Альберт Мифтахутдинов - Закон полярных путешествий: Рассказы о Чукотке
Запах мимозы
Он стоял у окна, смотрел на веселые огни вечернего города и думал о том, что сейчас зазвонит телефон.
Сколько же лет не был Николай в этом городе? Он пытался вспомнить, когда был здесь последний раз, но его раздражал сладкий, приторный запах мимозы.
Так уж повелось, всегда, когда он останавливался в гостинице, он сам покупал цветы, дарил букетик дежурной по этажу, а остальное расставлял в номере — во всю свободную посуду, какая там была. Просто он любил цветы…
Но обычный жест по отношению к дежурной гарантировал ему спокойствие на весь срок пребывания, а букеты, расставленные в комнате для себя, радовали глаз и постоянно напоминали о том, что он на материке, что скоро это пройдет, что опять надо возвращаться на Север, где у него были друзья, любимая, работа, любимый сын и любимая женщина.
Впрочем, любимая женщина у него была и в этом городе, но она была любимой в прошлом, и как он сейчас к ней относится, он еще не выяснил.
Никаких других цветов в городе не было, И, когда у первой встречной бабуси, торговавшей с рук, ему пришлось выбирать между тонкими непонятными ветками, которые еще не распустились, и охапкой пряных мимоз, он выбрал мимозы.
«Чем же они пахнут, черт возьми?!»
Он закурил, выпил стакан минеральной, и ему захотелось чаю. Запах мимоз смешался с табачным дымом и стал еще крепче. Желание чая натолкнуло его на мысль о буфете, и тут он увидел, как к стоянке такси — она хорошо просматривалась из окна третьего этажа гостиницы, была у самого подъезда — подъехала машина с номером 10–01, и Николай рассмеялся.
У Николая в Магадане был приятель, и они вместе вывели формулу, согласно которой если ты днем увидишь машину и в номере ее первые две цифры будут повторены двумя последующими, то сегодня ты обязательно встретишься с друзьями. Они часто испытывали судьбу, примета стала их игрой, они к ней начали относиться вполне серьезно, потому что она сбывалась в девяноста девяти случаях из ста.
И вдруг Николая осенило: «Ярангой! Мимозы пахнут ярангой. И как я раньше не догадался? Конечно же ярангой, иначе б запах не был столь знакомым…»
Николаю стало легче, он уже не думал о мимозах, да и запах цветов стал вдруг почему-то не таким сильным.
«Да, а когда же я все-таки был последний раз в этом городе?».
И тут зазвонил телефон.
Он поднял трубку, улыбнулся и первым сказал:
— Здравствуй!
— Здравствуй, Николаюшко, здравствуй… Прилетел… Сделал милость… осчастливил…
— Перестань, пожалуйста.
— Здравствуй, Ник. Я так рада…
— Я тоже…
— Я думала, сколько же ты не был в этом городе.
— Я тоже только что думал об этом. Не припомню сколько…
— И я не припомню… да и немудрено, у меня память девичья…
— Знаем, знаем, какая «девичья».
— Почему ничего не писал? Я бегала на почту — и все зря…
— Ты и так обо мне все знаешь, — грустно сказал он.
— Но ты не представляешь, Ник, когда приходишь на почту, а в окне «востребования» тебе ничего нет.
— Это смотря за чем приходишь, — сказал он, — за письмом или за переводом.
Она засмеялась.
— Нет, Ник, ты не меняешься. И мне кажется, ты заслуживаешь немного большего, чем одиночество…
— Я не одинок.
— Я не об этом, — сказала она. — Человек может быть страшно одиноким, даже если у него много друзей и достаточно непривередливых баб… ты уж прости…
— А ты не злись.
— Я не злюсь… я знаю, ты никогда не был праведником.
— Ты мне выговариваешь, как жена.
— Нет, я твой друг, и я тебя люблю… всегда любила… Это больше, поверь, чем жена… хотя я и знаю о твоих похождениях…
— Какие уж там…
— Перестань… терпеть не могу, когда врут и оправдываются.
— Ладно, — вздохнул он. — Только не надо о том, почему мы не вместе.
— Тогда говори о погоде… Это всегда выручает, — засмеялась она.
— У вас хорошая весна, — начал он. — А у меня в номере пахнет ярангой.
— Мимозами? — удивилась она.
— Конечно! Откуда знаешь?!
— В яранге Кергенто всегда пахло мимозами, — просто сказала она.
— Знаешь, — сказал он, — мы никогда не смогли бы быть вместе. У нас ощущения одинаковые.
— Ну уж… ты скажешь… Ощущения — это еще не вкусы… вкусы у нас, слава богу, разные… Пойдем в театр?
— Нет, — сказал он.
— Вот видишь, — засмеялась она. — А в кино?
— Тоже…
— Может быть, на выставку?.. хорошие молодые художники…
— Настоящий художник один…
— Кто?
— Тот, кто создал действительное произведение искусства — женщину. На все остальное, созданное руками других художников, можно не смотреть…
Она вздохнула:
— Совсем ты там одичал, на Чукотке… — И вдруг отчаянно, как в прорубь: — А я совсем не изменилась…
— Чувствую… по голосу…
— Талия по-прежнему… помнишь, как ты говорил… самая тонкая.
— Теперь уже во всем Ленинграде…
— Конечно, — сказала она, — я уехала, и нет больше… у вас остались одни толстушки…
— Ты не права… У нас красивые девушки… они просто зимой одеваются теплее, вот и все…
— Значит, ты там без меня не скучаешь…
— Скучаю… я не один, но скучаю… Юпитерша, ты ревнуешь, значит, ты не права.
— Мне думается, — серьезно сказала она, — ревность — нормальное состояние здорового человека… любящего человека, если тебе угодно.
— Вот здесь мы с тобой схожи. Если б ты знала, как мне хочется тебя увидеть…
— Боишься?
— Не знаю… ведь столько лет… и сын большой?..
— В первом классе…
— Сначала он будет отличником… потом великим человеком…
— Ты мне уже говорил об этом… давно, на Чукотке… еще тогда… в больнице…
Долго будет помнить он сладкий, с горечью дыма, запах тундры, будет метаться в своей пустой холостяцкой квартире, достанет из кладовой меходежду, палатку, всю амуницию, свалит в комнате, — чтобы запах тундры заполнил ее, уткнется лицом в красную кожу кухлянки, будет вдыхать ее запах, и в закрытых глазах его возникнет тундра, и яранга Кергенто, и смеющееся счастливое лицо Ирины — и закружится у него голова, и захочется плакать.
…Тогда летом все началось с вертолета. В партии его ждали долго, и, когда он показался над сопкой Линлин, ребята засуетились, хотя ящики с образцами уже давно были готовы к отправке. Хотелось побыстрее получить почту — письма, посылки, газеты, стосковались по новостям за полтора месяца поля.
Вертолет опустился за сопкой — там летнее пастбище оленеводов, там старик Кергенто и две женщины. Они сушат мясо, заготавливают рыбу, ждут, когда подкочуют пастухи. От стойбища до базы партии вертолетом несколько минут.
Вертолет поднялся скоро, набрал высоту и, не заходя на базу геологов, лег курсом на Анадырь.
— Вот нам, — выругался начальник и ушел в палатку.
Все знали, что теперь еще месяц в небо можно не смотреть, и уныло разбредались кто куда.
— Вот что, — нашел начальник Николая на кухне. — Вот что, — сказал он, — сгоняй к старику, узнай, что там. Давно ты у него не был, твоя очередь. Заодно и мясо у него попросишь.
— А ему чего?
— Сгущенки возьми. Прогуляйся, все равно дел нет. Захочешь у него ночевать, оставайся. Но утром на обратном пути поколупай фауну, поковыряйся на склоне, там обнажение. Глядишь — и повезет. А?
— Конечно…
На базе были только консервы. И раз в неделю кто-нибудь из геологов ходил в гости к старику Кергенто, к его ярангам, за сопку, примерно километров за десять. Когда геологи были в маршруте, ходил завхоз. Старик щедро одаривал мясом и рыбой — свежей, вяленой, соленой. Геологи в свою очередь носили ему керосин, сгущенку, муку. В ручье, на берегу которого стояли палатки геологов, рыба не водилась. Выбрасывались весной, все было в снегу, и место выбрали неудачно. Река-то протекала мимо стойбища Кергенто, и рыбы там было в изобилии.
Начальник строго соблюдал принцип равного партнерства, и святой ритуал обмена, давно превращенный почти в игру, нравился и чукчам, и геологам.
— Вот ягоды пойдут, — вздыхал начальник, — пирогов напечем старику, никогда он пирогов с ягодами не едал, вот удивим!.. — Потом опять вздыхал: — …и сами наедимся.
От таких оптимистических прогнозов становилось совсем тошно, каждый мечтал о вертолете, ждал его — что там дома-то? что с любимой? письма, где письма?
И вот вертолет пролетел мимо.
Николай собрался быстро, простился с начальником и не спеша поплелся к сопке.
Вернулся он на другой день вечером.
— Гость там, — сказал Николай начальнику. — Этнограф. Из Москвы.
— Любитель экзотики?
