Илья Гордон - Вначале их было двое (сборник)

Утром Павел уезжал, кончился его отпуск. Вчера вечером он нарочно не попрощался с девушкой, надеясь сделать это утром: ему хотелось еще раз повидать Зою и сказать ей то, о чем он не решился сказать на прогулке. И упустил из виду, что утром он нигде не встретит ее, что на рассвете Зоя уйдет в колхозный сад окапывать яблони.

Так Павел и уехал, не простившись с ней… В поезде, лежа на второй полке, он, подложив руки под голову, не раз представлял себе Зою… Вот она в украинском наряде стоит, прислонившись спиной к тополю, на берегу реки. Освещенная луной, как бы не слушая его, Зоя о чем-то думает. А вот они бредут по тихой улице к ее дому. И когда поздней ночью наконец подошли к Зоиной калитке, они увидели: во дворе стоит дядя Зои — Гирш Исаакович, в белой нижней рубахе, высокий, грузный. Зоя торопливо бросила: «Спокойней ночи» — и ушла.

— Когда уезжаешь? — спросил Павла Гирш Исаакович.

— Завтра утром.

Гирш (так его запросто звали в селе, хотя он был парторгом колхоза) кашлянул, помолчал и протянул руку с широченной ладонью:

— Служи, Павел, и дальше, как положено. Желаю добра. Пиши.

Вспомнив Гирша, Павел усмехнулся: такого неразговорчивого человека он еще не встречал.

Первое время Павел часто писал Зое душевные письма, но не отсылал их.

Писал и Гиршу, справлялся, как идут дела в колхозе, в районе. Гирш лишь один раз ответил очень коротко и выписал в адрес Павла районную газету, которая довольно часто помещала информацию о делах и жизни в колхозе имени Ватутина.

Надев гимнастерку, форменную фуражку, Павел вышел на улицу, согретую мягким осенним солнцем.

Шагая по главной сельской улице, он нарочито беспечно посвистывал и время от времени украдкой бросал взгляды то направо, то налево, как бы высматривая кого-то.

Мимо тянулись сады и плетни, над которыми, как и сотни лет назад, торчали шапки подсолнухов с венчиками желтых лепестков, а впереди, на бугре за выгоном, виднелись белые приземистые здания новой фермы — ее начали строить год назад, когда он приезжал в отпуск.

Порывами налетал прохладный ветерок, и вместе с редкими деревьями в палисадниках качались их протянувшиеся через всю улицу тени.

«Пора уже народу с работы возвращаться», — подумал Павел.

Но на улице было безлюдно, только изредка мелькнет где-нибудь во дворе черная, русая, а то и белая головенка мальчишки и тут же скроется.

Возле колхозного клуба Павел остановился. Но, увидев, что на прибитом к забору щите нет никакой афиши или объявления, двинулся дальше.

Ему припомнилось, как подростком он рисовал плакаты для клуба и получал за это контрамарки для входа в кино или на вечер.

По вечерам, бывало, в клубе все кишмя кишело. До полуночи не смолкали песни, не переставала играть гармошка. Пол трещал от пляски. Здесь выступал хор, драмкружок ставил пьесы. В синих широких шароварах, подпоясанных красным кушаком, пела Зоя и бойко отплясывала гопак.

Теперь в клубе тихо и безлюдно. На дверях висит замок.

Павел собрался уже повернуть домой, как вдруг невдалеке послышался шум и вскоре из ближнего переулка показалось несколько девушек. Громко перекликаясь, они прошли мимо клуба. Павел подошел к ним, поздоровался.

— С работы, девчата? — спросил он.

— С работы, — отозвалась невысокая черноглазая девушка с необычайно подвижным лицом. Это была закадычная Зоина подруга Настя Додонова.

— Поздно, поздно, — отозвался Павел.

— А вы бы нам помогли, мы бы раньше пришли, — задорно выпалила Иринка Михеева.

— Что ж, можем и помочь, коли сами не справляетесь, — в тон ей отозвался Павел.

— Что проку от вашей помощи? — насмешливо заметила Иринка. — Знаем мы вашего брата: вернется из армии, недельку-другую поиграет на гармошке, а потом, глядишь, и уехал неизвестно куда.

— Как так — уехал? Мало, что ли, демобилизованных работает в колхозе? А Иван Богашев? А Митька Сорокин? А Васька Хромов? — Павел назвал еще несколько имен.

— Так это же всё женатые! — меняя тон, серьезно заговорила Иринка. — А холостяки только и глядят, как бы вырваться из колхоза. Да мы и сами не прочь улететь отсюда.

— За женихами? Почему же не улетаете?

— Крылья еще не выросли.

— А как вырастут, улетите? — спросил Павел.

— Может, и улетим, — отозвалась Иринка.

— Что ж, может, оно и почетнее служить в городе в няньках, — насмешливо заметил Павел, — чем быть в колхозе дояркой!

— Видать, почетнее, — ответила Иринка и вместе с девчатами ушла.

Павел еще раз подошел к клубу. Дверь уже была открыта. В фойе Павел увидел сторожиху-уборщицу. Она уже вымыла пол в зрительном зале и отжимала тряпку.

— Здравствуй, здравствуй… Слышала, совсем приехал. Лукьяниха, наверное, рада. Хороший у тебя батько был. А ты похож на брата своего, на Алексея… Погиб он, как и мой Алеша. Гниют их кости неизвестно где.

Степановна говорила по-русски, то и дели вставляя в свою речь украинские слова.

Дубовка — украинское село. Но за речкой Булькой, протекавшей между рощей и выгоном, уже была Россия. В селе говорили и по-русски и по-украински. Испокон веков русские и украинцы помогали в беде друг другу, радовались общим радостям.

Степановна хотя и родилась в богомольной семье, но теперь перестала верить в бога. Овдовев, она начала работать в клубе, полюбила кино и частенько один и тот же фильм смотрела два-три раза. Трудилась добросовестно, заботилась о чистоте, часто мыла полы, ревностно следила за печами, берегла клубное имущество. Это был верный, незаменимый страж культурного центра Дубовки, хотя и с агрессивным характером.

В свое время и Павлу пришлось познакомиться с ее характером.

Как-то, спасаясь от мальчишек, с которыми играл «лапту, он влетел в клуб в грязных сапогах и побежал к сцене по вымытой части пола. Степановна, тогда еще совсем крепкая и проворная, быстро настигла его и в назидание отхлестала мокрой тряпкой.

И сейчас она тоже мыла пол. Павел поглядел на свои начищенные сапоги, но все же не решился ступить дальше и остался у входа в зрительный зал.

— Проходи, проходи… Может, вспомнил, как я тебя когда-то отхлестала тряпкой?

Павел покраснел: не забыла старая, — и остался на месте.

Степановна рассказала, что фильма сегодня не будет, «картину крутить некому» — механик уехал в область на совещание. А танцы, наверное, будут. Как соберется молодежь вечером, так и танцует.

Придет ли Зоя вечером на танцы? Чего бы проще — зайти к Гиршу домой: мол, вернулся в село кандидатом в члены партии, надо поговорить о будущей работе. Возможно, к Гиршу зайдет Зоя, их дома рядом.

Но именно поэтому Павел не решался пойти к парторгу. Ему казалось, что Гирш Исаакович поймет, почему он столь поспешно явился к нему. И потом, как его встретит Зоя?

Попрощавшись с уборщицей, Павел ушел домой, хотел почитать немного, но какая-то сила тянула его за порог. И он снова вышел на улицу.

Смеркалось. Рабочий день кончился, но на улице почему-то никого не было видно.

«Может, в правлении какое-нибудь совещание», — подумал Павел.

Но в правлении он никого не застал, только счетовод уныло щелкал костяшками счетов. Снова очутившись на улице, Павел прошел несколько шагов и вдруг увидел на другой стороне улицы девушку.

«Она, — подсказало ему лихорадочно забившееся сердце. — Неужели не заметила? Или притворилась?» — подумал Павел.

Он пустился ее догонять, но, видно, такой уж неудачный день выдался для Павла сегодня. Девушка была не одна: рядом с ней шел неизвестно откуда взявшийся парень. Они скрылись в ближайшем дворе.

А в родительском доме светил огонек. Павел представил себе, как вернувшаяся с работы мать хлопочет у печки, готовит для него что-нибудь повкуснее или стелет ему постель помягче. И, пройдясь еще раз-другой по знакомой с детских лет улице, Павел вернулся домой, вконец расстроенный неудачей.

Лукьяниха, издали заслышав шаги, — она давно уже прислушивалась, не идет ли сынок, — широко открыла двери. Весь вечер она ждала Павла, дом без сына казался ей пустым. Куда ни повернется, куда ни пойдет — всюду не хватает его, Павла. Увидев его наконец, мать так и просияла.

— Нагулялся, сынок? — спросила она, ласково улыбаясь.

Не успел Павел раздеться, а ужин уже стоял на столе.

— Садись, Павлуша, поешь, — сказала Лукьяниха. И пока Павел ел, она не сводила с него любящих глаз, как будто смакуя каждую ложку наваристых щей, которые он ел. Едва Павел съел полтарелки, мать уже кинулась подливать ему, но сын вдруг встал, подошел к окну и стал смотреть на улицу.

— Что ты так плохо поел? — тревожно спросила Лукьяниха.

— Больше не хочется, мама.

— Далеко ли ходил, сынок?

— Да нет, побродил немного по улице, да и домой.