Екатерина Шереметьева - Весны гонцы (книга первая)
«Перед каждой новой ролью робеешь, подсекает такой же страх, как перед первым шагом на сцене. И каждую роль находишь иначе, чем предыдущие», — говорил известный актёр. Неужели правда — всю жизнь так? Неужели никогда и не будешь знать, чем помочь себе, как найти «истину страстей, правдоподобие чувств»?
«Нет более неуловимой, жестокой и мстительной профессии, чем наша, — сказал на прощание этот большой артист. — Нельзя относиться к ней легкомысленно, без уважения, без жаркого чувства ответственности — иначе она опустошит вас, превратит в эрзац человека».
«Об этом надо помнить Джеку, — подумала Алёна. — Он странный: вот ведь и умный, и начитанный, и способный. Конечно, далеко ему до Сашки, но все-таки… Почему всё-то у него с вывертами? Ведь есть в нём хорошее — не подхалим, не мелочный, у него всегда собственное мнение… Но много в нём и мусора, иногда он так смотрит, что плюнуть хочется. Как они с Сашкой ненавидят друг друга — за что?!»
— У него, видите ли, воображение невообразимое, черт его знает, откуда прёт! Наверняка он будет и режиссёром, — неожиданно прямо в ухо Алёне сказал Валерий. — Твое драгоценное мнение, Ермолова?
Алёна нередко задумывалась так, что не замечала ничего вокруг. А сейчас, за шумом голосов, смеха, звона посуды, вовсе не уловила, о чём говорил Валерий.
— Ты про кого? — но тут же догадалась, что речь об Огневе. — А-а! Вот уж не знаю, кем он будет и куда его шарахнет это самое воображение.
Лиля засмеялась и махнула рукой:
— С ней нельзя говорить о Саше, они просто обожают друг друга!
— Вовсе нет! Почему? Я вполне объективно…
Но Лика не дала ей говорить, хитро подмигивая, засмеялась и зажала Алёне рот. В эту минуту Сережа возник в дверях, чтобы его слышали в обеих комнатах.
— Внимание! Внимание! — крикнул он. — Для полной утряски ужина предлагается медленный фокс!
Валерий встрепенулся, сжал Алёнино плечо и вдруг сразу обмяк. Она поняла, что он хотел бы танцевать с ней, но не решался оставить Лилю. Алёна вскочила, как бы говоря, что Валерий, конечно, выберет из двух не её, и решилась подойти к Сычёву. Однако не успела. Первый танцор курса — Олег подлетел к Лике и, будто на экзамене, по всем правилам, с блеском и изяществом склонился перед ней, приглашая на танец.
Валерий весело поднял её с дивана:
— Придется уж нам с тобой!
— Кем бы он, по-твоему, стал, если б жил в наше время?
Алёна поняла его сразу. С этого семестра полным ходом пошла работа над вторым актом «Трех сестер». Сцена Маши и Вершинина давалась нелегко. Алёна и Валерий делали этюды, обсуждали, спорили, репетировали и неотступно носили в себе сомнения, поиски, находки. Поэтому разговоры между ними возникали внезапно, и каждый мгновенно включался в ход мыслей другого.
— Думаешь, он не был бы военным? Почему? — с интересом отозвалась Алёна.
— Вершинин, понимаешь, случайно военный. Любит природу, цветы, всякую красоту, свет, простор. Любит своих девочек, вообще людей. И все рассуждает о смысле жизни, о человеческих чувствах, отношениях, счастье… Гуманист он.
Алёна подумала про Глеба.
— Гуманист может быть отличным военным.
— Да нет! Не то! — сжав Алёнину руку, поспешно возразил Валерий. — У него, понимаешь, ум, склонный к гуманитарной деятельности. Ну, пойми: запихнул меня батя в электротехнический, а мне все эти колебания частиц, волны… Я на лекциях читал пьесы, играл (в воображении, конечно) разные роли, думал о книгах, смотрел на ребят и угадывал, у кого какие мысли, желания, кто какой будет в зрелости, в старости. Поняла? Наши военные, пусть прекрасные, гуманные люди, но им надо понимать и любить технику.
— А-а, ну да! — согласилась Алёна, вдруг тяжко вздохнула. — Мучение головой понимаешь, а в грудь не входит! Я бы на месте Маши хоть уроки давала, что ли… музыки… языков… Ведь три языка знает!
После разговора по душам Алёне стало особенно трудно оправдать для себя праздную Машину жизнь.
Несмотря на дружелюбие, в разговоре по душам Алёне высказали всё, что думали о ней.
— Если б ты была бездарностью, — необычно волнуясь, говорил тогда Огнев, — меня бы мало тревожило твоё… ну, скажем, отношение к работе, вообще к профессии, к жизни. Но ведь вы обе очень… Да, очень талантливы. А ты совершенно загородила Лилю от нас, от курса, с ней черт знает что происходит. И обе вы совершенно не уважаете свой талант. Талант, если хочешь, не только тебе принадлежит, ты обязана его растить, — ты не смеешь валять его в грязи…
— Извините, Саша, — неожиданно перебила его Анна Григорьевна, — вы коснулись того, о чём пришло время говорить со всеми, в особенности с Леной сейчас. Талант — ответственность. Талант — общественное достояние, это аксиома. Всё, чем одарила нас природа, — не наше, и мы обязаны отдать всё людям. Развивать и отдавать, развивать и отдавать. Иначе мы не лучше стяжателей. Если нам доверят общественные деньги, мы не позволим себе их растратить или присвоить? Почему же талант можно держать под спудом, прожигать, спекулировать им? Потому что это не материальная ценность и никто нас не поймает за руку — так? Особенно, если ещё навести этакую романтическую тень — мы, мол, люди искусства, мы «какие-то не такие», для нас и закон не писан! — Глаза Соколовой жгли, голос звенел, слова врезались в память. — Все это бред! Измышления распущенных людей. Мы никакие не особенные. Как все, можем отдыхать и веселиться и, как все, обязаны регулярно и ежедневно — запомните: регулярно и ежедневно — работать. Работать, отдавая всё без остатка, честно — по способностям. А уж если обязательно хотите чем-то отличаться — пожалуйста! Повышенной требовательностью к себе, повышенным чувством долга, повышенным вниманием к людям, повышенным чувством коллективизма. И работать обязаны, — Соколова вдруг хитро улыбнулась, — ну, не меньше чем восемь дней в неделю.
Эти её слова и вошли потом в гимн мастерской.
Алёне казалось тогда, что она поняла всё до донышка, никогда уж больше не собьётся, всегда будет работать, сколько сил хватит. С того дня всё в своей и Лилиной жизни Алёна подчинила работе. Даже встречи с Глебом жестко регламентировала, огорчая его, причиняя боль себе, но — работать так работать! Нет, как же может Маша?
— Молодая, здоровая, образованная и… ничего для людей! — вырвалось у Алёны.
— Бытие определяет сознание! — с горечью ответил Валерий. Он танцевал не бог весть как, но не так уж часто им удавалось поговорить без Зины, и они торопились, даже перебивали один другого: общая работа, общие тревоги и недоумения сблизили их, сделали интересными друг для друга. — Бытие ведь не только еда, одежда и прочие материальные блага! Бытие, Ленка, это, понимаешь, ещё и чувства и отношения. Помнишь, как у Маркса: «Мое отношение к моей среде и есть мое сознание». На днях мы говорили об этом с Сашей… Ты не любишь его, я знаю, а зря — он исключительно умный парень…
Алёна подумала, что и Валерий вроде Жени: подобен колбасе. Последнее время, занятый хлопотами о свадьбе с Маринкой, Миша немного отдалился от Огнева. Сашу тут же пригрела Зина — они всюду появлялись втроем, — и Валерий явно попал под огневское влияние, впитывал его «начинку».
— Мы, понимаешь, поверхностно, бездумно подходим к основам: сдать экзамен и забыть. А потом философское учение размениваем на пошлый житейский практицизм…
Сзади кто-то обнял Алёну, и по особой цепкости руки она узнала Джека, он пронзительно шепнул ей в ухо: «Следующий танец мой!»
Валерий проводил его недоумённым взглядом.
— Вот с ним, например, поговори — забьет «материалистическими» изречениями: «Придем к изобилию — и станем все хорошими». Так это всё просто!
Алёна слушала и думала, что вот Валерий и красив-то, и талантлив, и умен, всем девушкам нравится до смерти, а ей только на минуточку в день знакомства понравился, и тут же как рукой сняло — почему?
— Слушай, — вдруг спросила Алёна, — а тебе хочется сыграть современную пьесу?
— А ты думаешь!.. — Валерий на минуту крепко прижал к себе Алёнину руку. — Ой, до чего хочется! Но ведь, понимаешь, нужно разобраться в прошлом, чтобы лучше оценивать настоящее.
Медленный фокс кончился. Диванчик заняли Олег, Лиля и Агния, на полу возле неё уселся сияющий Сергей. Валерий отвел Алёну к окну.
— Вершинин был бы в наше время искусствоведом. Понимаешь, историком, критиком…
— А может быть, агрономом? Он так любит природу, — возразила Алёна, и ей пришло в голову, что у Валерия есть общие с Вершининым черты: оба любят пофилософствовать, оба милые, мягкие и безвольные. Интересно, что будет с Валерием? А впрочем, Зина выколотит из него этого «наблюдателя с переживаниями». Работая с Валерием, Алёна ближе узнала Зину и не могла не уважать её. Благодаря любви к делу и незаурядной воле Зина отдавала куда больше, чем требовалось по её способностям.
