Евгений Поповкин - Семья Рубанюк
— У меня голова кружится… Вы не будете сердиться, Остап Иванович?.. Фу-у… все перепуталось… Иван Остапыч.
— Больше не пейте, Татаринцева.
Она ничего не ответила, только рассмеялась, закинув голову. Рубанюк скользнул взглядом по ее лицу, задержался на кокетливой родинке у блестевшей от жира верхней губы и с досадой подумал: «О Татаринцеве ни разу и не вспомнила».
— Идите отдыхайте, — сказал он. — Такой спокойный день едва ли еще будет.
Рубанюк поехал во второй батальон. Он прибыл туда как раз в тот момент, когда комбату Яскину докладывали о появлении на большаке, за табачными колхозными посадками, вражеской разведки.
XIXВойска оккупантов двигались по равнинам правобережной Украины все дальше на восток.
Иван Остапович Рубанюк, оставаясь один, подолгу просиживал над картой Винницкой и Киевской областей, с тягостным чувством разглядывая все новые населенные пункты, загаченные фашистами. Советские войска дрались самоотверженно, выдерживая еще невиданное в истории войн напряжение. Но группы генерал-фельдмаршала Клейста, дивизии 11-й и 17-й немецких армий, посаженные на автомашины, тягачи, вездеходы, мотоциклы, упорно пробивались к Днепру.
Впрочем, ожидаемого оперативного успеха исход сражения под Винницей гитлеровцам не дал. Хотя город и был ими захвачен, группе Шведлера, которая пыталась с севера замкнуть левую «клешню» клещей, этого сделать не удалось. Советские части в полном порядке, под прикрытием сильных арьергардов, отошли на северо-восток.
Рубанюк знал, что не удалось и 49-му горно-стрелковому корпусу с ходу захватить мост через реку Буг в районе Брацлава. Здесь неоднократно атаки противника натыкались на стойкое сопротивление красноармейцев, засевших в домах и кустарнике на северной окраине Брацлава.
Быстроподвижная бригада гитлеровцев, ворвавшаяся в Липовец, попала под такой ураганный артиллерийский огонь, что в панике, оправдывая свое название, бежала обратно до Счастлива, понеся огромные потери.
Однако беспримерная стойкость и самоотверженность советских бойцов и командиров не могла сдержать яростного натиска численно превосходящего, оснащенного новейшей боевой техникой врага.
Двадцать первого июля 1-я горно-стрелковая дивизия немцев ворвалась в Немиров и вышла на большое шоссе Винница — Немиров. В этот же день головной отряд 97-й легкопехотной дивизии занял Ободне, а 125-я пехотная дивизия передовыми частями достигла селения Клишов.
В течение последующей недели противнику удалось взять Гайсин, Гранов, Липовец, еще через два дня — с налету захватить станцию Христиновка, на которой под парами стояло несколько эшелонов с фуражом и около сотни вагонов и цистерн.
Все чернее, все гуще становились тучи, нависшие над Украиной. Трудно было разобраться: июльские ли грозы затмили солнце над шляхами и проселками Винничины и Киевщины, черные ли дымы бомбовых и артиллерийских разрывов и пожарищ застлали прозрачную небесную синеву над благодатным краем…
Уже к Балте и Бершади, южнее Буга, подходили головные отряды 11-й армии немцев. Севернее двигалась 17-я армия, к Ново-Архангельску приближались танки 48-го корпуса, через Богуслав на Корсунь рвался 3-й танковый корпус.
Уже в семидесяти километрах от Киева подвижные части 6-й армии, перейдя рубеж Тетерев — Коростень, накапливались для нового прыжка.
Рубанюку принесли найденный у убитого гитлеровского офицера секретный приказ.
Командующий 49-м горно-стрелковым корпусом Кюблер писал своим командирам:
«…Противник сейчас отходит главным образом через Умань и севернее ее к востоку на Кировоград и далее на Кременчуг к Днепру.
Наша задача — отрезать пути отхода на Кременчуг. В случае удачи (а в этом не приходится сомневаться) отрезанные войска противника будут охвачены с востока, и тогда самое лучшее, на что они могут рассчитывать, — это быть прижатыми к нижнему течению Днепра, где нет переправ…»
В этот же день, 29 июля, в полк Рубанюка, который дрался под Голованевкой, прибыли командующий армией и член Военного Совета Ильиных.
Ильиных против обыкновения, даже не счел нужным протянуть Рубанюку руку и сухо спросил:
— Вы что же, товарищ подполковник, не докладываете? Когда вернете полку знамя?
Рубанюк стоял молча, вытянув руки по швам.
— Имейте в виду, — продолжал Ильиных, — Военный Совет будет вынужден ставить вопрос очень серьезно. Вы в армии не первый год и прекрасно понимаете, что грозит полку, и в первую очередь вам лично. Подождем еще немного. Если знамени не будет, суда вам не миновать. Пока же командующий решил проверить боеспособность вашего полка.
Рубанюку сообщили, что командиру дивизии отдан приказ передать полк в непосредственное ведение штаба армии и ему предстоит выполнять специальные задания.
Командующий очень торопился: его эмка стояла с невыключенным мотором.
Тем не менее он подробно расспросил о налете на Марьяннику, с живейшим интересом слушал, как дерзко дрались в уличном бою красноармейцы.
— Это нам сейчас и нужно, — сказал он. — Налетать неожиданно. Наводить панику. Потом быстро уходить.
Командующий повернулся к члену Военного Совета:
— Как, Степан Игнатьич, может быть, другой полк с этим лучше справится?
Ильиных искоса посмотрел на Рубанюка. У того даже скулы побелели от обиды.
— Пускай уж он, — ответил Ильиных. — Все-таки под Туркой и Марьяновкой полк показал себя хорошо.
— Посадим ваших людей на машины, — сказал командующий, — будете как летучие голландцы: нынче здесь, завтра уже за тридцать или сорок километров. Надеюсь, им понимаете, что задача перед вами ставится почетная и опасная?
Рубанюк молча кивнул.
— Ну что ж, — сказал командующий, поднимаясь с видимой неохотой, — двинулись, Степан Игнатьич?
— Да, чуть не забыл, — сказал Ильиных, задержавшись. — На днях тебе нового комиссара пришлют.
— А батальонный комиссар Вострецов?
— У Вострецова дела плохи. Оперировали язву желудка, но безуспешно. В госпиталь положили.
— Жалко Вострецова.
— Что поделаешь!
Когда немного отъехали, член Военного Совета сказал командующему:
— Рубанюк свое сделает. Очень самолюбивый командир…
— Хороший командир. Смелый и честный. Зря ты, Степан Игнатьич, на него так насел за знамя. Он и так переживает.
— Ничего. Не обидится. Мы с ним друзья. А знамя пусть хоть из-под земли добудет!
В эту же ночь в распоряжение Рубанюка прибыли из дивизии несколько десятков грузовиков и два броневичка.
В течение двух часов Каладзе вместе с комбатами распределял бойцов по группам. Укрыв машины в лесу, они тренировали красноармейцев.
Рубанюка тревожили дороги. После нескольких ливней с грозами проселки раскисли, к колесам налипали глыбы чернозема, машины буксовали.
— Сядем мы со своим транспортом, — сказал он Каладзе, беспокойно поглядывая на небо, которое снова затянулось дождевыми тучами.
— Цепями обмотаем, будем ездить.
— Такая езда на руку только фрицам. И медленно, и шуму много.
Но дождя в этот день не было. К вечеру подсохло. А ночью из штаба приказали перебазироваться в лес, к селу Коржево.
Полк подняли по тревоге. Рубанюк, поднеся к глазам ручные часы со светящимся циферблатом, смотрел на минутную стрелку. Через полчаса Каладзе доложил о готовности. Рубанюк, уже давно недосыпавший и поэтому несколько раздраженный, буркнул:
— Долго копаются. Пятнадцати минут достаточно.
— Потом будут и в пятнадцать, — откликнулся Каладзе. — Опыт нужен.
Машины шли в полной темноте, строго соблюдая светомаскировку. В километре от села, в густых посадках, колонну все же пришлось рассредоточить и замаскировать. Над дорогой назойливо кружил самолет.
Рубанюк собрал командиров батальонов.
— Как дальше обстановка для нас сложится — неизвестно, — сказал он. — Людям поспать и поесть нужно. Давай, Каладзе, команду.
Атамась, не мешкая, быстро появился с едой для своего командира.
Кто со мной ужинать? — пригласил Рубанюк. — Могу предложить рыбные консервы, лучок есть.
— Скромно командир полка у нас питается, — сказал Яскин. — Фашистское офицерье деликатесы лопает — французские, голландские, норвежские.
— Пускай лопают, — сказал Рубанюк… — Им это плохо отрыгнется. А мы — свое, честное… Так прошу, товарищи командиры, — повторил он.
— А мы свои харчишки притащим, — сказал за всех Лукьянович. — В компании и аппетит лучше.
Расположились на плащпалатке, у машины Рубанюка. Каладзе вскрыл финским ножом банки, нарезал хлеба, попробовав рыбу, он пренебрежительно отозвался:
— Нет, кацо, это вата, а не рыба… Я бы вот мариновал! С перцем…
Ели, перекидываясь скупыми фразами.
