Владимир Детков - Свет мой светлый
— Бензин, что ли? — встретил его Митя вопросом. — Ну зря беспокоился: мотор заправлен, запас тоже имеется. А фонарь, конечно, сгодится. Но только на крутой случай А так лучше не слепить себя. Река — дорога бегучая, потиху, помалу принесет куда надо. Будь Акимка поболе, мы бы всем домом к тебе в попутчики назвались. Люба тоже охоча к путешествиям. Помню, как-то сплавлялись мы с братом к дяде Никите так же вот затемно. В техникуме еще учился, на экзамен опаздывал. Я у руля сидел, вел на самых малых. Акимка на носу лежал, вопросами меня забрасывал и сам говорил, говорил, будто на всю жизнь наговориться хотел. Фантазер он у нас был. Нынче бы десятый окончил… Ночь тогда, правда, светлой была. Луна яркая гуляла. Пожарче моей разгорелась.
Митя кивнул в сторону дома. Серега оглянулся. Над крышей, над самым гребнем ее, фосфорировал лунный круг. Приглядевшись, рассмотрел за ним очертания трубы и вспомнил, что до темноты там сияло рисованное солнце.
— Сам понимаю, что все это чудачеством попахивает, а удержаться не мог. Хотелось… Душа требовала пересилить мрак, поселившийся в доме. Сначала, по холоду еще, изнутри стены красками грел… А потом как-то само собой и наружу выплеснулось. Вот он всему свидетель, — рука Мити снова потянулась к голове Каштана, сидящего у его ног, и тот ответливо скульнул. — Да что свидетель, соучастник, скорее. Настроение мое как погоду чует. Только отвлекусь на что или задумаюсь — он мордой в колени тычется и в глаза заглядывает, хвостом повиливает — зовет к делу. А за кисть возьмусь — затихает сразу. Лежит себе в сторонке и смотрит. Казалось бы, что понимает? Ведь даже цветов не дано различать ему по природе собачьей, все серым видит. Но смотрит. И взгляд не пустой. Потом и Любушка стала посиживать рядом. Приехала она летом, неожиданно. У нас ничего еще с ней и не было оговорено. Когда сам из города уезжал, не хватило духу предложение сделать, в таежную глушь заманивать ее, горожанку. Жалел, конечно, потом. Но и в письмах не намекал. Сама догадалась. Мы с Каштаном как раз крыльцо наряжали, слышу: «Митя, Митя…» Оглянулся — глазам не поверил…
Митя легко взвалил на плечо оба весла и прошел меж сараями, выводя Серегу на тропу, сходящую к реке. Каштан, обогнав их, первым ступил на едва заметную дорожку, но, оскользнувшись, сошел на траву. Митя и Серега последовали за ним и вскоре вышли на широкий бревенчатый причал. На темной воде у причала покоились несколько лодок. У крайней Митя остановился.
— Вот эта Харитона Семеныча. На ней Любушка и приехала ко мне прошлым летом. Она в поселке расспрашивала, как добраться к нам, и столкнулась с Харитоном. Так он дело свое бросил и в обратный путь наладил. И сам на глаза мне не показался в тот день, будто по щучьему веленью все свершилось… — сказал Митя и как бы поставил точку в разночтении характера Харитона Семеновича.
Не возразил ничего и Серега, понимая состояние Мити, но и соглашаться с ним не спешил, слишком свежо было впечатление от хитростей магарычника. К тому же и сам Митя больше контрастировал лукавству крестного, нежели сглаживал его особым отношением своим. Да Сереге и и не столь важно было выяснять сейчас доподлинное лицо Харитона Семеновича. При виде лодок и реки он вновь ощутил легкий озноб нетерпения: скорее, скорее в путь.
И он уже вполуха слушал последние напутствия Мити, запоминая лишь главное: железнодорожный мост… от него шесть поворотов реки и слева над Парусом, песчаным откосом то есть, — домик лесника дяди Никиты и Анастасии Меркуловны, или просто Меркуловны, его жены.
И когда наконец Митя, убедившись, что он уверенно обращается с мотором, оттолкнул лодку от причала, Серега сделал на сумрачном плесе реки лихую восьмерку и, стараясь держаться на равном расстоянии от едва различимых, насупленных темью берегов, пустился вниз по течению.
VII
Река была не бог весть какая великая — в треть, а то и в четверть ширины Дона в его среднем течении близ родной станицы Сереги, — и бежала она в краях явно бездеятельной общественности, так что ни сухопутные, ни водные службы не позаботились о любителях ночных прогулок: ни тебе бакенов, ни фонарей. Небесные ориентиры тоже скромно подремывали за тучами. И вскоре, чтобы не выскочить на берег, Сереге пришлось до минимума сбавить обороты мотора и напряженно всматриваться вперед, шестым чувством угадывая, когда река войдет в очередной поворот. На малых оборотах и течение слышней: стоит отклониться с его пути, как начинаешь ощущать легкую потугу с правого или левого борта. Значит, закосил, ровняй по стрежню. Конечно, в применении к этой незнакомке, понятие стрежень, пожалуй, громковато, с донским же не сравнить.
Всего с полчаса как-то пришлось подержать Сереге лодку под углом к течению — и рука «рулевая» хоть отвались. С острова тогда возвращался он с Олей уже далеко после вечерней зари. Плыли так же не спеша, на ощупь. Правда, причина малых оборотов тогда была совсем иная: хотелось продлить, растянуть часы-минуты, раздвинуть границы дня, вместившего в себя какой-то не поддающийся измерению отрезок времени…
То был седьмой день его солдатского отпуска, и, проходи он на глазах Яшки Синева, тот не преминул бы схохмить, окрестив его донскую неделю не иначе как «семь дней, которые потрясли девичий мир»… Но была и другая оценка этих дней, и хоть высказанная тоже вполшутки, но так и в такую минуту, когда любая фантазия и гипербола лишь подтверждают состояние души…
Они стояли на окрайке песчаного мыска, и Оля, прильнув к его груди, шепнула в порыве чувства: «Сережа, ты мой бог… С неба свалился… и в семь дней сотворил такой чудесный мир…»
Эти слова — о сотворении нового мира в душе — он в равной степени мог отнести и к ней самой, но в роли бога земного, с неба свалившегося, все-таки выступал он, Серега Крутов, достойный представитель крылатой пехоты…
Все как раз и началось с этого «достойного представительства». Так было отмечено их подразделение в приказе самого командующего округом, объявлявшего благодарность по итогам воинских учений. А он, ефрейтор Крутов, в числе других достойнейших из достойных, получил желанную солдатскую награду — десятисуточный отпуск. Надо ли говорить, каким орлом шествовал он по родной станице, сверкая значками и знаками, словно боевыми орденами. Какая решимость и отвага распирали его грудь. Конечно же он не усидел дома и получаса. Не терпелось однокашников повидать, да и себя показать. На улице никого не встретил. Понятное дело — в знойный полдень всю праздношатающуюся публику надо искать у воды. В отдаленном уголке их компанейского пляжа сиротели на песке две девичьи фигурки. С обрыва было трудно различить — кто есть кто. Рыжеволосая короткая фигурка принадлежала, пожалуй, Люське Комовой, однокласснице. В другой, темноволосой, вытянутой, не угадывался никто из знакомых. Девчонки загорали, подставив уже шоколадные спины солнцу, и не могли видеть его появления. И тут-то решимость наконец нашла выход протяжным «Ого-го-о-о-о!», привлекая к себе внимание. Девушки подняли головы, и этого оказалось достаточно, чтобы Серега, не отдавая себе отчета, вдруг сделал шаг вперед и полетел к ним самым кратчайшим путем. Не помнилось, чтобы кто-то из ребят когда-либо не то чтобы прыгал (в воду еще куда ни шло!), а хотя бы предлагал на спор слететь с этой горы. Но шаг был сделан, и знакомо перехватило дух, на мгновенье вырвав несколько «о-о-о» из Серегиного воинственного крика, и тело привычно сгруппировалось для встречи с землей, которая, щадя безрассудство, обернулась самой мягкой своей стороной — глубокой песчаной россыпью. Приземлившись по всем правилам, на сомкнутые ноги, Серега все-таки не устоял, завалился на песок, но тут же подхватись (ноги-руки, как ни странно, повиновались), шутливо рапортовал опешившим девчонкам о своем прибытии.
Рыжеволосая оказалась действительно Люськой, и она с визгливым: «Ой, Сережка, сумасшедший!» — повисла у него на шее. Другая же, так и есть незнакомая, оставалась неподвижно стоять на коленях с распущенными по плечам волосами. В округленных испугом глазах ее Серега не нашел желанного восхищения. И когда Люська представляла их друг другу, Оля недоверчиво протянула руку. Но тон бесшабашности был задан, и Серегу понесло на хохмачества, словно в него сразу десяток Яшек Синевых вселилось. Отпустив каскад солдатских прибауток, он испросил у дам соизволения с батюшкой Доном пообщаться. Разделся и пошел к воде, справедливо сознавая привлекательность своей атлетической выправки, которую, правда, пришлось поддерживать немалыми внутренними усилиями, потому что тело, охваченное знобкой дрожью, казалось ватным, непослушным. Заплывать далеко не стал, вялые руки почти не слушались, да и в левом боку что-то побаливало. Не прошел даром безумный полет. Но Серега тут же улыбнулся сам себе, мысленно отметив, что ради такой девушки, как Оля, можно не только с обрыва махнуть, и оглянулся на берег. Оля смотрела в его сторону, а Люська что-то быстро-быстро, с присущим ей темпераментом таратушки, говорила подруге. И Серега подумал, что это она выдает о нем полную информацию. И наверняка возводит все его малейшие достоинства в превосходные степени. И ему стало стыдновато перед Олей за свое невольное ухарство.
