Илья Штемлер - Уйти, чтобы остаться
Когда он говорил — гримаса исчезала. Вадиму очень хотелось, чтобы Савицкий заговорил.
— О моих неприятностях никто не знает. Даже в семье. Никто… Кроме вас, Вадим. И я очень прошу, чтобы это осталось между нами. Дайте мне слово.
— Но, Валентин Николаевич, это как-то не вяжется…
— Дайте мне слово, Вадим Павлович.
— Ну, хорошо… Я никому не стану рассказывать.
— Вы еще молоды. И многого не понимаете… Когда я был безработным, мне хотелось уйти из жизни. Так бы и случилось, если бы не жена… Я не хочу, чтобы это повторилось…
В комнату постучалась Люба. Она предупредила, что настало время приема лекарств.
Вадим воспользовался этим и встал. В дверях он задержался:
— Скажите, Валентин Николаевич, для чего вы мне все это рассказали?
Савицкий стащил полотенце со спинки кровати и обтер лицо.
— В наших судьбах, Вадим, много общего. Не на поверхности, а где-то там, — Савицкий слабо качнул рукой. — Мне кажется, Киреев и вас использует как серую лошадку. И вы также будете бояться его. И презирать себя… Мы с вами слишком неподходящие люди для нашего сложного века. Мягкие, что ли… Вы бы уж защитились поскорей. Смотрите, упустите время и окажетесь таким же неудачником. И все вас будут считать чудаком. А так, защитившись, все же крепче стоять на ногах…
Обратно Вадим шел по глубокой, проложенной кем-то лыжне. Стоило слегка оступиться, как в туфли попадал снег. В первую минуту снег прижигал холодом ногу, а потом подтаивал, и даже становилось теплее. И уютней как-то.
Вскоре Вадиму надоело держать равновесие, чтобы не ступить в сугроб. Он решил повернуть обратно и пройти аллеей. Но разворачиваться было неудобно — слишком узкая колея. Теперь хочешь не хочешь, а надо идти по скрипучей лыжне.
Постепенно Вадим перестал обращать внимание на лыжню, мысли его вновь вернулись к тому же… Он думал о Кирееве, о Ковалевском… Как могло случиться, что Петр Александрович вдруг решился на плагиат? Нет, тут недоразумение. Возможно, совпадение. Вадим был уверен, что намекни он Кирееву о подозрениях Савицкого, как Петр Александрович немедленно оповестит всех об экспериментах Савицкого… И потом Валентин Николаевич использовал теорему Соболева, а у Киреева совершенно иной подход… Савицкий, например, рассчитывает на узкую полосу приема. В то же время у Киреева… Вадим вспоминал основной ход рассуждений Савицкого, он еще держался в голове… Надо пересмотреть работу Киреева, тогда можно сравнивать… Почему многие из тех, с кем считался Вадим, с такой настороженностью относятся к Петру Александровичу? Например, Ипполит… Сколько доброго Киреев ему сделал, хотя бы в качестве научного руководителя диссертации! Или самому Вадиму? Вспомнить — на что только не шел Киреев, чтобы дать ему, Вадиму, наблюдать по внеплановой теме… А сколько усилий Киреев прикладывает сейчас к постройке нового инструмента. В технической документации он подписывался где-то в конце, после других. После Горшенина, Родионова, Бродского… А руководителем проекта как был, так и остался Ковалевский. Хотя истинным руководителем был Киреев, а Ковалевский тогда лишь заведовал отделом. Но все почему-то считали, что именно Киреев воздвигает себе памятник. Почему Петр Александрович так реагировал, когда узнал, что Савицкий продолжает работать на своем «агрегате»? И зачем он предлагал Савицкому свою помощь?
Вадим вдруг вспомнил, как застал Киреева в лаборатории за «агрегатом» Савицкого. Он хорошо запомнил этот воскресный день: тогда с бочки унесли в лабораторию его, Вадима, установку… И все-таки почему Киреев не воспользовался теоремой Соболева? Это куда проще, чем строить свою теорию. Не мог же он не знать эту теорему…
— Ты что, заблудился?
Вадим повернул голову и увидел Ипполита. Тот стоял на краю аллеи. Встреча была столь неожиданной для Вадима, что он и не удивился.
— Здорово, Ипп… Я вот, понимаешь, в гостиницу иду.
Вадим огляделся. Он только теперь заметил, что сбился с лыжни куда-то в сторону. Его следы, глубокие, колодезные, четким пунктиром уходили в сторону запорошенных снегом деревьев.
— Задумался. Шел по лыжне. Размечтался и сбился…
— Жми сюда.
Теперь идти стало значительно трудней. Собственно, и раньше было трудно, но тогда Вадим не замечал. Хорошо, что до аллеи было метров десять, не больше…
Потом Вадим долго стучал туфлями о плотный наст аллеи. Возможно, хотел успокоить возникшее волнение.
Ипполит курил, брезгливо придерживая сигарету большим и указательным пальцами…
— Ну, как живете? — спросил он. Слова вылетали, окутанные дымом.
— Ничего. А ты как? — стучал туфлями Вадим.
— Тоже ничего… Заехал за книгами…
Врет. Вадим мог точно сказать, когда Ипполит врет. У него появлялись особые ноты в голосе. Да и книги он все забрал. Еще тогда, месяца два назад.
— Закуришь?
— Давай.
Вадим взял сигарету и принялся старательно разминать. Затем прикурил от красивой перламутровой зажигалки Ипполита.
— Ну и где ты сейчас? — Слова Вадима тоже вылетали, окутанные синим дымом.
— У Ковалевского. Заведую проблемной лабораторией… У тебя что-нибудь случилось?
— Нет. А что?
— Так. Странный вид.
— Давно не встречались. У меня всегда такой вид, Ипп.
— Да нет, Димка… Тебя измотал снежный переход.
— Вполне возможно.
— Надо тренироваться. Продай мотоцикл, купи лыжи… Ну, как себя ведет наш дорогой папа Петя? Все строит свой инструментик? По щепочке, по винтику. Муравьиный труд.
— Куда нам до ваших масштабов, — Вадиму не хотелось говорить на эту тему. — Мы собрались отослать твой материал в бюллетень. Савицкий считает, что искажения в распределении радиояркости вызывает несветящаяся плазма.
— Может быть, может быть, — Ипполит уходил от разговора на эту тему. — Слушай, что нового с твоей Венерой? Заглохло?
— Включили в план.
— Ну да?! — Ипполит сбросил сигарету далеко в снег. — Ученый совет утвердил?
— Пока нет, но…
— И не утвердит, — перебил Ипполит.
— Почему?
— Киреев устроит.
— Тогда зачем же ему выставлять тему на Совет?
— Ты все такой же неисправимый дурак, — раздраженно сказал Ипполит и вытащил еще одну сигарету. — Когда Совет?
— Завтра. Но я выставлен на следующий. Завтра доклад Устиновича.
— Ого! Очередной хипеш в тихой обсерватории?!
Их длинные вечерние тени ощупывали деревья, переползали на павильоны, метнулись к крыльцу спектралки, но не дотянулись и вновь взобрались на белые деревья…
До гостиницы оставалось два поворота.
— Послушай, Димка, есть гениальное место. У Ковалевского.
— Ты ради этого пришел?
— Да!
— Честно говоря, я так и полагал…
— В отделе технических исследований. Перспектива! Если ты ознакомишься с тематическим планом ОТИ…
— Ипп, я не могу уйти из обсерватории. Сейчас не могу.
— Боюсь, что потом уже не сможешь… Нет, ты не лорд, ты рядовой любитель первача, — Ипполит остановился и стал шарить по карманам, разыскивая зажигалку. Так и не нашел. Вадим протянул свою сигарету. Ипполит наклонился и прикурил. — Тебе надо порвать с Киреевым, Дима. Уйти.
— Но мне здесь интересно. Я увлечен постройкой нового инструмента. И он будет не так уж плох, как вы его представили на Совете… Я хочу закончить тему по Венере. Защититься.
— В последний раз мы с тобой расстались врагами. Но я пришел к тебе сам. Но и теперь мы не расстанемся друзьями, Дима… Когда уходит ближайший автобус? Сейчас ровно пять.
— Через три минуты.
Ипполит повернул к обсерваторским воротам. Не оглядываясь. Когда он поравнялся с будкой вахтера, Вадим его окликнул.
Они сошлись на полдороге, сливая тени в причудливую ломаную фигуру.
— Как ты думаешь, Ипп, Киреев мог заняться плагиатом?
— Исключено! В этом я убежден… А что? — Ипполит с любопытством посмотрел на Вадима.
— Смотри, автобус уже развернулся.
— Черт с ним.
— Следующий будет через час. Пока, Ипп!
Причудливая ломаная тень разорвалась.
Борька Гогуа стоял на гостиничной веранде и чистил лыжи. На нем был яркий оранжевый свитер и нежноголубые штаны.
Взойдя на веранду, Вадим вспомнил, что именно Гогуа забрал к себе присланный недавно оттиск статьи Киреева о гидроксиле.
— Тебе что — оттиск или рукопись? В рукописи гораздо шире, — произнес Гогуа, пробуя лыжи мокрым пальцем. Как профессиональный гонщик.
— И то и другое.
— Ладно. Вечером занесу. Сейчас не могу, и не уговаривай… Если ее увижу, у меня будет разрыв сердца.
Вскоре после Нового года Борька привел в общежитие невысокую полную девушку и объявил всем, что это его жена. Тетя Женя без удовольствия встретила сообщение и возбудила дело.
