Николай Вирта - Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон

— А мы и не думаем его критиковать, — отозвался Ленин, с удовольствием попивая чай.

— Очаровательно, очаровательно! Вы знаете, что недавно произошло? Ах, это было так жестоко с ее стороны! Мадам всплеснула пухлыми руками. — Представьте себе, молодая государыня очень мило рисует. И вдруг она нарисовала такое: государь в виде мальчика сидит на троне и шалит руками и ногами, а сзади стоит мама и дергает его за платье. Ужас, ужас! Ведь вот какая эта прелестная Аликс! Какой ужасный намек, а? Ну, государь обиделся, не говорил с ней два или три дня…

— М-м, н-да! — выдавил Ленин.

— Вот и я говорю вам, дорогой Владимир Ильич, это жестоко, жестоко! При дворе все возбуждены, все чего-то ждут от государя! Уверяю вас, он умен, воспитан и необыкновенно талантлив!

— В чем же именно состоят его таланты, осмелюсь спросить? — Ленин поднял на мадам озорные глаза.

— Во всем, решительно во всем! Прошу попробовать вот это печенье, оно сейчас модно при дворе. Ах, да! Представьте, конституции ждут!

— Вот как! — проговорил Ленин, искренне заинтересованный печеньем, модным при дворе.

— Уверяю вас! Еще чаю, господин Сторожев? Парламент, ответственное министерство, буквально все как в Европе! Вот видите, вот видите! Я всегда говорила, что можно и без этой… революции. Ну, скажите, скажите ему, милый господин Сторожев, что можно и без революции! — Мадам погрозила пальчиком смеющемуся Ленину.

Флегонт пожал плечами и ничего не сказал.

Но мадам и не ждала его ответа. Задыхаясь от желания поскорее выложить перед молодыми людьми все новости, она опять заговорила о молодом царе, привирая и наслаждаясь своим привиранием, — тут были отголоски дворцовых сплетен, интриг, слухов…

Прежде чем пришел Волькенштейн, мадам выложила все, что узнала за последние дни. По ее словам выходило, что император сказал какому-то министру, будто он заведет порядки как в Европе, дело только за тем, чтобы короноваться и начинать государственное благоустройство.

— Чем же сейчас он занимается? — спросил Ленин, с величайшим хладнокровием слушавший эту чепуху.

— То есть кто он?

— Царь, царь, сударыня!

— Как чем? Делами империи, надо полагать!

— А-а… — протянул Ленин. — Впрочем, конечно, почему бы ему и не заниматься ими, не так ли, Флегонт Лукич? Интересно бы посмотреть, как это у него получается? Может быть, он мужикам землю отдаст и мы напрасно в суде это дело затеяли, а? Флегонт Лукич, как вам кажется?

— Где мне знать! — отшутился Флегонт. — Это вот у них спрашивайте.

— А как вы думаете, мадам, отдаст наш мальчик мужикам землю?

— Непременно! — безапелляционно заявила мадам. — Он так и сказал: вся земля мужикам.

Ленин не мог больше сдерживать себя и расхохотался самым натуральным образом. Флегонт вторил ему своим басовитым смешком. Мадам хотела обидеться, но тут появился Волькенштейн.

Он был чем-то очень огорчен. Рассеянно поздоровавшись с Лениным и с Флегонтом, он молча сел, попросил чаю и пил его, все время тяжко вздыхая. Мадам продолжала свое щебетание.

— Оставьте, мадам, — резко прервал ее адвокат. — Господа, в России опять беда! Я скорблю потому, что возлагал на молодого государя большие надежды! Он так отлично начал, господа, так дипломатично держался, так много работал, что его даже прозвали письменным царем! И вот… Мадам, да перестаньте же вы, право! — оборвал он родственницу, когда та, воспользовавшись паузой, снова начала расписывать прелести «этого мальчика».

— Этот мальчик, — сказал адвокат, когда оскорбленная мадам с поджатыми губами села в отдалении, — показал всем нам сегодня фигу! Прошу простить меня за грубость, но именно фигуру, да еще вот такую! — И адвокат показал комбинацию из трех пальцев, преподнесенную России «этим мальчиком». — Э, да что тут долго толковать! — Адвокат вынул из бокового кармана лист бумаги, как-то особенно ловко вскинул на нос пенсне и начал читать: — «Я рад видеть представителей всех сословий, съехавшихся сюда для заявления верноподданнических чувств. Верю искренности этих чувств, искони присущих каждому русскому. Но мне известно, что в последнее время слышались в некоторых земских собраниях голоса людей, увлекшихся бессмысленными мечтаниями об участии представителей в делах внутреннего управления. Пусть все знают, что я, посвящая все свои силы благу народному, буду охранять начала самодержавия, как охранял его мой покойный незабвенный родитель». — Адвокат бросил бумагу на стол и, воздев руки к небу, проговорил тоном полного отчаяния: — Это сказал государь представителям земства, дворян и городов! «Бессмысленные мечтания», господа! Наши светлые чаяния и надежды — бессмысленные мечтания!

— Позвольте, — попыталась было что-то вставить мадам, но адвокат не дал ей вымолвить и слова.

— Оставьте, мадам, оставьте! Знаю, что скажете. Увольте, прошу вас, увольте! Да, господа, оказывается, что наши мечты о лучшей народной доле — чепуха, бессмыслица! Все остается по-прежнему!

— Неужели вы на самом деле думали, будто бы царь сделает что-то особенное? — спросил Ленин, с усмешкой наблюдавший за огорченным адвокатом.

— Веровал! Не скрою, Владимир Ильич, веровал, надеялся. И вот ответ на мою горячую веру, вот ответ всем нам, благомыслящим. Нет! Уж, видно, надо записываться в неблагомыслящие.

Родственница в ужасе закатила глаза и взвизгнула.

— Мадам, вас ждет портниха, — сурово сказал адвокат. — Господа, мадам извиняется, она должна покинуть нас!

Родственница, оскорбленная до предела, простилась и, кипя негодованием, ушла.

— В революционеры записаться, что ли? Нет, вы напрасно смеетесь, Владимир Ильич, и вы, молодой человек. Конечно, мечты разбиты, надо действовать.

— Мы и хотим действовать, — сказал все время молчавший Флегонт. — Отсудите моим мужикам землю — вот и насолите царю, если уж на то пошло!

Адвокат не принял слов Флегонта во внимание. Битых полчаса он говорил о своих погибших надеждах, возмущался, протестовал… С большим трудом Ленин заставил хозяина выслушать обстоятельства двориковского дела. В заключение разговора господин Волькенштейн снова стал жаловаться на разбитые надежды, потом любезно довез гостей до Невского, а сам завернул в клуб.

Двориковские дела с того времени начали поправляться. В одной судебной инстанции Флегонту сказали, что Улусову покажут, что такое императорские законы. Говоривший это, по-видимому, был лично обижен Улусовым. Флегонт догадывался, что двориковский помещик кому-то в суде насолил и расплачивался за грубость и скупость.

Как бы там ни было, предстоял пересмотр предыдущего судебного решения. Волькенштейн старался елико возможно затянуть дело, чтобы хоть на время оттянуть неминуемое и окончательное разорение двориковских мужиков.

В разные места по указанию Волькенштейна были поданы бумаги. Флегонт, изловчившись, сунул лицу, обиженному Улусовым, три сотни, присланные Лукой Лукичом. Лицо, приняв деньги, заявило, что Улусов свернет себе шею. И точно, последовало решение о пересмотре дела судебной палатой в новом составе.

Лето Флегонт провел один: Таня была в Двориках. Он сильно тосковал по ней, всегда спокойный и положительный, стал раздражителен, придирчив.

К этому времени Флегонт уже ушел с завода и занимался только революционными делами. Поддерживала его организация «стариков», а для отвода полицейских глаз он нанялся сторожем на дровяной склад.

Но вот лето кончилось, Таня приехала из Двориков. С болью в сердце смотрела она на Флегонта: был он худ, бледен.

— Флегонт, милый, да что с тобой? — И в порыве жалости и любви привлекла его к себе, а он потянулся к ней, дрожащий и робкий, нашел ее губы, горячие и сухие, и почувствовал, как трепетно и радостно стучало ее сердце.

Сколько это продолжалось? Бог весть. Разве они считали время, разве замечали, что окружало их? До говора ли листьев над ними, до шума ли города было им в те часы?

Молодость взяла свое. Свершилось то, что несказанно манило их друг к другу.

Нет, это не сон и уже не мечта! Она любит его, бездомного бродягу, хотя только тюрьма маячила перед ним… Пусть тюрьма, пусть Сибирь, пусть скитания и страдания, но сейчас только счастье, только то, к чему рвалось сердце!

И, не выпуская ее из своих объятий, он шептал глупые слова, которые никогда и никому из любящих не кажутся глупыми.

— Дивлюсь я, Танюша, — говорил он, склонившись к ее пылающему лицу, которое она прятала на широченной его груди, — дивлюсь, милая. Ты образованный человек, ты такая… — Он не находил слов. — А я? Бездомный пролетарий… Что ты нашла во мне?

Таня тихо засмеялась.

— Не знаешь? — И еще крепче прижалась к нему. — Доброе сердце я нашла, душу смелую. Понимаешь? И все это в одном человеке! Ну, скажи, чего же мне нужно еще? Чтобы ты был… ну, профессором, что ли? Чтобы у тебя волосы всегда были вот так? — Она растрепала его кудри. — Или чтобы ты был генералом и командовал: «Раз-два»?.. — Она рассмеялась. — Ах, Флегонт! Разве спрашивают, почему да отчего? Нет, подожди! Да отпусти ты меня! Господи, да я же тебе хочу что-то сказать… Нет, сначала отпусти, а потом скажу.