Борис Левин - Юноша

Ее встретил Илюша. Она поселилась у него в комнате, в Замоскворечье.

Левашев написал книгу «Записки военкома». Книга пользовалась большим успехом. Это была одна из первых книг о Красной Армии.

Левашев объяснился Нине в любви.

Нина смутилась.

— Ты знаешь, я никак не могу себя представить твоей женой. Ты мне — как брат, — добавила она серьезно.

Левашев помрачнел. Потом долго говорил о том, что вторую книгу он напишет о любви, и очень хвалился:

— Это будет замечательная книга! Это будет такая книга!.. А ты знаешь, Нина, — сказал он вдруг тише, — сколько я пережил, когда получил твое письмо про Остасько? Ведь я в тебя был давным-давно влюблен, но не смел об этом говорить.

Нина переехала в университетское общежитие, на Волхонку. Она училась на факультете общественных наук. У Левашева она познакомилась с Владыкиным. Он тоже, побывав на фронтах, недавно демобилизовался из армии. Владыкин учился в Художественном институте на живописном отделении.

Ему очень понравилась Нина. Не было дня, чтобы он не бывал у нее на Волхонке или в университете. Нина относилась к Владыкину равнодушно, но когда он предложил ей переехать к нему (у него была отдельная комната), она согласилась. Ее подкупала непосредственная большая любовь Владыкина к ней. А главное, она считала Владыкина сильным человеком.

Нина настояла: он бросил рисовать диаграммы для учреждений, плакаты для кино и мелкие рисунки для еженедельных журналов и начал писать картину, о которой так много говорил в начале их знакомства. Он Нину слушался и много работал. Часто брали сомнения. Не верилось в собственные силы. Уныние и слабость овладевали им. Он охотно вернулся бы к диаграммам, посредственным плакатам и мелким рисункам. Спокойней и прибыльней. А голодать трудно. И еще огорчало, что Нина худо одета и ходит в стоптанных туфельках. Нина презирала слабость. Она требовала, чтоб Владыкин весь свой талант, все свое умение отдал настоящему, искусству. Это вдохновляло его, и он с большим рвением брался за свою будущую картину.

Прекрасно работается, когда рядом любимый друг помогает мыслить и верит в тебя.

Счастье!

Через год он закончил картину и стал известным художником. Но к этому времени Нина и Владыкин жили менее счастливо.

После посещения Владыкиных Миша был уверен, что Нина непременно на следующий день придет смотреть его картины. Он ждал ее два дня. Уходя в столовую, предупреждал швейцара, что сейчас вернется. Наспех пообедав, спешил обратно.

— Меня кто-нибудь спрашивал?

— Вас никто не спрашивал.

Хмурый, он ходил по комнате и злился.

«Почему она не идет? Ведь твердо договорились».

Прислушивался к шагам в коридоре: думал, вот-вот постучит в дверь и войдет Нина.

«Здравствуйте», — скажет она, как тогда, и кивнет каштановой головой. Миша ее встретит сурово. «Нет. Я ее встречу как долгожданного товарища. Мне она нравится. Я хочу с ней дружить. Она посмотрит мои работы…» — «В ваших картинах много мыслей». — «Да? Это самый приятный комплимент. Искусство без мыслей — убого. Вино без алкоголя». — «Очень талантливо. Ни на кого не похоже». — «Я к этому стремлюсь. Все то, что перед вами, — это пройденный этап, Нина. Это только въезд в страну моего творчества…» Надо проще выражаться. Опять эта «сентябрьская медь»…

— Но почему она не идет, черт возьми! — воскликнул Миша. — Не могу же я ждать ее вечно!

Нина не приходила и не звонила.

Вечером вдруг стало определенно, что он ожидает зря.

«Ты идеалист, Миша: еще веришь, что в этом мире кто-то кем-то интересуется. Всегдашняя твоя близорукость. Сверни холсты, спрячь рисунки и успокойся. Никто к тебе не придет, и никому ты не нужен, пока живешь в неизвестности. Идеалист — ищешь дружбы! Больше твердости и равнодушия… Мадам Владыкина не соизволила прийти. Я не нуждаюсь в вашем мнении, товарищи Владыкины».

Миша нервно докурил папиросу и стал убирать картины, решив с завтрашнего дня «завоевать Москву», как он выразился иронически.

В это время тихо приоткрылась дверь и скрипучий голос спросил:

— Можно войти?

Не дожидаясь ответа, в комнату вошел человек слишком высокого роста и тонкий, как единица. Удлиненный череп его казался отраженным в самоваре. Человек стоял посредине комнаты, черными глазами удивленно смотрел на Мишу и на картины.

— А где Праскухин? — проскрипел он, выдавливая слова.

— Уехал в Ковно, — ответил неприветливо Миша. — Вам что угодно?

— Мне? Папиросы. Я без курева не могу работать, — произнес он печально.

Миша предложил папиросы.

— Можно взять штук пяток?

— Берите.

— Завтра верну. Мы с вами живем в одном коридоре. Значит, Праскухин уехал, — сказал он и сел в кресло, вытянув далеко вперед ноги. — Выкурю и пойду. Я не мешаю?

— Нет.

Миша продолжал убирать свои работы, развешанные им специально для Нины.

— А как вы попали к Праскухину?

— Я его племянник, — с ухмылкой ответил Миша, не оборачиваясь. — Он на время своего отъезда уступил мне комнату.

— Вы художник? Приехали в Москву за славой?

— Да. За славой, — вызывающе подтвердил Миша, подошел к столу и тоже закурил.

— Трудно вам будет. Очень трудно, — продолжал черноглазый. — Славу еще в начале нэпа распределили между собой художники. К реконструктивному периоду ничего не осталось в магазине. На полках пусто. Одно желудевое кофе… Вот еще у кинорежиссеров кое-что урвать можно или у баритонов.

— Всюду урвать можно при наличии таланта, — сказал Миша, нажимая на слово «таланта».

— Все это условно. Славу можно урвать и без таланта. В зависимости от сцепления обстоятельств. Есть бесчисленные примеры, начиная от первоначального накопления и до наших дней.

— Я в такой славе не нуждаюсь, — резко заметил Миша.

— Ого, вы с гонором. Это хорошо. Разрешите посмотреть ваши опусы, штрихи, наброски, зарисовки, этюды и новеллы.

Миша не хотел показывать, но тот сам подошел к холстам, стал разглядывать их и нюхать. Затем взял папку с рисунками и с ними проделал то же самое.

— Интересно. Очень интересно, — похвалил он. — Честное слово. А я думал: опять индустриальные мотивчики, большой рабочий и маленький капиталист, или в лучшем случае — как разлагается буржуазия в Европе… А это совсем новое. Свежее. Очень интересно, — говорил он и как-то по-иному рассматривал Мишу.

— По этому случаю выкурю еще одну папироску и пойду… Вы очень интересный художник. Серьезно. Умный. Это так редко среди художников и теноров.

Михаил сразу подобрел. Он всегда добрел, когда его хвалили.

— А вы где работаете? — спросил Миша участливо.

Тот рассказал, что он журналист. Его псевдоним — Пингвин.

— Печатаюсь в повременной печати. «Постояный сотрудник повременной печати… Одно время часто подвизался в повременной печати» — так раньше писали после смерти какого-нибудь мелкого литератора. Обо мне и этого не напишут.

Он участник гражданской войны. В двадцать втором году демобилизовался и остался в Москве. Вначале служил в каком-то тресте, но это ему надоело. Неожиданно у него напечатали фельетон, с тех пор он бросил службу, стал сотрудничать в журнальчиках и в некоторых профсоюзных газетках. Это ему дает возможность совершенно независимо располагать своим временем, читать книги и просто ничего не делать.

— А ничего нет лучше, как валяться на кровати, курить и читать книги.

Его исключили из партии еще в двадцать третьем году за организацию общества любителей военного коммунизма, за неуплату в течение года членских взносов и за категорическое нежелание вести общественную работу. Сейчас он чувствует себя прекрасно.

— Я всегда говорил, что беспартийным лучше, чем партийным.

Денег ему вполне хватает. Все равно их тратить некуда. Единственно, что покупает, — это книги и папиросы. Кроме того, книги он еще ворует у своих приятелей. У него в Москве много товарищей, с которыми он вместе был на фронте. Изредка он делает им обход, чтоб не оторваться от жизни, из любопытства, а также за новыми книжицами. Приятели не обижаются, только просят не брать изданий «Академии», в роскошных переплетах. Среди их жен попадаются на редкость глупые экземпляры. Разговаривать с ними большое удовольствие. Товарищи к нему относятся хорошо. Он им не завидует, не интригует и ни о чем не просит. Всегда расскажет свежий анекдот.

— Они меня считают свободомыслящим чудаком. Это им нравится. Я для них вроде сои «кабуль».

Два года тому назад он развелся с женой, сейчас живет один. Гораздо удобней. Его жена — химик, работает в заводской лаборатории.

— Она вполне приличный экземпляр. Мы жили шесть лет, — как и многие, совершенно не любя друг друга. Жили по привычке, по инерции. Ничего жили. Не ссорились. Могли бы так жить и еще двадцать лет. Все это случайно вышло… Она иногда приходит ко мне и остается ночевать, втайне от мужа. По-моему, сейчас мы гораздо сознательней относимся друг к другу, а потому и счастливей.