Владимир Муссалитин - Восемнадцатый скорый
Ему хотелось хоть в малом угодить матери, облегчить ее заботы. Он быстро застилал постель, подметал просяным веником пол.
— Спасибо тебе, помощник, — говорила она, гремя тарелками в тесной маленькой кухоньке. — Умывайся, да давай позавтракаем.
— Я сейчас, мам, — отзывался Сергей. — Половики вытрясу да за водой сбегаю.
— С половиками успеется. За водой пойдешь — не вернешься. А завтрак стынет, — говорила весело с кухни мать.
— Все, мам, иду!
Он быстро ополоснулся под рукомойником и шлепнулся на табурет, блаженно прикрыв глаза, принюхиваясь к духовитому сытному запаху тушеного мяса с картошкой, густо сдобренной жареным луком.
Первому мать, хотя он и пытался протестовать, наложила ему, потом себе.
— Нечестно, мам.
— Ешь, ешь, да не жучь, — сказала мать, взяв алюминиевую ложку.
Оба знали, о чем разговор. Сергей нередко замечал, что в его тарелке оказывались самые сладкие, самые большие куски, и, улучив минуту, незаметно перебрасывал их в тарелку матери. Да разве ее проведешь. Стоило, ему на долю секунды отвлечься, этот же кусок снова перекочевывал в его тарелку. А посуда матери уже была чиста, и она как ни в чем не бывало ставила ее в небольшой эмалированный тазик, служивший мойкой.
Он ел и жадно вглядывался в окно, в серую, ноздреватую холстину снега, горбившуюся в палисаднике, которую нужно раскидать подальше от завалинки, чтобы вода не просочилась в подполье, где с осени хранилась у них картошка и другие нехитрые припасы — капуста в глиняной макитре, крупные, густо пересыпанные солью и сложенные в посылочный ящик куски зажелтевшего сала. Он должен отбросить снег и от сарая, где в тесном закутке, пустом теперь, держали они с матерью поросенка и над которым сейчас на шестке важно восседали белые леггорновские куры, тесня друг дружку. Ему нужно было и переставить этот шесток поближе к двери, и почистить закуток, который скоро предстоит занять новому жильцу. Первые дни он, только что отнятый от матери, принесенный с базара, будет жить в кошелке, на кухне за печкой, и уж только потом, когда нестрашны станут ему холода, когда подрастет шерстка, окрепнут копытца, отнесут в сарай, где уже с ним не поиграешься, как прежде, и беззащитное повизгивание сменится недобрым порыкиванием. И хотя наперед было известно, чем все кончится, Сергей всякий раз чувствовал неприятный озноб, когда к ним в дом по-хозяйски, не снимая солдатской потертой шапки, ширкая разношенными кирзовыми сапогами, входил Шурик Широбоков. Засаленный ватник расстегнут, В тяжело, недобро отвисшем кармане угадывается финка со знакомой черной рукоятью.
— Ну пошли, хозяйка.
И мать, словно бы подстреленная этими словами, недобрым широбоковским взглядом, начнет излишне суетиться, делать что-то невпопад, пряча от Сергея глаза.
XII
Дома Сергей скинул и поставил к печке сапоги, радуясь, что кирзачи промокли самую малость и к вечеру успеют просохнуть.
Он решил сходить за линию к щитам, где надеялся случайно встретить Риту. Все эти дни он много думал о ней, и ему казалось, что она почувствует, догадается о его желании и будет ждать его.
— Ты куда это глядя на ночь? — спросила настороженно мать.
Он предвидел этот вопрос и, возясь у вешалки, пытаясь укрыться от внимательного взгляда матери, ответил как можно равнодушней:
— К Юрке Полосину сбегаю!
Мать промолчала, словно бы в чем-то заподозрив его.
— Правда, мам, мне очень нужно к Юрке! — сказал Сергей, сам удивляясь своему вранью.
— Да я разве против, — возразила мать. — Только ведь поздно.
— Мам, но разве это поздно. Сейчас только полвосьмого, погляди сама, — он показал на ходики, весь циферблат которых занимала хитрая кошачья морда с бегающими туда-сюда в такт маятнику глазами. Показал, чтобы как-то отвлечь мать. — Видишь, только полвосьмого. А я всего на час. Честное-пречестное!
— Ну смотри, — нехотя согласилась мать. — Да осторожнее по воде. Смотри не угоди в канаву.
— Тоже скажешь, мам, я ведь не слепой, — отозвался весело Сергей, радуясь, что вранье удачно сошло и мать отпустила его, натянул ставшее тесным и кургузым пальто и нырнул за порог, боясь, как бы мать не передумала в последнюю минуту.
На дворе собирались сумерки. Сергей взглянул на небо. Луны не было, хотя в календаре последний мартовский день был обозначен как полнолуние. По рассказам матери он знал, что на реках в темные ночи начинает трогаться лед. Видимо, нынешняя ночь и будет такой. И при мысли о ледоходе его обуяла странная необъяснимая радость. Он быстро проскочил прямой отрезок улицы вдоль шоссе мимо милиции, библиотеки, Юркиного дома, на какую-то минуту заколебался — может быть, и впрямь зайти к Полосину, позвать его с собой, но тут же решил, что делать этого не стоит, поводырь ему не нужен. Все что надо — выяснит сам. И, отбросив последние сомнения, решительно завернул в проулок, который выходил к железнодорожной линии. На той стороне была ее улица, стоял ее дом. Вот уже видна и высокая под шифером крыша, и высокий, плотно пригнанный забор.
Его охватила робость, и он чуть было не повернул назад. Но желание видеть Риту заставило пересилить страх.
Сергей взобрался по откосу и с безразличным скучающим видом стал прогуливаться взад-вперед по насыпи, перебирая рукой, словно бы пересчитывая тонкие штакетины щитов снегозадержания, составленные осенью шалашиком, как раз напротив дома Риты. Эти посеревшие от снега и дождя деревянные щиты были сейчас, наподобие складной книжки, развернуты вдоль всего гребня откоса.
Сергей, чутко прислушиваясь к каждому звуку со стороны ее дома, напряженно вглядывался в темневшую за высоким забором громадину, стараясь представить, сколько же комнат может быть в ней — три… пять, шесть? Этот дом за внушительным забором странным образом действовал на него, как бы ставя знак неравенства между ним, Сергеем Мальцевым — сыном уборщицы райисполкома, и ею, — Ритой Опалейко — дочерью лесничего, грудь которого была густо увешана различными наградами, а стены дома, как рассказывали, богатыми коврами и гобеленами.
Сергей поднял воротник куцего пальто и, прислонившись плечом к отсыревшим доскам щитов, стал неотступно следить за калиткой в глухом заборе. Неподалеку раздалось невнятное бормотанье, и он весь напрягся, прислушиваясь к странному говору, пока не догадался, что это весенний ручей весело и напористо торит себе дорогу. Сергею стало весело от простой разгадки.
Риты все не было. Сергей стоял, покачиваясь с пятки на носок, откидываясь временами к щиту, который мягко пружинисто подталкивал его в спину. Этой бесхитростной забавой он старался избавиться от беспокойства, вновь охватившего его. Да и с какой стати она пойдет сюда? Да и вспоминает ли вообще она ту встречу, когда все дворы и проулки, все сады и поляны, все пространство от земли до неба было залито загадочным лунным светом?
Она не выходила. И не было никакого движения на ее улице. В теплой тьме волглого весеннего вечера лишь слышался брех сидящих по дворам собак да глухой стук крыльев кур, деливших места на тесных насестах в сараях…
Он твердо решил: если Рита не выйдет — пойдет и постучится к ней сам. Он принялся не спеша считать до ста — по его мнению, она должна была появиться где-то между предпоследней или последней десяткой.
И вдруг на середине третьего десятка он услышал протяжный скрип калитки. И настороженно подался вперед. От забора — высокого, неприступного — отделилась девчоночья фигурка. На полпути к щитам она остановилась, словно бы к чему-то прислушиваясь, затем быстро и легко взбежала на насыпь. Он ждал ее, но все же появление Риты застигло его врасплох. Сердце принялось отчаянно молотить.
Она не видела Сергея, приникшего вплотную к щиту, чуть ли не всецело слившегося с ним.
— Рита, — негромко окликнул он и сделал несколько шагов навстречу. Но она, не слыша его оклика, забирала по насыпи вправо, а может, делала это и сознательно, уводя его подальше от дома.
Он перебрался на ее сторону и, приблизившись сзади к ней, вновь окликнул.
— Ой, кто это? — испуганно вскрикнула она.
— Да это же я, Сергей, — отозвался он, приближаясь к ней. — Неужели не узнала?
— Ах, это ты?
В голосе ее была досада, и это обескуражило его.
— Что ты здесь делаешь? — спросила она, глядя куда-то поверх его головы.
Разве она не знает, что привело его сюда?
— И давно ты здесь? — поспешно задала она другой вопрос.
Он ничего не ответил. Смешными и ненужными показались ему слова, что собирался сказать Рите в этот вечер. Он готов был провалиться сквозь землю.
Нужно было что-то сказать в свое оправдание, быть может, даже объяснить свое появление здесь чистейшей случайностью, а затем рассмеяться как можно веселее, беззаботнее, чтобы у нее не возникло никаких сомнений относительно искренности его слов. Вероятно, так, именно так и следовало поступить ему, но ведь он не предвидел столь неожиданного поворота событий.
