Андрей Островский - Напряжение
Девушки из МПВО уже не было. Бенедиктов заметил, что Петракова недурна собой, — это открытие безотчетно еще более усилило неприязнь к ней.
Она достала из сейфа четыре толстые потрепанные книги с загнутыми и засаленными углами. Бенедиктов сел за стол.
— Вот здесь отмечены выбывшие, — сказала она из-за спины, налегая на него грудью, — и проставлено число. Можете не сомневаться, у нас все в полном порядочке.
— Разберусь, разберусь, — Бенедиктов резким движением расправил спину; ему показалось, что он уловил запах вина, — не в первый раз… — И принялся выписывать ненужные ему фамилии, делая вид, будто внимательно просматривает все квартиры.
В семидесятой мужчин не оказалось, в восемьдесят шестой жил монтажник. И в других квартирах по той лестнице списанные с флота военно служащие не значились. «Вот так компот! — обескураженно подумал Бенедиктов, перевертывая страницу. — Выходит, инвалид прописан в другом месте, если он вообще прописан. У кого же он живет?..»
6. СОСЛУЖИВЦЫ
На следующий день Яков Владимирович Дембо, командир части, высокий (под два метра), худой, с тонкой шеей контр-адмирал, зашел в клетушку Бенедиктова. Тот поднялся из-за стола, шагнул навстречу, тряхнул протянутую руку.
— Вы, кажется, заходили ко мне и изъявляли желание видеть, не так ли? К сожалению, я был занят… Что-нибудь срочное?
Бенедиктов сел рядом с контр-адмиралом, сказал про смерть Лукинского.
— Очень прискорбно, очень, — проговорил Дембо, вытаскивая платок и сморкаясь. — Это был превосходнейший инженер, как говорят в таких случаях, инженер божьей милостью. И человек, кажется, хороший… Но сейчас столько смертей кругом…
— Вы знаете, что он покончил с собой?
— Да что вы говорите? Этого я не знал… Что же произошло?
— Застрелился… Что вы можете сказать по этому поводу?
Лицо контр-адмирала показалось обиженным.
— Дружок мой, я не гадалка. Предполагать может каждый, в том числе и вы, при небольшой доле воображения, но знать, я думаю, мог только он сам. И потом… — Дембо откинул узкие сухие ладони, — если бы это случилось до войны, тут был бы предмет… Я знаю, что он потерял семью. Одиночество, житейские невзгоды, неважное самочувствие… Не каждый выдерживает такие испытания.
— Мне кажется, вас все же удивило, что это самоубийство. Или я ошибся? — склонив голову набок, спросил Бенедиктов.
Дембо беззвучно засмеялся:
— Проницательность — ваша работа… Признаться откровенно, да, удивило. Попробую сказать почему. Наверное, потому, что я был неподготовлен…
— Иными словами, его образ действий в последние дни не давал повода к такому печальному концу?
— Пожалуй, именно так… Но, повторяю, человеческая психика — тайна, может быть самая глубокая из всего, что нас окружает… Случается всякое. Тем более в нынешних условиях. Состояние депрессии, резкий переход от одного эмоционального состояния к другому… А Лукинский был эмоциональным человеком… Но я не психолог, вероятно, надо поговорить с ними.
— А неприятностей служебного порядка у него не было в последние дни? Скажем, приказа или какого-нибудь крупного разговора?
— Нет. О таковом мне неизвестно.
Дембо вынул из брючного кармана серебряные часы, посмотрел на отдалении и поднялся.
— Одну минуту, Яков Владимирович, — сказал Бенедиктов торопливо, — я вас долго не задержу. Скажите, чем занимался Лукинский?
— Евгений Викторович? Тем же, чем и все мы: ремонтом боевых кораблей.
— Но может быть, у него было какое-нибудь особое, специальное задание?
— У Ленинграда сейчас одна-единственная цель — выстоять! — сухо сказал контр-адмирал, засовывая руки в карманы полушубка. — Все мобилизовано для ее достижения. Распылять силы нельзя — это было бы преступлением перед страной… А тем, что вы подразумеваете, занимаются тылы, и, надо думать, успешно.
— Тогда что это может означать? — Бенедиктов вынул из сейфа блокнотные листки с расчетами Лукинского.
Контр-адмирал повертел их, достал очки и, рассматривая, медленно опустился на стул.
— Хм, интересно… Весьма и весьма… — Посмотрел на выжидающего Бенедиктова серыми глазами: — Ну-с, это мне гораздо ближе, чем психология. Тут можно и поразмышлять… Простите за нескромный вопрос, вы сами по профессии не инженер?
Бенедиктов покачал головой отрицательно:
— Я кончал политическое училище, военно-морское.
— Понятно, понятно… По долгу службы вам, наверно, известно, что до сформирования нашей части Евгений Викторович работал в конструкторском бюро. Я знаю это кабэ, оно сейчас в эвакуации. Вам также должно быть известно и другое — что наука вплотную подошла к открытию. Величайшему, я сказал бы, эпохальному открытию. Его можно ожидать со дня на день. Я имею в виду расщепление атома, получение нового вида энергии. — Оживился, помахал листочками, предвкушая нечто приятное. — Представьте флот, движимый не каким-нибудь мазутом или соляром, а принципиально новым топливом. Фан-та-сти-ческим топливом! И все, что следует за этим, тоже для нас пока фантастика. Появляется заманчивая возможность на подводных лодках в качестве главных двигателей использовать паровые турбины. Мощность же такой турбины огромна, она многократно превышает ту, которую мы имеем сейчас. Нетрудно догадаться, что соответственно возрастают скорости, особенно важно — подводные скорости лодок. Но это еще не все выгоды. — Дембо зажмурился мечтательно, потом улыбнулся и стал загибать пальцы: — Расщепление атома абсолютно не требует кислорода, значит, нет выхлопа — дыма, гари, копоти. По той же причине лодка может обойтись вообще без атмосферы и ходить в дальние походы, не всплывая на поверхность. Наконец, исчезают громоздкие цистерны для хранения топлива на время плавания. Отсюда — совсем иные размеры лодок и более мощное вооружение… Вот что это такое! — Помолчал, покачивая ногой. — Скажу вам откровенно как инженер: дело, которым мы сейчас заняты, довольно простое, для талантливого человека, привыкшего творить, малоинтересное. Все равно если бы портной экстракласса, модельер, диктовавший моду, вынужден был ставить заплатки на рваные брюки. Но весь фокус, дружок мой, в том, что творец всегда творец. Он будет думать, искать — больной, голодный, переживающий личную драму… Человеческую мысль, особенно творца, нельзя заставить биться с девяти до шести с перерывом на обед или замкнуть в сейф на ночь. Вы поняли меня? Евгений Викторович был именно таким… Как инженер-механик по турбинам он здесь выполнял свою работу, и, надо сказать, со всей ответственностью… Ну а в остальное время, по-видимому, мечтал с карандашом в руках. Будущее — всегда мечта, таинственная загадка… Я неточно выразился — мечтал. Он разрабатывал мечту, овеществлял ее. На этих листках я вижу расчеты расхода пара и мощностей турбин для атомной подводной лодки. Вдумайтесь: атомной!.. Призрачная фантастика придвинулась к человеку, он хочет уже поковыряться в ней, как в автомобиле… — Дембо встал, застегнул полушубок. — Сожалею, у меня нет возможности пересчитывать, но я вижу ход мысли. Блистательный ход… Блистательный!..
Он сунул листки Бенедиктову и, пригибая голову под притолокой, хотя в этом не было надобности, вышел не простившись.
Капитан третьего ранга Елсуков оказался нелегким собеседником. Полтора часа говорил с ним Бенедиктов, но ни на один вопрос Елсуков в сущности не ответил. Говорил он быстро и много, помогая руками; в потоке слов фразы составлялись так ловко, что наиболее важное для Бенедиктова дробилось, расползалось и окончательный ответ можно было толковать двояко. «Ну и говорун», — раздраженно подумал Бенедиктов, глядя на не перестававшего улыбаться Елсукова и стараясь не замечать назойливо выставленные напоказ крупные желтые зубы.
— Вы бывали у Лукинского дома? — спросил он, не выдавая своего раздражения.
Елсуков поиграл пальцами, как бы пытаясь понять, какой ответ желает услышать оперуполномоченный, — лицо Бенедиктова было непроницаемо.
— Видите ли, у нас сложились такие отношения, при которых интеллигентные люди, если они действительно интеллигентны…
— Феликс Леонидович, я вас спрашиваю не об отношениях, а о том, бывали ли вы у него дома. Не уходите в сторону, отвечайте конкретно.
— По-моему, я говорю очень конкретно, — еще сильнее заулыбался Елсуков, наклоняясь к Бенедиктову. — При таких отношениях люди, как правило…
— Так да или нет?
— Мне известно, где он жил… Однажды мне пришлось зайти к нему за справочником, — Лукинский простудился и не ходил в часть, — но я задержался у него всего несколько минут, даже не заходил в комнату, так что считайте как угодно — был или не был…
— Когда это произошло?
— Не помню, совершенно не помню… У меня пресквернейшая память, особенно на даты. Можете себе представить: я даже не помню дня рождения жены, которую очень люблю, хотя она аккуратно каждый год мне о нем напоминает. Курьезно, но теперь даже она поняла, что это бесполезно, и тем не менее я…
