Анатолий Мошковский - Твоя Антарктида
– Подплыл к катеру, – громко, чтоб все слышали, сообщил отец и через секунду добавил: – Отбросило волной… Опять подошел. И снова отбросило… Подходит с кормы…
Волны накатывались на берег, били в скалы. Казалось, это молотобоец кувалдой вгоняет клепки в корабельный котел.
– Передали…
Отец опустил бинокль. Вокруг глаз остались круглые отпечатки окуляров. И лицо осунулось. Боря потянулся к биноклю. Но отец снова поднес его к глазам.
Минут через пять волна выбросила лодку на песчаную отмель. Витька выскочил из полузатопленной лодки, и крепкие руки мгновенно оттащили ее в надежное место. Боря гордо вытер о штаны липкие от вара руки.
Витька, пошатываясь, стал подниматься по тропе, и люди молча последовали за ним. Витька был весь мокрый, куртка с тусклыми вензелями на плечах блестела, как кожаная, с подбородка и ресниц капало. Но вода не могла примять шапку жестких темных волос.
По дороге, расстегнув куртку, он достал из внутреннего кармана и роздал письма – белые, голубые, с яркими картинками на конвертах и без них, а одному протянул открытку. Долговязый получил сразу три письма. Он ухмыльнулся, пощипал рыжие усики и ушел к себе.
– А себя-то не обидел? – спросил парень в фуфайке.
Витька подмигнул ему и прижал палец к губам. Раздав все письма, занемевшими от студеной воды руками застегнул куртку и похлопал себя по груди:
– Порядок!
– Счастливец, – вздохнул отец. – А нам-то с тобой, горемыкам, ничего и нет. Ну, пойдем, Боря.
Он прикрыл сына полой плаща.
– Товарищи, прошу в «штабную» на совещание, – громко сказал он. – Пойдем, Боря. Поесть не хочешь?
Но Боре уже было наплевать и на совещание, и на еду. Сейчас он должен быть с Витькой, не хотелось ни на минуту оставлять его. Он, Боря, ни за что не поплыл бы в такую погоду на лодке к катеру. А Витька поплыл…
В холодном полумраке палатки стоял на коленях Витька и, подсвечивая фонариком, висевшим на медной пуговице куртки, читал письмо. Легкий листок с расплывшимися буквами Витька держал обеими руками. Видно, конверт распечатал, еще не дойдя до палатки, прямо под дождем. И вдруг Витькины пальцы, в косых ссадинах, которые только что держали гнущиеся от шторма весла, начали чуть-чуть подрагивать… Потом он перевернул листок, тряхнул головой, смахнул каплю с бровей, и пальцы его снова слабо задрожали.
– Вот как, Оля, что ж это ты… – вдруг вполголоса сказал Витька и стиснул в кулаке письмо.
Он как-то странно посмотрел на Борю, словно не был с ним знаком. Боря виновато улыбнулся: и зачем он влез в палатку?
Мальчик попятился и столкнулся с отцом.
– А ну, на совещание!
Витька и с места не стронулся. Наверно, не слыхал.
Отец влез в палатку.
– Витя, – спросил он тихо, – что-нибудь случилось?
– Совещание? Ах да, я и забыл.
Но вместо того чтобы пойти к «штабной», Витька почему-то завернул к обрыву, прислонился к мокрой лиственнице и остался так стоять. Шел дождь. Байкал, небо, сопки – все слилось в одну серую мглу. Боря смотрел на Витьку издали, но подойти не решался. Его и узнать нельзя. И все это случилось за каких-нибудь пять минут.
Боря медленно пошел к себе. Отстегнул деревянные палочки-пуговицы, открыл дверцу. Влез внутрь. Потом лег на матрац и заложил за голову руки. По тугому брезенту монотонно стучал дождь. Стучал, стучал… С берега через равные промежутки времени доносились удары волны. Боря лежал с закрытыми глазами, думал о какой-то Оле и видел тяжелые грохочущие валы и маленькую черную лодку на самой вершине белого гребня.
1957
Книга
Гролька не любил читать. Были дела поинтересней. X Летом он убегал с мальчишками в тайгу ловить бурундуков, пригоршнями глотать бруснику и искать кедры. Ну что такое тайга без кедров? Смешно сказать, но в этой местности кедров оказалось очень мало, и, если б Толька знал об этом раньше, он, конечно, отговорил бы своего отца, плотника строительно-монтажного управления, ехать на Падун строить Братскую гидроэлектростанцию. Стоило ли тащиться за шесть тысяч километров в этот таежный поселок, чтоб отдавать на базаре за стакан кедровых орешков рубль пятьдесят?!
Летом Толька с мальчишками нырял с деревянного причала Ангарской экспедиции, с кошачьей увертливостью лазил по отвесному Пурсею – скале, что возле переправы на другой берег, а зимой…
Впрочем, зимы на Падуне Толька еще не видел, но, судя по всему, и зимой скучать ему не придется.
Да, книги Толька не любил. В школе приходилось читать, чтоб не остаться на второй год и не получить отцовского ремня. Он зажимал кулаками уши, чтоб ничто вокруг не отвлекало его, и, уставившись в цепочки строк, морща лоб, мучительно вникал в их смысл. Это было необходимо. Но чтоб когда-нибудь он сам взял в библиотеке книгу, нет, этого еще не случалось. Не мог он усидеть над книгой. Лишь восемь часов в сутки оставался он неподвижным – когда спал. Но частенько охота за бурундуками продолжалась и во сне, и мальчишка ворочался с боку на бок, дергал ногами, что-то кричал и будил всю палатку, в которой жило несколько семей.
Днем, если он не купался и не ходил в тайгу, он бегал по поселку, босой, взъерошенный, и задирал каждого встречного мальчишку, каждого поселкового пса, причем доставалось всем в равной мере – и злым и добродушным. Собак он хватал за хвост, дергал, и те визжали и, если им это удавалось, спасались от Тольки бегством.
Кроме того, он не любил мыть на ночь ноги, и каждое утро обычно начиналось с того, что мать хлестала его полотенцем за то, что он грязными ногами испачкал всю простыню. Однажды мать вообще сорвала простыню, и Толька преспокойно спал с грязными ногами на полосатом матраце, из которого жестко выпирали какие-то стебли. Наконец он спал как хотел! Мать с тех пор перестала стелить ему простыню, и это было одно из его величайших завоеваний. Жить стало просто очаровательно: прибежал с улицы, наелся картошки – ив постель!
И еще Толька не любил, когда мать гнала его в магазин, вооружив авоськой с деревянными ручками. Стоять сдавленным очередью и дожидаться, пока продавец отпустит впереди стоящим продукты, было так же невыносимо, как и читать книги. И Толька быстро нашел выход: он делал страдальческое лицо, поджимал босую ногу, прыгал на другой и начинал хныкать. И ему давали без очереди. Иногда его уличали во лжи, за шиворот оттаскивали от прилавка, но чаще всего сердобольные, доверчивые женщины жалели его, и он, посмеиваясь над их добротой, бежал с тяжелой авоськой домой, и его штаны, перешитые из отцовских, бахромой заметали пыль, и все встречные мальчишки, куры и собаки разбегались в стороны.
Но вот однажды случилось нечто непонятное. Толька затосковал. Ему чего-то не хватало. А чего – он и сам не понимал. Его вдруг сразу перестали интересовать собачьи хвосты, бурундуки и прыжки с причала Ангарской экспедиции. Забывшись, он как-то целый час простоял в очереди за маслом, вечером сам принес от водоразборной будки ведро воды и вымыл в тазу ноги. А днем он слонялся по поселку, странно тихий и задумчивый. Мать не на шутку встревожилась: не захворал ли? И Тольке самому показалось, что он чем-то заболел.
Проходя возле книжного магазина, он в раздумье остановился: может, книга расскажет ему, чем он заболел и чего ему не хватает в его отважной, стремительной жизни? Чаще всего книжный магазин «Заярского куста», как значилось на вывеске, непонятно почему был закрыт, и в щели между дверью и косяком тускло отсвечивал металлический язык. Но сегодня, как нарочно, дверь была распахнута.
Толька неуверенно вошел внутрь и втянул ноздрями непривычный запах клея, типографской краски и бумаги. На полке аккуратно стояло множество разных книг – Голубых, розовых, желтых, коричневых, зеленых, и все они смотрели на растрепанного мальчишку спокойно, чуть иронически, с сознанием превосходства.
Толька нащупал в кармане все свое богатство – старую, скомканную трехрублевку, отобранную вчера у белобрысого Гарика, сынка инженера УГЭ – управления главного энергетика. Гарик, хвастаясь, достал из кармана целую горсть бумажных денег и заявил, что он самый найбогатый богач из всех мальчишек радиусом на сто километров. Толька не мог проверить точность этого утверждения, но что Гарик был богаче его, Тольки, это была сущая правда, потому со спокойной совестью он сделал белобрысого богача беднее вот на эту замусоленную трешку.
– Тетенька, дайте самую интересную, – сказал мальчишка, протягивая деньги.
Продавщица подозрительно посмотрела на его грязную руку, расправила трешку, оглядела ее с двух сторон, потом перевела взгляд на полки, достала одну книжку и подала ее Тольке. Затем бросила на прилавок два блестящих перышка вместо сдачи. Книга была новенькая, гладкая, прохладная, с крепкой обложкой. С обложки улыбался забавный румяный старичок в окружении розовощекого мальчика в белой рубашке и хохочущих девочек с нарядными бантиками в волосах. Ух, как все это было красиво и необычно – просто дух заняло!
