено.

Так гости славно сидели и славно беседовали, сперва вроде бы и ни о чем, пока Зося не обронила:

— А кто из вас знает, как начинаются войны?

— Что, что? — вытаращился на нее Варивон, который только что тихо любовался линиями ее загорелых ног.

— Ну, войны как начинаются? — смутилась Зося.

— Большие или малые?

— Я сегодня всю ночь не спала. Такое приснилось!.. Мой Антоша и вы все. Как будто вы меня хороните. А я! На своих похоронах живая и все вижу. И слышу вас, йу прямо как сейчас. Варивон речь обо мне говорит, (о моем звене. Первая прополола и первая проверила свеклу, а я знаю, что не я первая, а Рузино звено, знаю, а сказать ничего не могу. Потом проснулась, встала, выхожу из хаты, небо над Вавилоном едва рассвело, красота такая, что хоть сто лет жить… Как вдруг от Семивод — гу гу гу! Высоко в небе. Прогудело на Прицкое и туда, дальше… Никто из вас не слыхал? Тут как раз снова появилась Прися с горшком:

— Я слышала. Как раз вышла до ветру…

— Кто тебя спрашивает, зачем ты вышла? — пристыдил ее Явтушок.

— Что ж я такого сказала? Естественная нужда…! Все выходим…

— Волнами шли. Одна волна, другая, третья… Вот я и подумала: маневры — не маневры? А что если война? Потому и спрашиваю…

— Ну вот теперь и я скажу, — оживился Фабиан, оторвавшись от миски. — Слышал я их. Я ночью вижу плохо, а слышу, как черт… Мой козлик под верстаком дышит — и то мне слышно. А еще ежели объестся на ночь, так сразу просыпаюсь и гоню его из хаты. Так вот, прогнал его в сени, а из дымохода — гу гу гу, точно как вон Зося сказала. Выбежал во двор… Что за напасть?..

— Ну, ну?

— Гудит, провались оно! Только не от Семивод, как Зося говорит, а скорей от Козова. И точно — с перерывами. С тремя перерывами. У меня все так и похолодело. «Немец летит…» Радиоточки у меня в хате нет. Одеваюсь, бегу к Савке, прямо в сельсовет, говорю ему: включи точку. Включили. Молчит. Ночь. Какое радио?

— И как это вы без точки? — возмутился Явтушок. — Вон у меня целых две. Одна в хате, другая тут, на груше. Прися, а ну включи ка там «грушу»!

Прися где то на крыльце включила радио: мелодии, благодать, воскресные мотивы…

— Хе, здорово? — Явтушку доставляла огромную радость эта радиофицированная детьми груша. — И плодоносит и говорит… Ха ха ха! Таких головатых, как мои, поискать! Самого лешего смастерят! Вон те колья да провода на крыше, думаете, так просто? С Папаниным переговаривались, когда тот сидел на льдине! Этой, ну, морзянкой. Корабли с океанов им откликаются. Уж если там что — мои бы знали. А ну — за мир! Нашему Вавилону мир нужен. Не так ли, Варивон?

— Точно, еще хотя бы года на три… Удивляюсь я вам, Фабиан, и как вы могли подумать?

— Об чем? Об чем, Варивон?

— Да о немце…

— А я и сейчас уверен, что он долго спокойно не усидит. Европу уже всю забрал, руки себе развязал, и теперь ему одна дорога: сюда. На Восток… На нас,

— Товарищ Соколюк! — Варивон рассердился и апеллировал уже к предсельсовета. — Я не потерплю в моем присутствии такой болтовни. Я буду вынужден… — Он вспыхнул, выбежал из под груши, но Зося догнала его и вернула на место к полной мисочке.

Фабиан извинился — он совсем не то хотел сказать! И потом, встав с рюмкой в дрожащей руке, долго говорил о Варивоне, о том, как они идут за ним, потому что почуяли в нем настоящего вожака, наделенного и умом, и горячим сердцем, и доброй душой. А что немец не станет сидеть сложа руки, сколько ни задабривай его нашей пшеничкою, так это же факт — кому, кому, а Варивону, вожаку нашему, не скрывать это надо от народа, а готовить народ против немца.

— Какого немца ты имеешь в виду? — Варнвон перешел на «ты».

— Того самого… Натурального фашиста. Какого же еще? С ним и придется… Вон дети что пророчат?.. — И он замолчал.

— Ну, ну, что пророчат? Говори, что ж умолк?

— Я и говорю… Войну пророчат… И. скоро. Дети чуют…

— А ты откуда знаешь? Откуда, ну?! — привязался Варивои.

Фабиан не мог этого объяснить, не знал как, и молчал, расплескивая водку из рюмочки. А Варивон ждал объяснений, маленький, сухощавый и от того еще более грозный.

— Нет, нет. Я этого так не оставлю. А еще кресло послал в столицу!.. Провокатор! — Он сорвался с места и побежал…

Зося бросилась за ним, а Фабиана совсем затюкали, он сел, так и не выпив за вожака, рюмочка упала в траву, и тут встал Лукьян Соколюк и строго сказал ему: — И дались вам, Фабиан, эти проклятые немцы… Ели бы себе вареники и молчали. Когда уже я научу вас не лезть в политику? Философ!.. Пошли…

— Вот так и начинаются войны… — поднявшись, (горько улыбнулся Фабиан и поплелся за Лукьяном по направлению к сельсовету. Встали и остальные гости. Все недовольно побрели со двора.

Между тем на груше вдруг оборвалась музыка и как то сразу, совсем без паузы, забили куранты. Из хаты выбежала Прися с новым горшком вареников и, видя, что под грушей один Явтушок, не знала, что и подумать. «Ой, боже мой! А где ж гости?!» — «Брось! Брось!» — зачем то взвизгнул Явтушок, и Прися, подумав, что это из за ее горшочка могло случиться во дворе несчастье, бросила горшок, и тот разлетелся в черепки. «Ох, и дура же, ну зачем было бить горшок?» — выругался Явтушок, слушая «грушу». Прися сплюнула И расплакалась: не так это просто — принимать вавилонский актив; для них это обыкновенные вареники, а она с раннего утра как на иголках.

Заслышав куранты, гости бегом возвращались с улицы к груше, а Прися смотрела на них и никак не могла постичь, что случилось с вавилонским активом, пока из «черного уха» в ветвях груши не послышалось взволнованное: «Внимание! Внимание! Говорит Москва. Работают все радиостанции Советского Союза…» Последними прибежали Варивон с Зосей. На выгоне утихла война детей…

В небе снова послышалось то самое гу гу гу, непривычное, вражеское. Зося тихонько, чтоб не рассердить Варивона, подняла голову — по небу, тройка за тройкой, как на параде, летели, а казалось, нависали над миром — топоры, тяжелые претяжелые, они продвигались по небу, отбрасывая угрожающие отблески на Вавилон. Зосе никак не удавалось их сосчитать… Все сбивалась со счета… А Прися пока собирала черепки — дети носятся босиком, могут и покалечиться. Они всей оравой ушли на «войну», чтобы не мозолить глаза гостям; отец сказал, что, кроме своих, прибудет еще какой то крупный агент из Глинска… Вот они уже бегут, полуголые, один к одному, на два часа раньше, чем было им велено, и каждый вглядывается в застывшие лица сидящих под грушей, ищут меж ними того крупного агента, из за которого их спровадили на выгон. Дураков нет! Если папа такой умный, пусть ка сам попробует повоевать целый день в такую жарищу… Да еще с немцами. Вон Сташка, сына Мальвы, чуть не убили…